Вчера был на большом (безалкогольном!) приеме во дворце принца Мохаммеда, а сегодня с похмелья голова раскалывается.
К сожалению, я не могу точно воспроизвести заключительную часть приема, хотя смутно припоминаю, что Хамфри вроде бы сказал какому-то арабу: мол, господин министр внезапно плохо себя почувствовал и его надо срочно уложить в постель. Что ж, вполне правдоподобно, хотя и не вся правда.
Прием действительно получился грандиозным. Английская делегация оказалась до неприличия многочисленной. Арабов тоже было видимо-невидимо. В самом начале мне торжественно преподнесли великолепный подарок, сопровождаемый цветистыми восточными речами о незабываемости данного момента. Чуть позже, беседуя с одним из арабских гостей, я узнал, что кувшин является редким образцом исламского искусства семнадцатого века. По-моему, так он сказал.
Я, конечно, спросил о назначении подарка. Он начал вдохновенно рассказывать, что в кувшин некогда наливали розовую воду. Пространный и не слишком увлекательный исторический экскурс грозил затянуться, но, по счастью, к нам подошел Бернард и, извинившись, сказал, что меня вызывают на срочную связь. Видя мое недоумение, он пояснил:
– Извините, господин министр, вам придется пройти в пункт срочной связи. Важное сообщение от господина Хейга.
Я решил, что он имеет в виду генерала Хейга из НАТО.
– Да нет же, господин министр, я говорю о господине Хейге, неужели не помните… такой, с ямочками на щеках[82].
Приняв озабоченный, важный вид, я пробормотал:
– Да-да, конечно, извините меня. – И поспешил за своим личным секретарем.
Должен заметить, Хамфри блестяще организовал дело: телефоны, телексы, два офицера безопасности с портативными радиопередатчиками, холодильник – словом, полный комплект!
На случай, если наши хозяева «нашпиговали» комнату микрофонами, я изъявил желание ознакомиться с сообщением господина Хейга. Один из офицеров немедленно налил виски в мой бокал с апельсиновым соком. Жидкость приобрела несколько коричневатый оттенок, но догадаться было практически невозможно.
Вспоминает сэр Бернард Вули:
«Боюсь, официального приема в королевском дворце Кумрана мне никогда не забыть. Одному господу ведомо, сколько усилий мне стоило не допустить дипломатического скандала. Причем речь идет не только о Хэкере. В наш маленький секрет было посвящено еще несколько членов британской делегации, поэтому чем дольше длился прием, тем более коричневато-золотистый цвет приобретали их бокалы с апельсиновым соком.
Добро бы только это! Тот вечер положил начало цепи событий, едва ли не приведших к закату моей карьеры.
Во время одного из походов министра в пункт срочной связи за очередной порцией «наполнителя», госпожа Хэкер – она была единственной женщиной на приеме, поэтому считалась почетной гостьей – заметила, что кувшин для розовой воды будет «ужасно мило смотреться» на маленьком столике в холле ее лондонской квартиры.
И дернуло же меня сказать ей, что это подарок господину министру!
Она с очаровательной улыбкой ответила, что это также и его квартира. Пришлось разъяснить ей, что в данном случае речь идет не о министре как человеке, а о министре как министре и что такие подарки должностным лицам не разрешается хранить дома. В моей памяти были еще совсем свежи воспоминания об аналогичном инциденте с кофейником Тони Кросленда, чуть не закончившемся крупным скандалом всего несколько лет назад.
– Значит, – недовольно спросила госпожа Хэкер, – мы должны вернуть подарок?
– Ни в коем случае, – возразил я. – Это будет воспринято как страшное оскорбление.
Она недоуменно пожала плечами.
– Мы не можем оставить кувшин себе и не можем его вернуть? Что же с ним теперь делать?
Я объяснил, что официальные подарки считаются собственностью правительства и хранятся где-то в подвалах Уайтхолла.
Ей это показалось бессмыслицей. В принципе, мне тоже, но, с другой стороны, исходя из высших интересов общества, министрам, безусловно, не следует принимать ценные подарки от кого бы то ни было. В частной же квартире разрешено хранить подарки стоимостью не свыше пятидесяти фунтов.
Естественно, последовал вопрос, как определяется стоимость. Услышав, что в подобных случаях проводится специальная оценка, госпожа Хэкер страшно обрадовалась. Короче говоря, она попросила меня «устроить оценку», заметив, что было бы «великолепно», если бы кувшин стоил менее пятидесяти фунтов, поскольку он «ужасно милый». А затем добавила, что я «просто прелесть» и она не знает, что бы они делали без меня. Против такой лести я, каюсь, не мог устоять.
