Когда он почему-то задержался на одном из снимков – прекрасно выполненном групповом портрете, – Хамфри перегнулся через стол и жизнерадостно заметил:
– О, по-моему, вы здесь отлично получились! Лучше всех, вы не находите?
За столом воцарилась гробовая тишина. Бледный, как полотно Фрэнсис положил фотографии, взял вилку и машинально отправил в рот кусочек палтуса а-ля меньер. Очевидно, рыба показалась ему горче полыни, потому что он, скривившись, проглотил кусок и снова отложил вилку. Я с интересом наблюдал за происходящим. Действия моего постоянного заместителя были безукоризненны, и я не хотел ему мешать.
А Хамфри тем временем смаковал «Шато Леовиль-Бартон» 73-го года, бутылочку которого он, как истинный ценитель вин, заказал к ростбифу. На мой вкус, вино вполне сносное, хотя не знаю, чем одно красное вино отличается от другого.
– Кстати, Фрэнк, – вновь нарушил молчание Хамфри, – полагаю, мы вполне могли бы не вытаскивать всего этого на свет божий, конечно, при условии, что наши досье не будут пополняться новыми свидетельствами нелояльности вашей корпорации. В связи с этим я и пытаюсь убедить господина министра полюбовно решить вопрос о фильме Людовика Кеннеди.
На Фрэнсиса было просто жалко смотреть. Он трясущимися руками перевернул свою фотографию и умоляющим тоном обратился к нам:
– Но, поймите, мы не можем подчиняться давлению со стороны правительства!
– Конечно, нет, – с готовностью согласился Хамфри.
Странно. По-моему, именно этого мы и добиваемся. Впрочем, мне самому вскоре стало ясно, что, имея дело с чиновниками Уайтхолла, надо всегда делать поправку на их врожденный талант к лицемерию. Иными словами, сэр Хамфри давал Фрэнсису Обри возможность достойно капитулировать.
Вот как это произошло. Хамфри повернулся ко мне за подтверждением.
– Господин министр, разве мы хотим, чтобы на Би-би-си оказывалось давление со стороны правительства?
– Нет? – осторожно спросил я, не до конца понимая, куда он клонит.
– Ни в коем случае! Речь идет просто о фактических неточностях, допущенных в интервью с Людовиком Кеннеди.
Фрэнсис Обри ухватился за это, как утопающий за соломинку. Он даже повеселел.
– Фактические неточности? Это же совсем другое дело! Я хочу сказать, что Би-би-си не может подчиняться давлению со стороны правительства…
– Конечно, нет, – в один голос согласились мы.
– …но мы придаем огромное значение фактической точности…
– Безусловно, – подтвердил сэр Хамфри. – Не говоря уж о том, что к моменту выхода интервью в эфир часть информации наверняка безнадежно устареет.
– Устареет? – радостно переспросил Обри. – О, это серьезно. Как вы понимаете, Би-би-си не может поддаваться давлению со стороны правительства…
– Конечно, нет, – согласились мы.
– …но мы придаем большое значение актуальности нашей информации…
Решив помочь Хамфри, я активно включился в разговор.
– Кстати, просматривая стенограмму своего интервью с Людовиком, я обнаружил в ней несколько замечаний, которые ни в коем случае нельзя выпускать по соображениям безопасности…
– А именно? – спросил Фрэнсис.
Честно говоря, я не ожидал такого вопроса. Мне казалось, он достаточно хорошо воспитан…
Хамфри поспешил мне на выручку.
– Господин министр не имеет права вдаваться в подробности. Безопасность… вы же понимаете.
Фрэнсиса Обри это нисколько не огорчило. Наоборот.
– Ну что ж, с безопасностью шутки плохи, что и говорить. Если на карту поставлены интересы обороны королевства, мы обязаны проявлять максимальную бдительность. Иными словами, Би-би-си не может поддаваться давлению со стороны правительства…
– Конечно, нет, – в очередной раз с энтузиазмом согласились мы.
– …но безопасность… с ней шутки плохи…
– Да, с безопасностью шутки плохи, – подтвердил я.
– Конечно, с безопасностью лучше не шутить, – согласился Хамфри.
А я добавил:
– Главное же – в этом интервью практически нет ничего интересного. Старая песня на новый лад. Скучища!
К этому времени Ф.О. – или милейший Ф.О., каким он мне теперь кажется, – заметно приободрился: щеки порозовели, в глазах появился живой огонек, он снова обрел способность уверенно рассуждать о принципах и задачах Би-би-си.
