Я: И давай сохраним это между нами.
ДЖЕРОМ: Спасибо, старик.
ВИРДЖИНИЯ
(бывшая подруга)
ВИРДЖИНИЯ: Я себя такой виноватой чувствую за то, что мы сделали.
Я: Повиси минуточку на телефоне, а?
[Бибикает включаемый магнитофон.]
ВИРДЖИНИЯ: Что это было?
Я: Что?
ВИРДЖИНИЯ: Что бибикнуло?
Я: Грузовик «Федерал–Экспресса» сдал назад. Так за что ты себя чувствуешь виноватой?
ВИРДЖИНИЯ: Ну, помнишь, тем вечером? Ужасно будет, если Боб когда–нибудь узнает.
Я: Как же он сможет узнать?
ВИРДЖИНИЯ: Так ты не скажешь?
Я: Не могу поверить, что ты у меня об этом спрашиваешь.
ВИРДЖИНИЯ: Прости.
Я: О чем узнает?
ВИРДЖИНИЯ: Ну, ты же помнишь. Поцелуй этот и… ну, сам понимаешь.
Я: Это было прекрасно. Мне так хочется, чтобы ты это описала.
ВИРДЖИНИЯ: Как мило — ты сейчас такой романтичный. Когда мы были с тобой на свидании, я не могла поверить, насколько ты холоден, насколько эгоистичен…
[Звук выключаемого магнитофона.]
[Пауза.]
[Звук включаемого магнитофона.]
ВИРДЖИНИЯ: …раздельные счета, недоносок. Что там бибикнуло?
Я: Снова грузовик «ФедЭкса», но возвращайся к поцелую.
ВИРДЖИНИЯ: Ну, мы просто пообедали, и ты проводил меня до квартиры, и мы поцеловались у почтовых ящиков, и — ну, сам знаешь.
Я: Еще раз, кто это мы?
ВИРДЖИНИЯ: Мы? Ты и я.
Я: И тебя зовут?..
ВИРДЖИНИЯ: Ты что, спятил? Я Вирджиния!
Я: Люблю, когда ты произносишь свое имя…
Вильгельмина
(деловая знакомая)
Я: Мило гулять у озера, правда, Вильгельмина?
ВИЛЬГЕЛЬМИНА: О, да, очень мило. Какой славный цветочек у тебя в петлице…
[Нюхххх]
Я: Вильгельмина, я тут как–то подумал, а не попадаются ли тебе, скажем, налоговые декларации нового мужа моей бывшей жены, когда ты приходишь к себе на работу в Налоговое управление?
ВИЛЬГЕЛЬМИНА: О, ну еще бы, конечно, попадается, но я ни за что…
[Тум тум тум тум]
Я: Прости, что ты сказала?
ВИЛЬГЕЛЬМИНА: Я говорю, я ни за что не стану раскрывать…
[Тум тум тум тум]
Я: Вильгельмина, прошу тебя, не тыкай меня больше так в петлицу.
ВИЛЬГЕЛЬМИНА: Извини…
МАМА
(мать)
Я: Мам, я очень спешу и не могу вспомнить, что ты сказала мне двенадцать лет назад о том, как ты расстроилась по поводу папиной липовой налоговой декларации.
МАМА: Так, дай вспомнить. Мне кажется, он недозаявил какие–то свои доходы с ночной работы — мы в таком отчаянии были тогда. Помнишь, тебе понадобились лишние деньги на колледж?
Я: Вот как?
МАМА: Тебе деньги нужны были… не могу вспомнить.
Я: Купить набор шпаргалок.
МАМА: Я тебя не слышу, сынок.
Я: Я сказал… Что у тебя там бибикнуло?
МАМА: Грузовик «ФедЭкса» назад сдает. Так ты говорил?..
Я: Мне нужны были деньги купить комплект готовых ответов для вступительных экзаменов в колледж. Но это между нами, мам.
МАМА: Конечно, сынок. Если ты матери не можешь доверять, кому тогда вообще верить?
ПРИРОДА МАТЕРИИ И ЕЕ АНТЕЦЕДЕНТОВ
На прошлой неделе я встречался со своими рекламными агентами — мы пытались прикинуть, что нам делать дальше. Марти предположил, что публике в данный момент хочется, чтобы Стив Мартин снимал комедию. Тони сказал, что Стиву Мартину следует сыграть небольшую роль в драме — «как бы такой на Оскара». У Мишель была другая мысль:
— У Джека — орден Почетного легиона; давай раздобудем тебе Нобеля. Почему бы тебе не совершить основательное научное открытие и потом не написать о нем эссе? Вот чего в данный момент хочется публике от Стива Мартина.
Я никогда раньше не считал себя Стивом Мартином, но, наверное, я — он и есть; если честно, ощущения не самые отвратные.
— Продолжай, — попросил я.
— Ну, ты мог бы написать что–нибудь о материи. Или о природе материи. Круз делает что–то про левозакрученную ДНК. И ты бы так мог. А то и лучше.
— Проблема в том, что меня совсем не материя интересует. А до–материя. Тот момент, когда она «еще не суп», когда она ни ничто, ни что–то.
