Андрей Бильжо - Будьте здоровы и держите себя в руках

А вот когда мне исполнилось 25 лет, моя жена вышла из роддома день в день. И с моим другом Мишей мы несли моего 9-дневного сына Антона.

Потом был день рождения в Ленинграде, где я был в командировке и одиноко рисовал свой автопортрет в гостиничном номере.

Был один день рождения в Брюсселе – в доме, в котором впоследствии хозяева украли мои картины. А я танцевал с женой хозяина, который в это время был в Москве по делам, – дамой с большим алкоголическим стажем и любовником-венгром. Венгр, надо сказать, брал у нее деньги и на эти деньги кормил меня и водил по музеям. Вот что значит социалистическая дружба.

Был один день рождения в берлинской пивной, куда пригласил меня мой друг, у которого в момент оплаты не оказалось денег.

Был один день рождения в каннском китайском ресторане, куда я пригласил моего другого друга, а он не разрешал мне за него платить. И, кстати, до сих пор никому не разрешает платить ни за него, ни за себя.

Много раз я отмечал свой день рождения в психиатрической больнице. Все эти дни рождения как-то слиплись в один.

Но после того как я отметил свое 50-летие и получил уйму ненужных подарков… – чего только стоит воронка для перелива жидкости в виде рожицы Буратино. Кончик носа у Буратино – обрезан. Получился обрезанный Буратино. Действительно, ведь ничего больше обрезать Буратино нельзя.

Еще мне подарили пластмассовую игрушечную китайскую скрипку. Маленькую. Скрипка вдруг начинает сама издавать какие-то чудовищные скрипы. И все на даче, куда ее сослали, впадают в панику, потому что не могут понять, откуда возникает этот ужасный звук.

Еще мне подарили два сундука. Урну или вазу – что это, определить так не удалось, – в виде девушки без головы (туда как раз ставятся цветы или кладется мусор) и без ног. Но девушка эта зато с грудью.

Еще подарили мотоциклетный шлем, который мне был дико мал. А машину и тем более мотоцикл я не вожу.

И наконец, мне подарили мопед. В детстве я называл эту штуку “мотопед”. У мотопеда тут же на дне рождения разбили фару, и через несколько месяцев я его подарил какому-то “гонщику”. В общем, после 50-летия дни рождения я отмечать перестал. Я стал в эти дни уезжать на любимый мной остров Искья, что в Неаполитанском заливе, – с женой, а потом и с появившимся внуком Егором. И там, на Искья, в маленьком ресторанчике, продуваемом ветрами и находящемся по-над морем, я вот уже полтора десятка лет сижу за одним и тем же столом, ем, пью и долго, даже очень долго, разговариваю с хозяевами ресторана – моими друзьями и по совместительству художниками. Двумя братьями Джован Джузеппе и Антонио. И иногда с их племянником Лукой, который вырос просто на моих глазах.

В этом ресторане я даже много лет назад неформально перевел меню на русский язык, предположив, что русские на острове Искья скоро появятся. И они себя не заставили ждать – меню стало популярным.

В тот день моего рождения утром в зеркале я себя не узнал. Я сгорел на солнце, и у меня чудовищно отекли верхние веки. Как у Вия, в произведении Николая Васильевича Гоголя. “Поднимите мне веки”, – сказал я жене и внуку. Веки они мне подняли, и я увидел гигантский букет лилий, издававший аромат, вызывающий головокружение, за что цветы были тут же отправлены в ссылку на террасу.

День начинался уже необычно, и я бы сказал – радостно. Мы пошли с внуком в бассейн, а потом завтракать. По дороге на рецепции я взял специально для меня два раза в неделю привозимую общефедеральную, тогда популярную и всем известную газету, в которой я тогда работал и где каждый день в одном и том же месте печатался мой рисунок. Я сел завтракать на террасе и развернул вчерашний номер (газета приходила с опознанием на одни сутки). Хотелось посмотреть, какую же картинку на этот раз редакция выбрала из моей толстой пачки, в которой лежало около трехсот рисунков.

Надо сказать, что в отеле, в котором я останавливаюсь очень давно в одном и том же номере, меня за эти рисунки, которых итальянцы, конечно же, не понимают, очень уважали. Потому как художник для итальянца – это фигура почти божественная.

