И конечно, он был прогрессистом во всем. Никаких лапсердаков, никаких пейсов или штраймлов - модный пиджак, дорогой котелок, брокаровский парфум и гаванская сигара - еврей может выглядеть и так, если он хочет быть современным и успешным. Конечно, в доме все соблюдалось - кашрут, пасхальная посуда, Йом-Кипур, Седер на Песах - но соблюдалось как-то по-особенному, с каким-то прогрессивным вывертом, с какой-то модной ноткой во всем. Жена Кригера, мама моей прабабки, честно носила на голове парик. Но как она это делала? Она заказала масенький паричок, не больше чепчика для новорожденного, добросовестно надевала его себе на голову, а потом тщательно зачесывала поверх паричка собственные роскошные волосы серебряной щеткой из великолепного несессера производства поставщика Двора Е.И.В. Овчинникова. Сам Кригер признавал, что раскуривать в субботу его любимые гаванские сигары не совсем правильно, но дополнял талмудические пояснения субботних заповедей собственной новацией: «но если никто не видит, то можно».
Его родной брат, Пиня Кригер, который притащился из Вены вслед за Сендером осваивать тучные пажити Российской империи и занимался хлебной торговлей, тот был очень религиозный, тот соблюдал все. Он настолько всесоблюдал, что не подписывал свои векселя, считая, что ставить подпись - это все равно, что давать клятву, а это запретно. И что? Его векселя спокойно принимали в любом банке Одессы без подписи, потому что порядочность Пини Кригера - правильнее может быть даже сказать, щепетильность - были в городе притчей во языцех. И конечно, стильный, модный и современный Сендер издевался над своим братом, как только мог. Представьте - проезжает этот щеголь в пролетке, сигара в зубах, серебряная тросточка, брильянтиненные усики, золотые брелоки на часовой цепочке поверх муарового жилета - проезжает мимо Хлебной биржи. И видит своего брата в лапсердаке и широкополой шляпе, с пейсами и с бородой. Сендер трогает извозчика рукояткой трости и останавливает пролетку.
- Что с Вами, брат мой? Что Вы себе позволяете? - в ужасе кричит он.
- В чем дело, Сендер, что за гвалт? Вус, не томи, что случилось? Что ты голосишь, как на пожар?
- Эти шнурки, Пиня! Эти шнурки на твоих башмаках! Где ты взял этот ужас?
- Что, Сендер, что мои шнурки? Я их купил у Брусиловского, что с этими шнурками такое?
- Пиня, Пиня! Я знаю эти шнурки у Брусиловского, он их возит из Тарнова. Так там эти башибузуки делают их из шерсти пополам с шелком. Реб Пиня, Вы нарушаете мицву шаантрез!
Либер Готт, это же ужас! Они ввергли меня в блуд! Хорошо, что ты мне сказал, Сендер, я сейчас же выкидываю этот треф! - и с этими словами побледневший Пиня панически выдергивал шнурки из своих башмаков. Конечно, без шнурков они на ногах уже не держались. И шкандыбая в спадающей обуви, Пиня плелся ловить извозчика. А Сендер в пролетке хохотал как мишигене и хлопал себя руками по ляжкам.
Еще он любил высмеять узколобость и ограниченность взглядов своего брата, его национальную и религиозную ангажированность. Выглядело это так:
- Пиня, Пиня, ты слышал это несчастье?! Это такое горе!
- Вус ерцих, Сендер, что уже опять случилось?
- Сошел с рэльсов поезд Одесса-Кишинев, вагоны всмятку, есть жертвы.
- Ужас, ужас, это же погибли живые люди... Ой, ты заставляешь меня переживать.
- Пиня, но есть и хорошая новость.
- Ну?
- Поезд сошел с рэльсов в субботу, а значит, евреев в нем не было.
- Слава Б-гу, Слава Б-гу, а то я уже весь испереживался.
Конечно, вся история с поездом была выдумкой, Сендер радостно похохатывал над местечковым национализмом своего ограниченного брата. Он-то был человек широких взглядов!
И именно в силу своих широких взглядов он хотел, чтобы его единственная дочь Шпринца не была замкнута в узкую клетку еврейской ограниченности. Он хотел счастья для своей дочери. Поэтому он растил из еврейской девочки русскую интеллигентку. Музыка - да, домоводство - тоже да, основы еврейских наук - обязательно, она же должна знать, как правильно вести дом. Но! Кроме этого всего девочка должна знать по-французски и по-немецки, и даже русский язык она на всякий случай должна тоже выучить. Все-таки мы живем в этой стране, и если ей придется бывать на приемах в русских домах в столицах - а сейчас все идет к тому, что Сендер получит звание купца первой гильдии и в Санкт-Петербург можно будет ездить, как к себе домой - если ей придется бывать на приемах, и может быть, кто знает, как пойдут дела - даже и при Дворе, так зачем ей нужен там этот местечковый акцент? На идиш можно говорить дома, на идиш можно говорить по всей Одессе, на идиш, в конце-концов, можно говорить по всей Польше и Австро-Венгрии, и это правда, что на идиш уже есть газеты и книги, и даже театры и пьесы. И не хуже, чем на русском. Но! Если когда-нибудь Шпринцу будут представлять императрице - скажем, если Сендеру дадут орден, почему нет? Он что, не занимается благотворительностью? - она что, скажет государыне «а гитн туг»? И Сендер представлял у себя на лице, как будет выглядеть государыня, которой сказали «а гитн туп>, и все в доме смеялись.