— Стив, да ведь это просто семантика, — сказала Мишель. — Ты говоришь о том, что существует до самого существования.
Я взглянул на нее и подумал, до чего же она глупая.
— Вот теперь вы заговорили, совсем как Брюс и Деми, — сказал я. — Вы видели их статью в «Актере/Ученом»? Мне хотелось бы обрушиться с нападками на их семантический подход.
Мишель чуть подалась вперед.
— Так в чем же дело, Стив?
И я понял: тут она меня поймала.
Я вспомнил, как Сталлоне подавал свой первый вариант «Рэмбо». Пока сценарий многократно переписывали, он тихонько продолжал эксперименты по неупорядоченному распространению звука взрыва. Слай высказал гипотезу, что звук взрыва распространяется быстрее в воздухе, уже разорванном другим взрывом, а поэтому мы наблюдаем странный эффект: при двух одновременных взрывах звук того, который дальше, доносится до нас первым. Руководитель киностудии рассказывал мне, что студия в то время отнюдь не была уверена в сценарии, однако научная работа их так заворожила, что они позволили Сталлоне писать дальше. Слай просил, чтобы это не указывали в титрах, но много часов лично просидел в монтажной, стараясь обеспечить, чтобы с экрана взрывы звучали, как в жизни.
На следующий день в полдень у меня состоялось регулярное свидание с психоаналитиком, и, к счастью, нам удалось занять угловой столик в «Спаго». Я без стеснения говорил о своих страхах: а вдруг я выиграю Нобеля? — и кроме того, признавался в собственной озабоченности насчет бронирования авиабилетов и возможности получения приличного номера в Стокгольме во время раздачи призов. Аналитик напомнил мне, что в написании научной статьи имеется и какое–то личное воздаяние — удовлетворение от свершенного не почему–либо, а только ради того, чтобы сделать это хорошо. Другой мой психоаналитик с ним не согласился. Надо будет позвонить третьему — «разрубателю конфликтов».
Тем вечером мы с Шэрон Стоун занимались сексом в моем лимузине, когда я вдруг прервался и задал ей вопрос:
— Может ли что–нибудь пребывать в состоянии становления, но покуда еще не существовать?
Шэрон скрестила ноги так, как только она умеет, и сказала нечто настолько глубокое, что внутри у меня все зазвенело:
— На суахили — может. Итак, на чем мы остановились?
В ее словах прозвучал мой ответ Брюсу и Деми: Только в английском языке и других его деривативах германской группы вещь должна существовать до ее существования. Рекламный агент Шэрон подался вперед:
— Продолжай, Шэрон, мне очень любопытно, что ты имеешь в виду.
Шэрон продолжила объяснения:
— В конечном итоге, ты говоришь не о виноградине, становящейся изюминкой; ты говоришь о промежуточном состоянии между чистым ничто и чистым чем–то.
Я опустил взгляд. Продолговатая опухоль не спадала. Шэрон прибавила:
— Кто сделал твои солнечные очки?
— Армани. Я увидел их у него в магазине в Бостоне, но там их выставили на распродажу, поэтому я подождал и приобрел их у «Барни» за полную стоимость.
Мы наконец прибыли в «Плющ», где должны были ужинать с Траволтой, Голди и Куртом, Томом и Николь, а также Слаем. Столик нам еще не подготовили, поэтому мы согнали с мест каких–то туристов и отобрали их еду.
Весь вечер мы проговорили. Слай поразил всех нас, выдав девять анаграмм слова «Рэмбо», Траволта развлекал весь стол, превращая бутылку негазированной «Эвиан» в газированную «Перрье» простой добавкой селитры и резиновой стружки. Курт и Голди обсуждали их каталог «всех, к чертовой бабушке, кузнечиков Колорадо». Том упомянул, что вакуумной пушкой может вылечить обычную простуду за четыре секунды, одно плохо — слабые барабанные перепонки после лечения обычно свисают наружу. Наши рекламные агенты стояли у нас за спинами, пока мы ели, и один из них мудро заметил, насколько это освежает душу — делать что–то для себя, заниматься тем, что невозможно продать в Азии. И все мы признали, что это истинно. Разумеется, стоило к нам приблизиться какому–нибудь официанту или поклоннику, мы быстро переключались на обсуждение кожаных штанов «Прада» — в тот вечер мы все равно решили не выдавать своих маленьких секретов.
На несколько мгновений я отвлекся и задумался о своей статье. Как бы ни хотелось мне прославиться и в научных исследованиях, и публиковать свои труды под собственным именем, я знал, что если поступлю так, это может стоить мне Нобеля. Комитету, вероятно, не очень захочется давать премию какому–то типу, который наряжался в женское платье, чтобы над ним потешалась мартышка. Я подумал, не напечатать ли мне работу под псевдонимом, скажем — Штифт Мортон или Стиив Маартин, — лишь бы только обвести Нобелевский комитет вокруг пальца. Из грез меня вырвала Николь, спросившая у всех:
— А зачем мы этим занимаемся, всей этой наукой?
Ответить ей не смог никто, пока я не встал и не произнес:
