– Обращаю ваше внимание, ага, он опять попусту болтает! – Воздев глаза к потолку, он продолжил: – Во-первых, негодяй тот, кто такие слова говорит, во-вторых, никого неизвестного не было.
Дустали-хан угрожающе приподнялся на стуле:
– Не было? Значит, тебе он известен? Ты знаешь, кто эту непорочную девицу ребенком наградил?
Положив в рот кусочек халвы, Практикан спокойно ответил:
– Еще бы не знать. Это я и был.
– Ты?! Ах ты лгун бессовестный!
– Нет, я чистую правду говорю.
Асадолла-мирза, лицо которого так и засияло, сказал:
– Моменто, господин Дустали-хан, разум и логика тоже иногда полезны. Господин Практикан откровенно признает, что это его ребенок, а вы утверждаете, что это ребенок неизвестного? Тогда либо назовите отца, либо согласитесь со словами господина Практикана.
Лицо Дустали-хана стало красным, как помидор. Он едва мог выговорить:
– Да когда же?… Где?… Этот человек вообще не был знаком с Гамар. Как это могло случиться, что мы ничего не знали?
Практикан все так же невозмутимо ответил:
– Эка, хватился, дядя! Да я с прошлого года, когда еще с инспектором Теймур-ханом приходил ваше тело искать, по Гамар сохну. Полюбили мы друг друга… Ах, что за ночки были! Лунные ночи!
Асадолла-мирза, едва сдерживая смех, сказал:
– Ну что выспрашивать, когда и где, – не у вас же на глазах им любовью заниматься. В этом деле – третий лишний. Или вы другого мнения?
Дустали-хан, которого душила ярость, завопил:
– Асадолла, это ведь при тебе было, когда он сказал, что вообще ни к чему не пригоден…. Что ему, проклятому, причинное место пуля в бою отстрелила!
– Это у вашей милости причинное место проклятое! – с полным ртом парировал Практикан.
– Моменто, теперь состав суда должен высказаться по поводу причинного места каждой из тяжущихся сторон. Я голосую за господина Практикана.
Дядюшка Наполеон стиснул зубы. Он порывался положить конец этому зубоскальству, но не мог вставить ни слова. Асадолла-мирза, которому хотелось раззадорить спорщиков, с притворным удивлением повернулся к Практикану:
– Моменто, господин Практикан, я что-то не помню, чтобы вы называли место ранения…
– Нет, тут он как раз правильно говорит, – усмехнулся Практикан. – Я сам так сказал.
– Вы слышали? – заорал Дустали-хан, обращаясь к дядюшке. – Обратите внимание, он сам признал!
Но прежде чем дядюшка успел задать вопрос, Практикан все так же хладнокровно заявил:
– Клянусь богом, дело вот как было. В тот день меня с инспектором Теймур-ханом отрядили к вам под предлогом расследования о пропаже часов… А я думал, вам стало известно, что это я Гамар ребенка сделал, и вы хотите заставить меня сознаться, а потом отдадите под суд и засадите в тюрьму… Знаю я, как это делается, сам тысячу преступников задержал… Ну, я и сказал, будто у меня ранение такое, чтобы вы меня не схватили и не передали в руки полиции…
Тут Маш-Касем, который непривычно долго молчал, так и подпрыгнул:
– Ай, молодец, брат! Ну и голова!… Господи, благослови Гиясабад! Это я к тому, значит, что в мужской силе и удальстве никому с гиясабадцами не равняться.
Асадолла-мирза не мог больше сдерживаться. Он раскатисто захохотал, а потом проговорил, то и дело прерывая свои слова взрывами смеха:
– Да здравствует… Практикан Гиясабади!… С сегодняшнего дня объявляю тебя почетным гражданином Сан-Франциско!
– Рад стараться, ваше высочество, – ответил Практикан, присоединяясь к его веселью, – вы-то меня любите, я знаю.
– Господа, вы затягиваете заседание вашим смехом и шутками, – прикрикнул дядюшка. – Асадолла! Практикан! Тихо!
Он опять повернулся к Дустали-хану:
– Продолжай, Дустали!
Но Дустали-хан, словно громом пораженный, не говорил ни слова. Молчал и дядя Полковник, сидевший опустив голову. Как я догадывался, сожаления об исфаханском коврике отвлекли его от семейного совета. Зато у отца вид был веселый и довольный.
Между тем Практикан Гиясабади начал контратаку:
– Я свою жену люблю. И она меня любит. Дитя у нас любимое… и еще одно на подходе… На взгляд господина Дустали-хана это все неприличие одно, а вот когда он сам в среду заявился в дом замужней женщины, а муж, между прочим, в это время отсутствовал, это прилично…
Дустали-хан, выйдя из охватившего его оцепенения, завопил:
– Я… Я ходил к замужней женщине?…
– Разрешите крикнуть Фати? – мягко осведомился Практикан. – Фати – дочка кормилицы Гамар. Если желаете, спросим у нее, кто в среду выходил, крадучись, из дома мясника Ширали?