Я сделал первый глоток зеленого чая, очень плохого (все в Италии пьют исключительно кофе, чая заваривать не умеют), и открыл газету. Рисунка моего на его месте не было. Какое-то нехорошее предчувствие пробежало мурашками по спине. Утро дня рождения было слегка подпорчено. “Тебя, что, уволили из?..” – спросил меня внук, назвав газету. “Не знаю”, – буркнул я. “Синьор, в русской газете почему-то нет вашего рисунка, – сказал официант. – Я всегда их смотрю, иногда вырезаю. В этой газете их почему-то нет. У вас все в порядке?..” “Не знаю”, – ответил я.

Выйдя из-за стола в холл, я набрал телефон заведующего отделом. “Сережа, а что случилось?” – “Дело в том, что на летучке главный редактор твоих рисунков печатать не рекомендовал”… Это было как удар молнии. Что, почему, из-за чего?! Впрочем, я этого знать не очень хотел. Я тут же позвонил в отдел кадров и подал заявление об уходе. То есть буквально с острова Искья позвонил в довольно обшарпанный кабинет и сказал, что я увольняюсь с сегодняшнего числа.

Вот такой я сделал себе подарок в день своего рождения. Стал безработным и свободным. И надо сказать, какая-то легкость появилась необыкновенная во всем теле.

А мой внук Егор все время говорил: “Я очень хочу, чтобы это сегодня продолжалось завтра”.

Проходя мимо рецепции в свой номер, я попросил метрдотеля больше “этой газеты” для меня не заказывать. Портье грустно улыбнулся. И достал откуда-то снизу бутылку хорошего красного вина. “Это вам, синьор Бильзо. С днем рождения, синьор Бильзо!”

Будьте здоровы и держите себя в руках.

Пик моей любви к театру падает на мой пубертатный период. То есть на переходный возраст. Попросту – на половое созревание.

На совершеннолетие мама подарила мне билеты в Театр на Таганке. И десять дней я ходил туда и сидел на одном и том же месте в третьем ряду. Один.

Я вообще любил ходить в театр один. Не хотел его, театр, делить ни с кем. Чистый эгоизм. Я даже второй билет частенько продавал. У театра. Ну, скажите на милость, не скотина?..

Правда, несколько раз я приглашал на спектакль свою одноклассницу Олю Петухову.

Отступлю… У меня, надо сказать, школьные любови, да и несколько последующих, были с птичьими фамилиями. Перепелкина – это начальная школа, Голубева и Петухова – это средняя, ну, и потом еще была, недолго, Куропаткина. Она улетела в жаркие страны навсегда. Это уже институт.

Но вернемся в театр. Вот сижу я в зрительном зале рядом с Петуховой и думаю только о ней и о том, что у меня чудовищно урчит в животе. И у нее тоже. Такой у нас возникал голубиный диалог. Чувство неловкости заполняло весь зал. А наше совместное урчание, как мне казалось, заглушало актеров. Так что спектаклей, на которые я ходил с Петуховой, я не помню. Ни одного.

Свой восемнадцатый день рождения я отмечал сначала дома с родителями – с тортом и с бокалом шампанского. Я сидел за столом как на иголках, стараясь ничем себя не выдать, чтобы не обидеть родителей. А в это время в общежитии Второго медицинского института уже были накрыты столы с портвейном, водкой, колбасой, салатами и винегретом.

Я не заставил себя ждать.

Свет в моем сознании выключился довольно рано – как будто перегорела лампочка. Советский портвейн сделал свое черно-красное дело.

Проснулся я с раскалывающейся на части головой в комнате общежития на диванчике. В висках моих стучали слова, причем произносил их мой хриплый голос – типа “под Высоцкого”.

Ну, конечно же, конечно… Накануне я смотрел в Театре на Таганке “Гамлета”. Это была премьера.

О ужас!.. Вспомнил… Фрагменты… Осколки…

Я пьяный носился по коридору, полуголый, прижимаясь к стене, и орал:

А пьяные друзья и подруги пытались меня поймать.

И вот я лежу на диванчике. Мои индийские джинсы, купленные за целых 10 рублей в общежитии Плехановского института, с вывернутыми карманами, как… ну, как уши, были надеты на голое тело. Трусов не было.

Мой друг Миша, уже вам знакомый, лежал и стонал на соседней кровати.

Рано утром с готовыми разорваться головами мы выходили из общежития в солнечный, воскресный, июньский день, не предвещавший нам никакой радости. Вдруг крик сверху заставил нас остановиться и задрать еще целые головы. Из окна на 12 этаже радостно кричала, размахивая над головой моими трусами, наша боевая подруга. “Нашли! Нашли!..” – “Бросай!”