— Извините, пожалуйста, — смутился пациент, наконец-то закончив блевать. — У вас тряпка есть? Я подотру…
— Чего уж там, — свеликодушничала Вера, — дело житейское. Вы лучше скажите, как зовут вашего товарища.
— Он мне не товарищ, — пытаясь привести себя в порядок при помощи носового платка, ответил тот. — Мы не знакомы. Он подрядился меня домой довести и вот — довез, называется…
И после небольшой паузы, как-то совсем по-детски спросил:
— Можно выйти? Отряхнуться хотя бы…
— «Кузницу здоровья» дали, — доложил Эдик, возвращая Данилову «наладонник». — Сто шестьдесят восьмую.
Подобно всем новичкам, он тут же впитал в себя профессиональный жаргон и то и дело пользовался им, стараясь походить на бывалого «скоропомощника». Оксибутират натрия называет «Оксаной», магнезию — «магнолией», инфаркт миокарда — «Иваном Михайловичем»…
— В стационаре отряхнешься! — крикнул пациенту Петрович. — Через три минуты!
Петрович повернул ключ зажигания, нажал на педаль газа и плавно тронул машину с места.
— С Метастазом полчаса бы ехали, — Вера отодвинула оконное стекло, впуская в салон свежий воздух.
— Да уж, — согласился Данилов, прощупывая пульсацию сонной артерии на шее лежащего на носилках пациента.
Метастаз, по паспорту Георгий Иванович Ольшевский — худший из водителей шестьдесят второй подстанции. Он не любит мыться, но любит медленную езду со скоростью двадцать — тридцать километров в час. Со включенной светомузыкой — мигалкой и сиренами — Метастаз способен выжать из машины все сорок километров. В то же время он незлобив, ездит без аварий и безотказно выходит на замену в свой выходной, поэтому его и терпят.
Перемерив давление, Вера доложила:
— Девяносто пять на шестьдесят пять.
— Пациент определенно более жив, чем мертв. Пустячок, а приятно, — улыбнулся Данилов.
По прибытии в сто шестьдесят восьмую больницу, в то время пока машина ехала по территории, Данилов, выполняя требования инструкции, достал наладонник и нажал на нем кнопку, извещая диспетчера своей подстанции о прибытии в стационар. Когда машина остановилась, бригада разделилась надвое. Данилов и Вера выгрузили носилки с пострадавшим из салона, водрузили их на каталку и повезли «свой кадр» прямиком в реанимацию, минуя приемный покой, куда повел «своего» пациента Эдик. Петрович же остался «наводить порядок» в салоне.
В реанимации дежурил знакомый Данилову доктор.
— Как дежурство? — спросил он, беря карту вызова и расписываясь в приеме больного.
— Так себе, — пожал плечами Данилов.
— У нас тоже, — мотнул головой реаниматолог. — Три покойника, два кандидата, пять поступлений. Ваш — шестой.
— Покой нам только снится, — посочувствовал Данилов.
— Помотался бы как мы, — высказалась Вера на обратном пути. — Вообще не понимаю, как сидя на одном месте можно уставать на работе?
— Поработай в стационаре — поймешь! — посоветовал Данилов. — Везде свои сложности. Не забывай, что мы всегда имеем дело с одним больным, ну иногда, как сегодня, с двумя, а у них на двух врачей лежит от двенадцати до шестнадцати потенциальных «жмуриков». Порой не надвое, а на четыре части разрываться приходится. Потом — мы сдали больного и можем по пути на следующий вызов немного расслабиться, тоже плюс… И вообще — хорошо там, где нас нет.
— Это точно! — согласилась Вера. — Тем более нам, фельдшерам, кроме «скорой», и деться-то некуда. Не в медсестры же идти!
На улице Данилова с Верой ждал один Петрович. Уже покончивший с уборкой, он стоял возле своей распахнутой дверцы и с наслаждением курил.
Завидев свою бригаду, Петрович подскочил к заду машины и, распахнув настежь «задний проход», помог убрать носилки в салон.
— А где стажер? — спросила Вера, берясь за ручки опустевшей каталки, чтобы отвезти ее в тамбур приемного отделения.
— Еще не возвращался, — ответил Петрович. — Молодой еще, пока освоится.
— Наверно любезничает с кем-нибудь из девчонок, — предположила Вера. — Пойду шугану…
Она докатила каталку до входа, привычно вначале нажала на ручки каталки, а затем приподняла их, помогая своему «транспортному средству» перевалить через высокий порог приемного отделения, и скрылась за дверями, чтобы, спустя несколько секунд, высунуться из них и поманить рукой Данилова.
По озабоченному лицу Веры тот понял, что стряслось нечто неприятное, и поспешил в приемное, чувствуя, как в висках зарождается пульсирующая боль.
В приемном, при виде Эдика, пререкающегося с лысым мужчиной лет пятидесяти с круглым, скуластым лицом и узенькими щелочками глаз, Данилов обреченно вздохнул и почувствовал, что боль превратилась в обруч, безжалостно сдавливающий голову.
Причина для расстройства была основательной. Собеседником Эдика оказался известный на всю московскую «скорую» Соловей-разбойник — врач линейного контроля Соловьев, встреча с которым всегда заканчивалась для любой бригады плачевно, если не фатально. Как минимум — строгим выговором с лишением премии на год, а зачастую — и увольнением. Повсюду и везде Соловьев находил нарушения, сладострастно и безжалостно фиксировал их и всячески пытался раздуть при этом из мухи слона. Подобному служебному рвению имелось объяснение. Поговаривали, что Соловьев метит на место Сыроежкина, всесильного заместителя главного врача Станции скорой и неотложной помощи города Москвы, и оттого-то пытается выслужиться, роя носом землю. Данилов в эту версию не верил, считая Соловьева обычной закомплексованной сволочью, дорвавшейся до места, на котором можно безнаказанно и с пользой для себя издеваться над людьми.
В случае с Эдиком Соловьеву не пришлось долго искать нарушений. Налицо было целых два — отсутствие форменной одежды и транспортировка пострадавшего из машины «скорой помощи» в приемное отделение своим ходом. При диагнозе «Сотрясение головного мозга. Ушиб правого коленного сустава» подобный способ транспортировки грозил немалыми осложнениями.
Превозмогая головную боль, Данилов изобразил на лице великую радость и (чем черт не шутит — вдруг удастся «отмазать» стажера) устремился к Соловьеву.
— Здравствуйте, Алексей Николаевич! — еще издали начал он. — Полностью разделяю ваше негодование, но молодой человек всего лишь третьи сутки работает на «скорой» и ему еще не подобрали одежду по размеру. Согласитесь, что он в этом не виноват.
— Здравствуйте, — холодно кивнул Соловьев. — Третьи сутки — это хорошо. Так и запишем — систематически нарушает форму одежды.
Он черкнул дорогой чернильной ручкой (Соловьев был франт) в маленьком блокнотике, который терялся в его широкой, похожей на лопату ладони, и оттого казалось, что Соловьев пишет прямо на своей руке.
— А вы — его, с позволения сказать, наставник? — испытующе посмотрев на Данилова, скривился Соловьев. — Фамилия?
— Доктор Данилов, бригада шестьдесят два — одиннадцать.
— Угу, — новый взмах ручки был вполовину короче прежнего. — Доктор Данилов. Помню вас. Вы, кажется, не первый год работаете на «скорой помощи»?
— Десять лет…
— Десять лет. Солидный стаж. И вы допустили, чтобы ваш стажер транспортировал тяжелого больного своим ходом? Как вы могли? Десять лет ведь работаете. Впрочем, есть такая поговорка: «Можно всю жизнь есть картошку, но так и не стать ботаником». Это сказано про вас?
Данилов прикинул, что неплохо бы было дать Соловьеву в челюсть, а когда он упадет, для острастки добавить разок ногой по ребрам. От милой сердцу картины, родившейся в воображении, головная боль немного утихла.
— Я сам так решил! — подал голос Эдик, но не был услышан.
Данилов молчал. Он терпеть не мог выволочек, особенно прилюдных — посреди многолюдного, несмотря на ночное время, коридора приемного отделения. Провинился — наказывай, а мораль читать незачем.
Но была еще крошечная, малюсенькая надежда, что выплеснув свой негатив, Соловьев примет во внимание стажерство Эдика и решит ограничиться устным выговором. Письменные же последствия могли стать для Эдика поистине фатальными, так как подобно всем новым сотрудникам «скорой помощи», он был принят на работу с трехмесячным испытательным сроком и после «телеги» от линейного контроля его попросту уволили бы по инициативе администрации. С позором и соответствующей записью в трудовой книжке.
— Это я допустил, чтобы он отвел больного пешком, — вздохнул Данилов. — Признаю свою ошибку…
— Это неправда! — завелся Эдик. — Я сам так решил! Вас в этот момент не было в машине — вы повезли больного в реанимацию!
— Браво! — крикнули вдруг с ближайшей скамейки.
Соловьев тотчас же обернулся на крик и сник, увидев, что кричал не медицинский работник, а посторонний мужчина, одетый в не первой свежести спортивный костюм — то ли больной, то ли чей-то родственник.
— Давайте перестанем играть в «Трех мушкетеров»! — потребовал Соловьев и, идя совсем уж вразрез с логикой, добавил: — Здесь вам не детский сад!
