– Ага, да разве господа когда вас поймут?… Богом клянусь, был бы я заместо Гитлера этого, сделал бы агу своим полковником, чтобы он англичанов на месте преступления поймал… Защитил бы от хитростей ихних…
Слава богу, на этот раз и вмешательство Маш-Касема оказалось уместным, так как на лице дядюшки обозначились признаки успокоения. Но Маш-Касем не замолкал:
– Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… В жизни я такого безобразия не видывал, чтоб, значит, вместо главного английского начальника подсунуть поганого индийского ефрейтора.
Дядюшка, который было закрыл глаза, снова вытаращил их и прохрипел:
– Умышленно, умышленно…
И, постепенно распаляясь, продолжал:
– Хотели вовлечь меня в переговоры с каким-то ефрейтором, чтобы подорвать мою репутацию, честь семьи… Унизить меня хотели. Это тоже один из их способов мести.
– Братец, братец, успокойтесь, – с тревогой в голосе сказал дядя Полковник. – Не волнуйтесь так, вам опять станет плохо.
– Как же мне не волноваться?! – воскликнул дядюшка. – Как я могу молчать? Как оставаться спокойным перед лицом этих происков?… Подсылают ко мне какого-то ефрейтора, чтобы затем записать в историю: «Великий борец позорно сдался на милость ефрейтора-индийца…»
– Слава богу, теперь их коварные планы провалились, – вставил отец.
– Это была рука провидения, – немного тише сказал дядюшка. – Бог Марс, видно, не хотел такого унижения старого вояки. Если бы не Дустали…
– Правда, правда, – вмешался Маш-Касем, – если бы не земляк мой, быть беде! Вот какие молодцы у нас в Гиясабаде!
Дядюшка остановил взгляд на Дустали-хане и проговорил:
– Подойди, Дустали… сядь возле меня… Если бог им глаза-то отвел, то тебе непременно знамение послал, чтобы ты пришел мне на помощь в этом водовороте ужасном! Ты мой лоцман!
Асадолла-мирза сначала с изумлением наблюдал за этой сценой, потом тихонько сказал отцу:
– Полюбуйтесь… Теперь мы все нехороши стали… А Дустали-хан превратился в любимца Марса, бога войны.
– Ничего… Лишь бы только ага успокоился, – так же тихо ответил ему отец. – А Дустали-хан пускай хоть в самого бога войны превратится.
Асадолла-мирза поскорее налил дядюшке еще рюмку коньяку. После бури воцарилось желанное спокойствие. В этот момент в дверях показался Пури. Но, прежде чем дядюшка успел заметить его, Асадолла-мирза подскочил к двери и прошипел:
– Ступай прочь… Ага тебя увидит и опять все вспомнит. Побудь пока за дверью!
С этими словами он закрыл дверь в коридор. Я стоял в сторонке, так что дядюшке меня не было видно, и Асадолла-мирза знаком показал мне, чтобы я там и оставался. Дядя Полковник подошел к князю и шепнул:
– Асадолла, а как же теперь с моим ковриком?
– Моменто, моменто, Полковник! Хотите, чтобы все сначала повторилось? Вы, кажется, говорили, что готовы собственную жизнь отдать ради аги…
– Но, князь, ведь этот шарлатан ничего не сделал! Я такого обета не давал, чтобы ни за что ни про что подарить ефрейтору Эштияг-хану исфаханский ковер!
Асадолла-мирза поднял брови:
– Ну, значит, заберете ваш ковер назад. Есть о чем волноваться!
– Да где же я теперь этого жулика разыщу?
– Ей-богу, ну я же объясняю вашей милости, что… Правда, ефрейтор согласился принять участие в нашей игре лишь потому, что сегодня вечером они должны были выступить из города. Но вы не беспокойтесь, он дал мне свой адрес. Напишите ему завтра: сардару Эштияг-хану, действующая армия, танк № 238.
– Чтоб ты провалился со своими княжескими фокусами, – сквозь зубы прорычал Полковник.
– Моменто, разумеется, если его не убьют, прежде чем письмо дойдет. Конечно, есть и другой путь: скажите, чтобы ага дал вам взамен свой исфаханский ковер!
– В самом деле! Только и остается сказать братцу, я, мол, дал этому ефрейтору взятку в виде коврика, чтобы он прибыл на переговоры вместо английского генерала! Что мне – жизнь надоела?
– Э-э, Полковник, жизнь ведь она по-разному поворачивается… То выигрыш, то проигрыш.
Дядя Полковник свирепо посмотрел на него и направился к остальным родственникам, которые окружили дядюшку Наполеона.
