Как-то раз я уже плыл к берегу, когда увидел под коралловым кустом разбросанные иглы карандашного морского ежа. Видимо, какая-то огромная рыбина (скорее всего — рыба-попугай) все-таки добралась сквозь частокол игл до иглокожего и своими прочными зубами раскусила его панцирь, оставив на дне лишь несъедобные части. Я нырнул, собрал хорошую пригоршню «карандашей» и завис у поверхности воды, размышляя куда бы их деть. Наконец меня осенило, и я спрятал трофей в плавки. Я проплыл еще немного и увидел улитку трохус. Ее я раньше еще не встречал. Раковина-пирамидка длиной около 20 см лишь угадывалась, так как была покрыта сплошным слоем известковых домиков поселившихся на ней сидячих кольчатых червей. Я нырнул, схватился за раковину, но вытащить ее не мог — настолько плотно она присосалась к коралловому кусту. Пришлось нырять несколько раз, прежде чем мне удалось отковырнуть ее, и я с богатым уловом поплыл к пирсу.
Там, к моей досаде, дежурила стайка итальянок, возглавляемых вездесущей обладательницей роскошного бюста. Первым им в лапы попался безобидный немец, который, как всегда с булкой лез в воду — кормить рыб. Немец явно не понимал по-итальянски, итальянки были слабы в немецком, поэтому дамы гневно выговаривали немцу на примитивном английском (которого немец тоже не знал, но хорошо понимал я), сопровождая свою речь выразительной жестикуляцией. Темпераментные итальянки доказывали флегматичному ихтиологу, что у рыб от хлеба может случиться несварение желудка. Увидев, что немец никак на это не реагирует, они решительно отняли у него булку. Порожний и рассерженный немец в воду не полез, а направился к ближайшему ресторанчику под открытым небом, расположенному тут же, на пляже — кружкой пива успокоить нервы.
Итальянки тем временем нашли новую жертву, Из воды на пирс выбрался мужчина, в руке у которого был большой осколок тридакны. Полуголая стая гринписовок набросилась на него, а атаманша отняла некондиционную ракушку и с криком «Все должно принадлежать морю!» швырнула иверень в воду.
Увидев это безобразие, я снял один ласт и попытался в него засунуть трохуса. Но моллюск там не помещался, и я спрятал его туда, где уже хранились иглы морского ежа. Я подплыл к пирсу, снял ласты, маску, трубку и не спеша поднялся по лестнице. Шумные итальянки стояли плотной стеной, как футболисты, блокирующие ворота при штрафном ударе. При моем приближении женщины почему-то перестали галдеть, а потом расступились, и я свободно прошел сквозь строй, элегантно, как мне показалось изогнувшись, чтобы случайно не задеть обольстительное чудо пластической хирургии.
Я добрался до своего лежака — места под солнцем — и только там понял, почему «таможня дала добро». Причиной была не моя майка для купания, на которой были изображены советские серп и молот, американский звездно-полосатый флаг, скрипичный ключ, нотный стан с записью гимнов обоих государств и яркая надпись по-английски «Советско-Американский молодежный оркестр». Нет, причина легкой оторопи итальянок была глубже, вернее ниже — в моих плавках, рельефно облегающих огромный конус раковины, орнаментированной толстыми иглами карандашного морского ежа.
* * *
За неделю я так хорошо изучил наш риф, что некоторых рыб стал узнавать «в лицо», и старые приятели мне слегка надоели. Поговорив с бич-боем, я выяснил, что у берега пансионата, расположенного в пяти километрах от «Жасмина», рифы были гораздо обширнее и потому богаче ихтиофауной. Поэтому я начал регулярно навещать Coral Beach — так назывался тот пансионат.
По шоссе, проложенному вдоль берега, пассажиров развозили такси — маленькие, разномастные, очень потрепанные частные фургончики, напоминающие наши маршрутки. Египтяне (вне зависимости от пола) платили за проезд в них один фунт, белые женщины — тоже фунт, белые мужчины — два фунта, с меня же (вероятно как с чересчур белого) постоянно требовали четыре (только однажды удалось сторговаться до трех).
Потеряв на нескольких поездках кучу денег, я наконец нашел способ передвижения, и сохраняющий мои фунты, и заметно улучшающий мое настроение.
В Coral Beach я уезжал на «маршрутке» сразу после завтрака. Как всегда, еще до посадки в транспортное средство, я начинал отчаянно торговаться с водителем. Мы сходились на трех фунтах. Он, как водится, отвозил меня до конечной остановки и там все равно брал на фунт больше.
Я проводил в роскошном безбрежном коралловом лесу целый день, а около пяти часов вечера направлялся по обочине шоссе к себе в отель.
Начало пути было жарким — солнце даже у горизонта пекло немилосердно. Но светило, краснея и остывая, быстро скрывалось за горами. С моря дул освежающий ветерок, я переставал щуриться и все бодрее шел к далекой светящейся вывеске «Жасмин».
С сумерками из своих укрытий появлялись многочисленные такси-фургончики и, включив фары, целыми стаями носились по шоссе в поисках пассажиров. И белый человек, с большим полиэтиленовым мешком, из которого выглядывали ласты и трубка для ныряния, устало бредущий по дороге, проложенной через пустыню Восточная Сахара, был для них даром небесным — как минимум пятью фунтами, лежащими на обочине. Поэтому таксисты, что бы не упустить добычу, начинали еще издали заливисто гудеть привлекая таким образом мое внимание, потом подъезжали ближе, останавливались и открывали дверцу своей колымаги. Я, злорадствуя в душе, дружелюбно улыбался очередному извозчику, отрицательно мотал головой, перебрасывал мешок с ластами на другое плечо и брел дальше. Водитель, открыв рот смотрел, как ветер безнадежно уносит в пустыню уже, казалось, положенные в карман пять фунтов, быстро сбавлял цену до стоимости коренного жителя или белой женщины. Но я был непреклонен, и с невозмутимостью верблюда неторопливо продолжал свой путь, экономя таким образом наличные, а заодно получая огромное моральное удовлетворение.
* * *
Я оторвался от своей коллекции и посмотрел в окно. Было совсем темно. Я оделся и пошел в столовую — ужинать.
В дверях я столкнулся с уже поужинавшим немцем-ихтиологом, уносящим в руке пару булочек — корм для рыб, а в очереди за десертом оказался рядом с силиконовой итальянкой, чувствующей себя в одежде явно стесненно. Завтраки в «Жасмине» были убогими, а вот к ужину повара старались. Особенно усердствовали кондитеры. Чтобы хотя бы попробовать все предлагаемые сорта тортов, желе, муссов и прочих восточных сладостей приходилось брать пару глубоких тарелок. Я заел очередной обильный десерт арбузом и вышел из столовой. Ветер к ночи чуть стих. На аллеях светились фонари. На открытой веранде сидели немцы, пили кофе и курили кальян, булькая водой и пуская клубы необычайно ароматного дыма. Итальянцы шли к танцплощадке и к эстраде. Я же отправился на ночную охоту.
Пансионат состоял из множества одноэтажных каменных коттеджей. Я шел по шелестящим от ветра зеленым улочкам, выбирал безлюдные проулки и медленно двигался мимо сложенных из ракушечника стен на которых были развешены редкие электрические светильники. У каждого фонаря на вертикальной стене сидел розоватый геккончик и огромными глазами заворожено смотрел на горящую лампочку. Неподвижная ящерица продолжала медитировать до тех пор, пока на свет не прилетала ночная бабочка. Тогда геккончик молниеносно перебегал по вертикальной стене и хватал насекомое.
Я, вспоминая свою охоту на квакш на Дальнем Востоке, продвигался вдоль стены и убедившись, что вокруг никого нет (особенно служащих-египтян, которые любили красться кустами), вставал на выступ стены и пытался схватить геккона. Это удавалось нечасто — почуяв опасность, юркие ящерицы мгновенно скрывались в какой-нибудь щели. Так что охота была очень азартной. Гекконов я собирался довезти живыми до Москвы и подарить своему приятелю-террариумисту.
Сегодня мне не везло — удалось поймать всего две ящерицы. Я вышел на главный, хорошо освещенный «проспект» нашего пансионата. По нему неторопливо прогуливались редкие пары. Большинство же обитателей «Жасмина» сидели на верандах, переваривая обильный ужин и нежась под черным египетским небом и струями теплого ветра.
Я уже почти добрался до своего жилища, как вдруг с одной из веранд я услышал: «Ком! Ком!»
Знакомый пожилой немец, тот самый, что любил кормить рыб, махал мне рукой. Рядом стояла его супруга — плотная, краснощекая, седая дама. Немец подошел ко мне, взял за руку и повел на свою веранду.
— Скорпион, скорпион! — хором запричитала немецкая чета.
Я обрадовался — какая удача увидеть, а может быть и поймать местного скорпиона!
— Где? — спросил я по-английски.
Немец явно не понял меня, но ткнул пальцем в потолок. Я посмотрел туда. На потолке сидел геккон. На каждом пальце рептилии были крохотные подушечки, а не коготки, как у гекконов сидевших у фонарей. Такое альпинистское снаряжение позволяло ящерице свободно гулять по потолку. Этого вида еще не было в моей коллекции.