- А я могу с ней говорить по-немецки, она немка - парировала упрямая Шпринца, которая немецкий и французский знала таки-да неплохо и очень гордилась этим обстоятельством.
- Молчи, какая она тебе немка? Она русская императрица и говорить с ней надо по-русски. Ты живешь в этой стране и должна знать русский язык как минимум не хуже, чем Лев Толстой и Короленко, вместе взятые.
И в доме появился студент. Тощий и угловатый, с жидкой русой бородкой и медным крестиком на грязном шнурке - он никак не выглядел героем-любовником, способным сбить с пути рослую и статную Шпринцу, которая в своих шелковых платьях плыла по Одессе, как крейсерский флагман под белым кружевным зонтиком. Шпринцына мама спокойно занималась своими делами по дому, под мерное жужжание русских падежных окончаний и чтение наизусть Пушкина, Лермонтова, Майкова и Фета. Нет-нет, эта мелкота действительно была безопасна. Как мужчина - если вы понимаете, что я хочу сказать. Но у этого шлемазла были идеи, и у него был Чернышевский. И он подло и аккуратненько втюхнул незабвенное «Что делать» в курс русской литературы, который читал молоденькой, и в чем-то наивной Шпринце.
И конечно - она загорелась. Она не хотела быть инкубатором для вынашивания хороших еврейских бобеле - нет! Не для того природа дала ей могучий интеллект и несгибаемую волю! У нее есть призвание, у нее есть цель в жизни, и она будет к этой цели идти, сметая все препятствия. Пусть кто хочет, ограничивает свою жизнь походами по портнихам - хотя от портних она тоже не отказывается, почему не выглядеть аккуратно? В человеке все должно быть прекрасно - а она будет нести в забитые еврейские женские массы просвещение, равноправие и прогресс. Женщина тоже человек, а еврейская женщина - тоже женщина. И те, кто думает, что ее место либо на кухне, либо на панели - пусть ложатся спать со своим Талмудом. Все! Она сказала.
Но тут было одно препятствие. Либеральное свободомыслие шпринцыных родителей имело свои пределы. Одно дело - выкурить в субботу хорошую сигару или сходить в Оперный театр в своих волосах. И совсем другое, когда девушка из хорошей семьи... Нет, с родителями обсуждать Чернышевского было невозможно. И тогда родился план. План мужественный и отчаянный, как походы Иешуа Нави, как атаки Гидеона, как подвиги Шимшона, как замысел Юдит. Она, Шпринца, крестится - что такое, от этого не умирают! - Одесса набита выкрестами, и все едят, пьют, плодятся и богатеют. Давно пора забыть все эти предрассудки. И сделает она это не для себя, не для своей выгоды, а для своего народа, для своих братьев, а особенно, сестер. Когда она выкрестится, она выйдет замуж за этого студента - когда Шпринца перешла к изложению этой части плана, ее учитель русского, это несчастье, испуганно захлопал белесыми ресницами - но фиктивно, как у Чернышевского. Они даже пальцем друг до друга не дотронутся, студент может не бояться - студент забоялся еще больше. И тогда, как его уже жена, она едет в Петербург и поступает на Румянцевские или Бестужевские курсы. Она становится еврейская курсистка, а потом первая в России еврейская женщина-врач, и все видят этот пример, и о ней будут разговоры, а может быть даже напишут в газетах - и таким образом она укажет всем путь. Все увидят, что еврейская девушка тоже может быть человек, и даже доктор, и все начнут плевать на эти ветхие предрассудки. И все! Это будет ее вклад в приход эры света, разума, добра и справедливости. Только очень важно, чтобы родители ни о чем не узнали. Она им напишет - потом. Когда уже будет врачом, и они не смогут ни в чем ей помешать. Тогда у них не останется другого выхода, и они будут ею гордиться. А пока следует сохранять тайну и студент должен быстренько найти батюшку, который выкрестит Шпринцу и обвенчает ее со студентом. Да, и еще - она говорила? - он может не бояться, она его даже пальцем не тронет. У нее к мужчинам вообще нет особого интереса, а он для нее даже и не мужчина, а соратник по идеям. Так что - аван, ситуайен!- ищите батюшку!