Сомкнутые веки дядюшки приоткрылись. Спокойным голосом он произнес:
– Да, я такого немало повидал… Даже Наполеон, которого всю его жизнь англичане преследовали своей злобой, даже он, когда после Ватерлоо удалился от дел, опять поддался на их обман и доверил им свою судьбу… Они ему много чего наобещали. Но в конце концов несчастный сложил голову на острове Святой Елены. Ну что ж, я ничем не лучше его…
Затем, как бы желая совершенно переменить тему, он обратился к Дустали-хану:
– Ну, Дустали, что у вас там вышло с Практиканом Гиясабади?
Дустали-хан, барабаня пальцами по столу, угрожающе заявил:
– Вы в семье старший… Или сами разъясните этому козлу поганому его обязательства передо мной, или разрешите мне законным путем пресечь его попытки посягнуть на честь и имущество нашего семейства.
Практикан Гиясабади, который, очевидно, накурился терьяку и пребывал в полном душевном равновесии, хладнокровно провозгласил:
– Во-первых, кто так говорит, тот поганый козел и есть, а во-вторых, когда это я нападал на жизнь, имущество и честь аги?
Тут в разговор влез Маш-Касем:
– Ей-богу, до сих пор никто не слыхал, чтобы какой-нибудь гиясабадец, отсохни мой язык, на чужую честь замахнулся… И вообще, зачем врать? Да во всей стране никто так честью не дорожит, как гиясабадцы.
Хотя Дустали-хан старался не терять самообладания, но при этих словах он не выдержал и накинулся на Маш-Касема:
– А ты бы уж молчал! Чтоб твои гиясабадцы вместе с их честью в аду сгорели!
Маш-Касем, который редко грубил, на этот раз огрызнулся:
– А вам так и надо – правильная пословица есть: «По господину и почет!» Про меня чего хотите говорите, а честь гиясабадцев это вам не шутка!
В этот момент я нечаянно посмотрел в сторону Асадолла-мирзы. К нему вернулась обычная беззаботность, лукавая улыбка снова заиграла на лице.
– Моменто, моменто, Дустали-хан. Маш-Касем прав. Честь гиясабадцев вас не касается. Вы ведь и сами рыцарь чести, так что…
Дядюшка повелительно возвысил голос:
– Тихо! Между двумя лицами возник спор. Они вынесли его на обсуждение старейшин семьи. Надо подойти к их делу справедливо. Прошу дать сторонам возможность говорить. Продолжай, Дустали, но не отвлекайся по пустякам.
Дядюшкина строгость всех обрадовала. Было ясно, что на время англичане забыты. Дустали-хан, стараясь говорить спокойно, начал снова:
– Для сохранения чести семьи было решено, что этот человек придет, женится на девушке, через месяц разведется с ней – и за все это получит две тысячи туманов. Так и сделали. Теперь, не говоря уж о том…
Практикан Гиясабади, который тем временем лакомился фисташковой халвой, перебил его:
– Две тысячи туманов вы дали, а я потом кое-что подсчитал… Так с вас еще…
– Что ты болтаешь, подлец, бесстыжая морда? Чего тебе подсчитывать?
Практикан невозмутимо ответил:
– Вы пять лет в доме моей жены прожили. Арендная плата – сто туманов в месяц… Ну, будем считать по пятьдесят. За пять лет набегает три тысячи. Пожалуйте разницу – тысячу туманов.
Дустали-хан от злости просто онемел. Зато Асадолла-мирза пробормотал:
– Нет, сто туманов в месяц это вполне умеренная плата. Правильно подсчитали. Шесть тысяч туманов – нормально…
Гнев Дустали-хана обратился против Асадолла-мирзы:
– Замолчи хоть ты, Асадолла!
– Моменто, я ничего не говорил. Господин Практикан допустил ошибку в подсчетах, я ему указал.
– Тихо, Асадолла, – одернул его дядюшка.
Но тут опять вмешался Маш-Касем:
– Конечно, коли не хочешь дать, и двести туманов много… Вот у меня земляк был…
– Маш-Касем, дай господину Дустали-хану сказать, – остановил его Асадолла-мирза, – он же изволил говорить о посягательстве на честь.
Практикан Гиясабади, слегка постукивая по халве ручкой перочинного ножа, чтобы отколоть кусочек, хладнокровно произнес:
– Да, скажите, пожалуйста, на чью честь я покушался.
Весь дрожа от возбуждения, Дустали-хан прохрипел:
– Ага, вы только посмотрите, до чего может наглость дойти!… Эта невинная дурочка…
– Сам ты дурак невинный, – тут же вставил Практикан.
Дядюшка Наполеон воскликнул:
– Господин Практикан, вы же служите в полиции, вы должны знать, каковы правила судебного заседания! В настоящий момент здесь происходит заседание семейного совета. Пока я не дам вам слова, вы не имеете права говорить! В свое время вы тоже сможете высказаться. Продолжай, Дустали!
– Обращаю ваше внимание на то, что эту невинную больную девушку обманул какой-то неизвестный негодяй…
Практикан опять прервал его:
