И сыр отправился в сковородку.
- Кофе ей, я так понимаю, нельзя? Чай?
- Чай, не больше трех чашек в день, - подтвердил Андрей Никитич. – А лучше травяной. На второй полке сверху.
- Тахикардия?
- Вроде того...
- Хреново. Так что насчет круассанов? В «Золотом береге» появилась отменная кондитерская... Жене же не запретили сладкое?
- Не запретили, но завтраки ей даются трудно.
- Ясно, - кивнул головой Роман, хотя на самом деле ничего ясно не было. Токсикоз? Аппетита нет? Но не спрашивать же все это у Андрея Никитича. Справедливо рассудив, что потом сам разберется, он достал из джинсов телефон и набрал номер кондитерской, сделав заказ и продиктовав адрес, потому как «нет, не ко мне. В Гунинский особняк. Молодежная 7, квартира 11. Спасибо».
А потом снимал с плиты сковородку, накладывал омлет в тарелки, открывал дверь, встречая курьера с выпечкой. Лишь собираясь ретироваться, завершая свою деятельность на кухне, смутился:
- А у вас поднос есть? – спросил он у Андрея Никитича, ясно демонстрируя свои намерения самолично будить Женю.
- В шкафу, - кивнул тот в нужном направлении. Моджеевский тоже кивнул. В знак чрезвычайной благодарности. На найденный поднос воздрузил приборы, тарелки, чашки с чаем и блюдце с круассанами, еще горячими, с хрустящей засахаренной корочкой и шоколадной начинкой. И, подхватив все это добро, проговорил:
- Ну... я пошел. Приятного аппетита.
- Спасибо… за завтрак, - прозвучало ему вслед.
- Я буду практиковаться, - хмыкнул Роман и скрылся с глаз, не без облегчения выдыхая. Хоть сегодня без мордобоя! Впрочем, наверное, он бы первый это понял.
Но сейчас ему было не до того.
Сейчас он, не без некоторого усилия, справлялся с Жениной дверью, заходил в комнату, устраивал поднос на ее столе, мысленно удивлялся, почему не додумался в дополнение к сладостям заказать еще и цветы, а следом отметал эту мысль – она без надобности. Потом будут цветы. Любые.
Моджеевский осторожно присел на кровать и протянул руку, коснувшись Жениной щеки, чтобы убрать с лица упавший локон.
- Спишь? – шепнул он.
- Сплю, - вздохнула в ответ Женя, не открывая глаз.
- А омлет в моем исполнении будешь? Пока горячий. А?
- Пока горячий – не буду, - Женька потянулась, жалобно скрипнула и открыла глаза.
Рома.
Видеть Рому с утра. Каково теперь?
Внутри было тепло и покалывали кончики пальцев – от желания тут же прикоснуться к нему, будто ее телу нужно доказательство того, что он настоящий и не снится ей. Впрочем, - фыркало ее почти усмиренное альтер эго, - разве стал бы он сниться ей с расквашенным носом? Нет, конечно! Когда он ей снится, то всегда идеальный.
И если вдуматься хоть немного в происходящее, останется один-единственный вопрос, на который она пока не нашла ответа: почему же так странно сбываются мечты? Но ей ли, счастливой и довольной в эту минуту, роптать на такую понятливость собственной судьбы? Как смогла – так и исполнила. Мечту.
- Остынет... – подала голос мечта и мягко улыбнулась. – Выспалась хоть немножко?
Женя приняла самый умный вид и ответила:
- Выходной этому особенно способствует.
- А пылесос?
- Какой пылесос? – удивленно переспросила она.
- Ваш пылесос. Я пылесосил.
Она резко села в кровати и озадаченно воззрилась на Романа, выглядевшего чрезмерно живописно даже без пылесоса.
- Ты заболел?
- О! Проснулась! – удовлетворенно разулыбался Моджеевский, повернулся к подносу и подал ей стакан с водой: - Будешь?
- Не хочу, - отмахнулась Женя. – Что ты пылесосил? Зачем? А сколько времени?
- Начало одиннадцатого. Мне нужно было на кухню. Я пылесосил пол, - в обратной последовательности ответил он на ее вопросы. Потом подумал, что ни черта она не поняла, и добавил: - Ну... мы там вчера сахар рассыпали. Пришел Андрей Никитич и сказал, где пылесос. Как-то так.
- Что он еще сказал? – осторожно поинтересовалась Женька.