Дустали-хан снова остолбенел. Асадолла-мирза широко улыбнулся. Он достал из кармана свои очки, надел их и, пристально глядя на Дустали-хана, сказал с плутовской улыбкой:
– Дустали, неужели?… Наконец решился съездить в Сан-Франциско с Тахирой, женой Ширали? Ну и как – добрались?
– Замолчи, Асадолла!
– Моменто, Дустали! Откровенное признание смягчает вину! Повинись, не то Практикан пошлет за Фати.
– Асадолла, если я что-нибудь с тобой сделаю, потом не жалуйся!
– Моменто, моменто, моментиссимо! Господи помилуй! Мало ему жены Ширали, теперь он со мной хочет что-то сделать! Каких ты пилюль наглотался, что тебе удержу нет?
– Асадолла, Асадолла! – крикнул дядюшка. В этот момент Дустали-хан схватил банку с халвой и, угрожающе занеся ее над головой, как бы собираясь швырнуть в Асадолла-мирзу, зарычал:
– Как дам сейчас – башку расшибу!
– Что-что? Не понял! – перестав смеяться, сказал Асадолла-мирза и тут же, вскочив с места, ринулся к окну. Высунувшись во двор, он закричал:
– Ширали! Эй, Ширали!
Дядюшка Наполеон и все остальные во весь голос воскликнули:
– Асадолла!… Прекрати!!
Но Асадолла-мирза продолжал:
– Ширали, если не трудно, принеси наверх чаю.
В комнате воцарилась тишина. Этим воспользовался Маш-Касем:
– Ей-богу, зачем врать?! До могилы-то… Да я за все сорок лет такого безобразия не видал… Господь защитник, да если этот Ширали пронюхает… Знаете, господин Дустали-хан, Ширали нынче баранью ногу прихватил с собой…
Минуту спустя на пороге выросла исполинская фигура Ширали, который держал в руках поднос с чаем.
– Доброго здоровья всем!
Пока все молча разбирали с подноса стаканы и сыпали в чай сахар, Асадолла-мирза с серьезным видом заговорил, как бы продолжая прерванную беседу:
– Так, значит, как я вам уже докладывал, дела принимают скверный оборот… Понятно, что люди, которые дорожат своей честью, весьма озабочены. И тут уж не имеет значения, какое положение человек занимает, богач он или скромный ремесленник. Возьмем, к примеру, того же господина Ширали…
Выдержав паузу, он обратился к Ширали:
– Вот вы, господин Ширали… Я вас спрашиваю… Допустим, есть у вас друг, приятель какой-нибудь. И вот вы видите, как в его отсутствие чужой человек заходит к нему в дом. Как вам это понравится?
Ширали сквозь зубы прорычал:
– Ваше высочество, не надо при аге такие речи заводить! Я когда такое слышу, у меня аж в глазах темнеет, так и хочется все вокруг переломать, окна-двери повышибать…
При этих словах Ширали, совершенно забыв про поднос с последним стаканом чая, так потряс ручищами, что стакан соскользнул прямо на голову дяде Полковнику, а тот истошно завопил: «Ошпарили!»
Губы дядюшки Наполеона опять затряслись, он побледнел и, пытаясь подняться, устрашающим голосом вскрикнул:
– Я сказал, хватит! Довольно! Опять заговор… Теперь с другой стороны зашли… Хотят внести раскол в мою семью… Меня боятся, так за семью принялись… Боже, до чего эти подлецы, трусы эти докатились!
И под шум и гам собравшихся дядюшка Наполеон снова без чувств свалился в кресло.
Пури, который на крик отца вбежал в комнату, как заведенный, твердил:
– Кто это сделал? Кто обварил папочку?
– Чем реветь, как осел, ты бы лучше за доктором сходил, – наконец рявкнул на него Асадолла-мирза. – Кто сделал, тот и сделал. Не нарочно ведь. Ну, стакан из руки Ширали выпал, на папочку твоего чаем плеснуло. Принеси-ка полотенце или салфетку да оботри его.
– Так мне за доктором идти?
– Куда хочешь иди, только подальше – все меньше крику будет, глядишь, больные сами по себе поправятся.
Пури поспешил за помощью, а Асадолла-мирза и Маш-Касем занялись дядюшкой Наполеоном. На ожог дяди Полковника никто не обращал внимания. Только Дустали-хан взволнованно сказал:
– Во всем этот проходимец виноват… Мало того, что он вор и мошенник, он еще и убийца. Видали – Полковнику глаза выжег!
На что Практикан Гиясабади с полным самообладанием ответил:
– Опять на меня свалить хотите, уважаемый! Нет, вам меня…
– Сейчас я тебе докажу, кто отец!!! – прервал его вопль Дустали-хана. – Это ты господину Полковнику все лицо обварил…
– Жду не дождусь ваших доказательств, – сказал Практикан и как бы про себя добавил: – Очень даже удивительно, что общего между беременностью моей жены и ожогом господина Полковника? Что у меня там – самоварный кран, что ли?…
