Динамичным итальянцам не сиделось в шалашах. Они курсировали по берегу моря, иногда шумно плескались на мелководье или плавали в масках к рифам, а потом шли в прохладный бассейн с пресной водой — остудиться и смыть соль. Южная энергия темпераментных итальянок требовала выхода. Поэтому они или периодически занимались охраной природы Красного моря (подозреваю, что все они были активными членами Гринпис), или флиртовали со всеми проходящими по берегу особями мужского пола.
Самой заметной среди них была синьорина с потрясающим бюстом, который она категорически отказывалась скрывать от посторонних взоров. Бюст ее действительно был замечательным образцом сексуального сверхраздражителя, чудесным образом сочетающим в себе две несовместимости. Он был несоразмерно крупным и вместе с тем очень высоким, в буквальном смысле, мозолившим глаза оказавшемуся рядом с ней поклоннику. Даже вышколенные арабские бич-бои, невозмутимые как буддийские монахи, и те невольно реагировали, оглядываясь на этот гиперстимулятор.
Я был занят загадкой этого аномального явления до того момента, пока однажды, направляясь к морю, не оказался рядом с лежащей на топчане прелестницей. Точно помню, что судя по теням, которые отбрасывали два ее гномона (оба — классической формы горы Фудзияма), было около трех часов. Только в таком положении под каждой грудью был едва заметен сантиметровый, очень аккуратный шов — память от визита к искусному хирургу.
Подражая итальянкам, и наши соотечественницы загорали топлесс. Это были милые тетки, жены служащих небольших нефтяных фирм, побывавшие уже на многих дешевых курортах — от Турции до Саудовской Аравии. Они периодически брали у меня маску — посмотреть на коралловых рыбок. Российские дамы еще не достаточно раскрепостились и поэтому, когда мы сидели рядом на топчанах и коротали время в беседах, то та из них, к которой обращался я, прикрывала рукой обнаженную грудь, но как только разговор заканчивался, снова подставляла ее солнцу.
Рядом с этой утехой для глаз купались египетские женщины. Они были сплошь увешаны золотыми кольцами, серьгами, браслетами и цепочками. Их купальные костюмы состояли из длинного до пят цветистого балахона, с рукавами, полностью закрывавшими руки, и платка на голове. Их было очень жалко, так как концентрированный рассол — вода Красного моря — с трудом смывалась под душем даже с обнаженного тела, не говоря уже о таких «купальниках».
Чуть в стороне от ряда шалашей таборились серфингисты. На побережье дул ровный, сильный, не стихающий ветер и поэтому пансионат облюбовали не только любители жаркого солнца и коралловых рыбок, но и поклонники самых маленьких парусных судов. Я старался не плавать близко к их базе, так как на одном рифе, расположенном у их гоночной трассы, однажды утром нашел обломок киля серфинга и подумал, что если кто-то мог наехать на риф (а некоторые умельцы разгонялись на своих досках километров до сорока), то он с таким же успехом может наехать и на всплывающего ныряльщика, который в этом случае уж точно никогда не всплывет.
Между загорающими на пляже ходили бич-бои со щетками, метлами и граблями, все время разравнивая песок и собирая мусор. Поэтому чистота на пляже была идеальная. Весь найденный на пляже хлам бич-бои выбрасывали за забор. Там был настоящий, привычный по России дикий пляж — с какими-то досками, драными полиэтиленовыми пакетами, пустыми жестянками и бутылками. Я туда регулярно наведывался, так как там во множестве водились крабы-привидения. Это были длинноногие, как борзые собаки, стремительные создания песочного цвета с глазами-перископами, имевшими угол обзора в 360°. Поэтому поймать такого краба было чрезвычайно трудно. При опасности он, приподняв клешни и заднюю пару ног, на оставшихся четырех беговых конечностях тенью проносился по прибрежному песку и скрывался в своей норке. Только один раз мне удалось отрезать путь к отступлению одному крабу, закрыв вход в его норку створкой ракушки. Но и тогда ракообразное сдалось не сразу. За крошкой, размер панциря которого не превышал трех сантиметров, я гонялся несколько минут, хотя краб честно не выходил за пределы ринга — своего территориального участка размером в 1 квадратный метр.
Но все это было лишь экзотической приправой к главному блюду, ради которого я собственно сюда и приехал.
Собираясь на пляж, я засовывал в огромный полиэтиленовый пакет ласты, маску, дыхательную трубку, мешки для добычи, натирался кремом, чтобы не сгореть на солнце. Потом я надевал белую футболку, которая тоже защищала меня от палящего солнца (в первый день, плавая без нее, я сжег спину). Эту футболку я никогда не носил дома, в России из-за надписей, знаков и рисунков на ней.
До рифов надо было проплыть метров 50. Я входил в невероятно теплую воду и плыл от берега. Сразу же ко мне пристраивалась небольшая стайка невыразительных серебристых рыбин размером с крупного леща, которые обычно сопровождали до рифа каждого пловца.
Вода была настолько прозрачной, что темные, словно далекие грозовые облака контуры рифа, начинали проглядываться метров за 30. В море у «Жасмина» рифы были небольшими — несколько подводных холмов диаметром до 20 м и еще один — вдалеке от берега, диаметром метров 50. В прилив можно было плавать прямо над рифом, а во время отлива, хотя и оставался сорокасантиметровый слой воды, но передвигаться вплавь на таком мелководье было невозможно.
Однажды, по неопытности, я попытался проплыть по такой мелкой воде, и волна приложила меня животом прямо на какую-то стрекающую живность, которая кучно поразила цель даже через рубашку, а кроме того, я задел за створку тридакны и сильно порезался. Тогда я подогнул ноги, ластами встал на риф и начал медленно, пешком пробираться к открытой воде по торчащим вверх коралловым ветвям.
Над рифами цвет воды был ярко-зеленым, а над глубиной — пронзительно синим. Вдалеке виднелись многочисленные, несущиеся по волнам яркие разноцветные треугольники парусов серфингистов. Метрах в пяти от меня несколько раз подряд из воды выскочила плотная стайка мелких, с пол-ладони округлых серебристых рыбок, да так ловко и слажено, будто из кто-то из никелированной картечью. Вдруг совсем рядом с рифом из волны показалась дыхательная трубка, плюнувшая в меня струей воды. Всплывшая ныряльщица оказалась той самой заметной итальянкой.
— Осторожно, кораллы, — сказала наяда на плохом английском, к тому же гнусавым голосом, так как ее нос был закрыт маской.
— Спасибо, — ответил я, посасывая кровоточащий палец и размышляя о том простом человеческом участии, которое все цивилизованные европейские народы впитывают с молоком матери. Даже это уникальное изделие хирурга-виртуоза (отличавшегося к тому же незаурядной фантазией) заботится, чтобы я не поранился об острые, словно битое стекло коралловые ветки. Я, улыбаясь плавающей рядом и манящей своей великолепной силиконовой грудью нереиде, неуклюже сделал последние два шага и оказался на краю рифа.
— Осторожно, кораллы! — настойчиво повторила ундина. — Не поломайте их!
Я сделал еще шаг и плюхнулся в воду.
* * *
Кораллы — «деревья», «кусты» и «трава» подводного леса совсем невыразительны из-за сероватого или буроватого цвета. Даже причудливая форма колоний этих кишечнополостных — в виде оленьих рогов, одноногих изящных столиков, сетчатых вееров или огромных шаров, по поверхности которых извиваются, как ходы сложнейшего лабиринта глубокие борозды — скрадывается и меркнет от их скучной окраски.
Коралловые заросли украшают обитающие там животные. Издали бросаются в глаза яркие разноцветные кляксы актиний и черные свастики офиур. Полупогруженные в коралловые рифы тридакны лишь угадываются под толстым слоем живности, поселившейся на их створках. Тем не менее, каждая тридакна хорошо заметна из-за мантии, которая выглядывает наружу через приоткрытые створки раковины. Лиловые, желтые, светло-коричневые, или светло-зеленые в темных пятнах края мантии напоминали авангардистский макияж полуоткрытых пухлых губ, улыбающихся любому проплывающему над ними зеваке.
Коралловые рифы сплошь усеяны небольшими пещерками, из которых торчат, как из подставки для карандашей, длинные, толстые и тупые иглы намертво присосавшихся к кораллам морских ежей. Эти иглы, очень прочно сидящие на теле животного (я проверял это неоднократно, однажды даже под укоряющим взглядом проплывшей надо мной итальянки), играют роль тына, не позволяющего супостату приблизиться к округлому телу иглокожего.
Гораздо чаще встречались черные, на большом расстоянии кажущиеся бархатистыми, шары морских ежей-диадем с длиннющими, очень тонкими иглами. Раз, нырнув к рифу, я схватился за нижний край столового коралла, не заметив притаившуюся там диадему. Почувствовав боль, я отдернул руку. На пальцах, под кожей, остались длинные, в несколько сантиметров, темно-коричневые и прямолинейные как треки в камере Вильсона следы от игл. Пальцы на глазах распухали. Пришлось срочно плыть к берегу, идти к себе в номер и мазаться йодом. Меня поразило, с какой легкостью тонкие иголки вошли в тело. При очередной встречи с диадемой я попытался осторожно отломать у нее одну иглу, но под водой не было точки опоры, меня качнула волна, и результат был тот же самый — игла легко, как в масло, вошла в палец. Но я не сдавался. Диадемы жили не только в рифах, но и на бетонной стене пирса. На следующий день, находясь на надежной опоре земной тверди, я сосредоточился и, аккуратно подведя руку, попытался оторвать от ежа одну иголку. Но и на этот раз операция завершилась неудачно — я даже не почувствовал, как две или три иголки, расположенные рядом с той, которую я выбрал, с легкостью проникновения нейтрино прошли сквозь мою кожу. Укола я не почувствовал, а только увидел, как вода окрасилась кровью. Преклоняясь перед абсолютным оружием диадемы, я решил исключить этого морского ежа его из потенциальных объектов моей коллекции.