И, как дурак, попался на удочку, обещал сделать все возможное.
Тем временем Хэкер вернулся с очередного «сеанса срочной связи» и во весь голос заявил, что меня ожидает важное сообщение от господина Джонни Уокера. Из Шотландского управления.
Я поспешно повернулся – глоток виски мне бы тоже не помешал, – но меня задержала госпожа Хэкер, в шутку спросив, не найдется ли там какого-нибудь сообщения и для нее.
– Конечно, найдется, дорогая, – великодушно отозвался министр. – Дай ему свой бокал, и он принесет тебе… – Тут он заметил мой предостерегающий взгляд и поправился: – Я хочу сказать, он тебе тоже принесет апельсинового сока.
Я все время старался держаться поближе к Хэкеру, опасаясь, как бы чего не вышло. И недаром: он постоянно делал опрометчивые замечания, которые могли бы привести к непредвиденным последствиям. Достаточно, например, вспомнить эпизод, когда ему вдруг вздумалось «посоветоваться со своим постоянным заместителем» и я повел его на другой конец зала, где сэр Хамфри и господин Росс (из МИДДСа) беседовали с принцем Мохаммедом.
Все трое облачились в национальные арабские одежды – узнать человека со спины было просто невозможно, – и когда сэр Хамфри повернулся, министр не смог скрыть своего раздражения: «Какого дьявола вы устраиваете этот маскарад?» – бесцеремонно спросил он, не обращая никакого внимания на присутствие принца Мохаммеда.
Сэр Хамфри спокойно объяснил, что это традиционная форма любезности по отношению к хозяевам. Росс авторитетно поддержал его, а принц Мохаммед, в свою очередь, добавил, что видит в этом жесте свидетельство добросердечности и искреннее стремление к дружбе. Однако Хэкера это не убедило. Он отвел сэра Хамфри чуть в сторону и, даже не потрудившись понизить голос, заявил:
– Что за чертовщина! Кого вы из себя изображаете? Али-Бабу?
Старина Эплби начал было оправдываться: «Во время пребывания в Риме…» и так далее.
– Мы не в Риме, Хамфри! – с пьяной непреклонностью оборвал его Хэкер. – И не делайте из себя посмешище!
В словах министра, бесспорно, была доля истины, хотя можно понять и сэра Хамфри: кому приятно выслушивать такое!
– А если бы мы были на Фиджи, – не унимался Хэкер, – вы что, нацепили бы набедренную повязку, сплетенную из травы?
– По мнению министерства иностранных дел, – обиженно заметил Эплби, – арабы крайне чувствительны, поэтому нам следует всеми доступными средствами показывать, что мы на их стороне.
– Возможно, для МИДДСа это и новость, но вообще-то предполагается, что вы должны быть на нашей стороне, – язвительно возразил Хэкер.
«Такие разговоры не для посторонних ушей», – подумал я и, перебив их, сказал, что сэра Хамфри срочно вызывает к аппарату господин Смирнофф из советского посольства, а господина министра, который просто изнывал от жажды (это было видно невооруженным глазом), – председатель английской школьной организации «Тичерз».
Они немедленно прекратили спор и с просветленными лицами заторопились в комнату срочной связи.
Ко мне придвинулся принц Мохаммед и сочувственно заметил, что нас всех буквально одолели срочные сообщения. В его взгляде я не уловил и намека на улыбку, а по интонации никак нельзя было понять, что он обратил внимание на подозрительный цвет апельсинового сока в бокалах некоторых членов английской делегации. Я по сей день не знаю, догадался он о чем-нибудь или нет.
Не желая продолжать опасный разговор, я под каким-то благовидным предлогом поспешил ретироваться, но не успел сделать и двух шагов, как лицом к лицу столкнулся с улыбающимся арабом. Когда мы с Энни Хэкер обсуждали проблему кувшина для розовой воды, он находился поблизости от нас. Между нами завязалась интересная беседа, имевшая для меня весьма печальные последствия – в основном из-за них события этого вечера навсегда врезались в мою память.
Улыбающийся араб в национальных одеждах, как выяснилось, превосходно владел английским и недурно знал Запад.
– Простите, эфенди, – обратился он ко мне. – Я стал невольным свидетелем вашего разговора об оценке подарка господину министру. Не могу ли я быть чем-нибудь полезен?