– Подводя итоги, должен заявить следующее, – решительно начал он. – Поскольку упомянутое интервью не содержит ничего нового, скучновато, грешит фактическими неточностями и к тому же вызывает сомнения с точки зрения безопасности, полагаю, Би-би-си вряд ли захочет выпускать его на экран… Это же совсем другое дело!
– Совсем другое дело, – радостно повторил я.
– Короче говоря, – резюмировал он, – трансляция этого интервью, безусловно, не в интересах общества. И я хотел бы внести абсолютную ясность в один принципиальный вопрос…
– Да? – заинтересовался сэр Хамфри.
– Недопустима даже мысль, что Би-би-си может подчиниться давлению со стороны правительства! – категорически закончил Фрэнсис Обри.
Полагаю, теперь все будет в порядке.
5 апреля
В конце дня ко мне в кабинет заскочил радостный Хамфри. Ему только что сообщили о решении Би-би-си не транслировать мое интервью с Людовиком Кеннеди. Кажется, они начали проявлять ответственный подход к делу. Наконец-то!
Я поблагодарил его за приятную новость и предложил рюмку «шерри». Несколько минут мы сидели молча. Он смаковал свое «шерри», а я раздумывал о событиях минувших дней. Внезапно мне в голову пришла странная мысль.
– Послушайте, Хамфри, я подозреваю, что меня каким-то образом заманили в ловушку, заставив сказать вещи, которые будут неприятны ПМ.
– Не может быть! – без колебаний возразил мой постоянный заместитель.
– Да нет, боюсь, так оно и есть.
Хамфри назвал мое подозрение смехотворным и поинтересовался, как оно вообще могло у меня возникнуть. Вместо ответа я спросил его, почему он считает смехотворным предположение, что Людо пытался заманить меня в ловушку.
– Кто-кто? – удивился он.
– Людо. Людовик Кеннеди.
Точка зрения сэра Хамфри внезапно изменилась.
– Ах, Людовик Кеннеди! Это он пытался заманить вас в западню? Конечно же. Никаких сомнений.
Мы были единодушны в том, что все работники радио и телевидения дня не проживут без обмана. Им никогда и ни в чем нельзя доверять. Но сейчас, вспоминая наш разговор, я невольно задаюсь вопросом: почему он так удивился, когда услышал имя Кеннеди? Кого еще, по его мнению, я мог подозревать?
Ну да ладно, все-таки он вытащил меня из серьезной переделки, хотя, ясное дело, за это надо платить – неизбежное quid pro quo Уайтхолла. Теперь мне ничего не оставалось, как оставить местное самоуправление в покое.
– Следует признать, – великодушно заметил я, – что в целом в местных органах власти работают вполне разумные, ответственные люди, избранные демократическим путем. Нам, в центре, необходимо дважды подумать, прежде чем учить их, как надо работать.
– А «регламент неудач»?
– Полагаю, они могут обойтись и без него, вы согласны?
– Да, господин министр. – Он довольно улыбнулся.
Однако я не намерен ставить на этом деле точку. Я обязательно вернусь к нему… в свое время. Ведь у нас с Хамфри всего лишь молчаливое соглашение, неофициальное перемирие… А можно ли упрекать человека за несоблюдение молчаливого соглашения, неофициального перемирия? По-моему, нет.
17
По моральным соображениям
14 мая
Пишу эти строки не в своей лондонской квартире и даже не дома, в избирательном округе, а в салоне первого класса самолета «Бритиш эруэйз» на пути к Персидскому заливу, в нефтяное княжество Кумран.
Полет продолжается уже более четырех часов, так что где-то минут через сорок пять мы должны пойти на посадку.
Чувствую себя прекрасно, правда, немного возбужден. Раньше я никогда не летал первым классом – это же совсем другое дело: бесплатное шампанское, приличная еда… не то что обычный подкрашенный суррогат.
Да, быть VIP («очень важной персоной». – Ред.) просто здорово: специальный отсек в хвосте самолета, потрясающие стюардессы, шикарный сервис…
Мы летим туда для подписания крупнейшего в истории Великобритании экспортного контракта на Ближнем Востоке.
Но, говоря «мы», я имею в виду не только себя, Бернарда и сэра Хамфри. А ведь я перед путешествием настоятельно просил принять все необходимые меры, чтобы нас не обвинили в разбазаривании общественных денег. И мой постоянный заместитель заверил меня, что состав делегации будет сведен к минимуму. «Господин министр, мы берем с собой минимум-миниморум», – как сейчас помню, сказал он. Подозреваю, у него были веские причины «упрятать» меня в отсек для VIP.
Мои подозрения полностью подтвердились, когда мы вышли из самолета. Такого количества государственных служащих я не мог даже представить. Страшное дело! Оказывается, их было так много, что МАДу пришлось зафрахтовать весь рейс.