- Что омлет и на него готовить. И что мне грозит смерть от удушения, если я тебя... огорчу, - рассмеялся он.
Она молча кивнула и сползла обратно под одеяло. Следом и улыбка его сползла с лица. И все бахвальство, с которым он тут появился. Роман не понимал, как себя вести после их вчерашней обоюдной истерики. Не знал, что она думает сейчас. Ведь должна же что-то думать. Не представлял, что они скажут друг другу, и ему казалось, что она и вовсе не расположена говорить.
Его будто за горло кто-то взял, едва закралось в голову сомнение. Моджеевский глотнул воздух, пересел в кресло. И все же спросил:
- Жалеешь?
Женя повернула голову следом за ним и быстро, негромко проговорила:
- Мне не о чем жалеть. Может быть, потом будет, когда натворю каких-нибудь глупостей, - она улыбнулась, не отводя от Романа взгляда – домашнего и умиротворенного, - но не сейчас.
- А остаться со мной после всего – это разве не глупость? – рассмеялся Моджеевский, но в смехе его слышались и грусть, и надежда, и абсолютная уверенность в том, что это-то и есть настоящая глупость.
- Остаться без тебя – еще глупее.
- Честно?
- Абсолютно! – заверила Женя и напустила на себя деловитость. – Потому что я еще хочу дом в Испании и миллион в банке.
- У меня отличная квартира в Каннах есть. Сойдет в качестве альтернативы? – осведомился он, натянув на лицо аналогичное выражение.
- Нет! – решительно продолжила торговаться Женька.
- Ладно, небольшую виллу сама выберешь. Но на счет – тебе и полмиллиона для начала хватит. Дальше – поглядим.
- Одной, может быть, мне бы и хватило. Но теперь меня двое – твоими стараниями. Поэтому миллион и большую виллу.
- Понял, понял, - расхохотался Роман и в знак капитуляции поднял руки вверх. – За свою старательность надо платить! Что ты еще хочешь, чтобы еще раз согласиться выйти за меня?
- Ты сейчас серьезно? – Женя вскинула брови и даже рот приоткрыла. От удивления.
Он снова перестал улыбаться. Вообще со стороны могло показаться, что Моджеевский теперь в роли сапера, который идет по минному полю и при каждом лишнем слове начинает оправдываться, хотя это никогда не было ему свойственно.
- Про оплату – шучу, хреново шучу, - тихо проговорил он. – Про замуж – нет.
- Ром, - вздохнула Женя, - я не умею все сразу. Еще вчера утром я точно знала, как сложится мой день, и вечер, и выходные. Но ты, как всегда, все решил по-своему. Так уже было однажды. И было слишком грандиозно.
- Ты мне больше не веришь, да?
- А ты мне?
Теперь удивился он. Это отчетливо читалось в его лице, когда он медленно кивал. А потом проговорил:
- Да, я тебе верю. Теперь верю, а в прошлом… мы слишком мало говорили друг с другом, чтобы у нас все было хорошо с доверием. Об это я и обломался.
- Ты о чем? – нерешительно просила Женя, словно ступила на тонкий лед.
И была права. Он, похожий на тот самый лед под ее ногами, будто пошел трещинами. Лицо его на мгновение исказилось то ли испугом, то ли досадой. Плечи выровнялись, а он сам отлепился от спинки кресла, в то время как пальцы вцепились в поручни. Потом та ладонь, что лежала на поручне с Жениной стороны, нашла ее пальцы и обхватила их, обдавая внутренним жаром.
- О том, что случилось и почему я ушел. Черт, я…
- Не надо! – напряженно выдохнула Женя, останавливая Романа. Поднесла его ладонь к своему лицу и прижалась к ней губами. Ее неожиданно накрыло понимание того, что она не хочет знать, и слишком пронзительным оказалось это чувство, слишком болезненным. И отчего-то она была уверена, что и ему больно ничуть не меньше. Не мог он поступить так, как поступил, забавы ради. В этом она тоже была уверена. А значит, у него была причина. Правильная ли, нет – какое теперь имеет значение? Она ведь простила его, давно простила. Но справиться со страхом не умела. Как снова впустить его в свою жизнь? Ей и сейчас страшно. Еще страшнее – его прогнать. И всегда помнить, что сама виновата. Сама не пустила. Сама отказалась. Женя сглотнула ком, подкативший к горлу, и проговорила: - Не надо ни объяснений, ни оправданий. Я не хочу возвращаться в прошлое.
