Игорь Иртеньев - Стихи мои, простые с виду…

Наш Ту-154,
Смекалки русской буйный плод,
Над территорией Сибири
Вершил свой плановый полет.

Под самолетное гуденье
В момент набора высоты
Я погрузился в сновиденье,
Где фигурировала ты.

И лишь в него я погрузился,
Как вдруг, ну словно как живой,
Явился и не запылился
Мне незабвенный образ твой.

Короче говоря стихами,
На полном, так сказать, лету,
Дыша французскими духами,
Возник он прямо на борту.

Являя всю себя народу,
Ты, внешних данных не тая,
Передвигалась по проходу
(Аллитерация моя — И. И.).

В руках неопытных держала
Младенца ты не тем концом
И что-то смутно выражала
Своим неправильным лицом.

С подобным выраженьем каждый
Смотрел на мир тогда, когда
Бывал он матерью однажды
Или хотя бы иногда.

…Турбины мощные шумели,
Пилот в руке сжимал штурвал,
В салоне плакали и пели,
И кто-то даже вышивал.

Лишь я один не шевелился,
Боясь спугнуть волшебный сон,
Покуда он не удалился,
В другой проследовав салон.

Как жаль, что в некогда могучей,
В единой некогда стране
Столь яркий материнства случай
Увидишь разве что во сне.

Не Англия, не Турция,
Не Клинтон-паразит,
Проклятая коррупция
Россию поразит.

Грозит нас сила черная
Разрушить изнутри,
Вставай, страна огромная,
Вставай, глаза протри.

Пора настала грозная,
В поход зовет труба.
Идет борьба серьезная,
Нанайская борьба.

Не выношу ночной горшок
За неприятный запашок.

Не доливайте водку в пиво,
Во-первых, это некрасиво.
А во-вторых, снижает слог,
А в-третьих, просто валит с ног.

Не прочищайте пальцем носа,
На это в свете смотрят косо.
Как светских тонкостей знаток,
Рекомендую всем платок.

Не зажимайте дам в парадном,
При здешнем климате прохладном
Столь безыскусный стиль сулит
Партнерам лишь радикулит.

Не гладьте брюки на ночь глядя,
Поскольку брюки на ночь гладя,
Придется снять их все равно,
Чтобы не выглядеть смешно.

Не доверяйте акушерам,
Они завидуют в душе вам.
Когда ж придет пора рожать,
Услуг их следует бежать.

Не ешьте курицу с соседом,
По понедельникам и средам.
А, впрочем, и в другие дни
Старайтесь есть ее одни.

Не все, прочитанное вами,
Возможно выразить словами,
Но тайный смысл заветных строк
И вам откроется в свой срок.

Не мешайте мне лежать…
Старость нужно уважать.
И года мои не те,
Чтоб елозить на тахте.

Не могу не вспомнить факта,
Происшедшего со мной,
На коне я ехал как-то
В день весенний выходной.

Ехал, значит, на коне я,
Ехал, стало быть, на нем,
У него я на спине я
Ехал я весенним днем.

Так и ехали мы двое,
По дороге семеня —
На спине я у него я,
Между ног он у меня.

Были мы душой одною,
Были телом мы одним,
То ли он ли подо мною,
То ли я ли по-над ним.

Не нам бродить по тем лугам,
Не нам ступать на те отроги,
Где зреет дикий чуингам,
Пасутся вольные хот-доги.

Не с нашей трудною судьбой,
Во власть отдавшись томной неге,
Небрежно закурить плейбой,
Лениво отхлебнув карнеги.

Не наши стройные тела
Гавайским обдувать пассатам,
Не нас природа родила
Под небом звездно-полосатым.

А в том краю, где нас на свет
Произвела она когда-то,
Почти и разницы-то нет
В словах „зарплата“ и „заплата“.

Не рядовая это дата,
Не просто день календаря.
Мы восемь лет бредем куда-то
И материм поводыря.

И пусть он мелет, наш Емеля,
Что видит свет в конце туннеля.
Но в том, что это красный свет
И у ежа сомнений нет.

Не шофером, не гипнотизером,
Не шахтером, на худой конец,
Нет, мечтал быть с детства прокурором
Я, худой, веснушчатый малец.

Представлял, как строгий, неподкупный,
Я сижу, затянутый в мундир,
Повергая в трепет мир преступный,
Да и прочий, заодно уж, мир.

И как он идет, шатаясь, к двери,
Старый, кривоногий и хромой,
Весь приговоренный к высшей мере,
С детства ненавистный, завуч мой.

Невиданной доселе масти,
Досель неведомых пород
Вдруг появился этот плод
На самой верхней ветви власти.

Такой загадочный гибрид
Не в силах объяснить наука
В названье явный привкус лука,
Что многим портит аппетит.
Да ну и мать бы их етит.

Возможно, в чем-то я и груб,
Но что попишешь — правдоруб.

Пошел шестой по счету год,
Как этот плод настырный зреет,
Но все никак не покраснеет
И все никак не упадет.

Я Аллу люблю Пугачеву,
Когда, словно тополь стройна,
В неброском наряде парчовом
Выходит на сцену она.

Когда к микрофону подходит,
Когда его в руки берет
И песню такую заводит,
Которая вряд ли умрет.

От диких степей Забайкалья
До финских незыблемых скал
Найдете такого едва ли,
Кто песню бы эту не знал.

Поют ее в шахтах шахтеры,
И летчики в небе поют,
Солдаты поют и матросы,
И маршалы тоже поют.

О чем эта песня — не знаю,
Но знаю — она хороша.
Она без конца и без края,
Как общая наша душа.

Пою я, и каждое слово
Мне сердце пронзает иглой.
Да здравствует А. Пугачева,
А все остальное — долой!

Некомпетентность правит бал,
Упала вниз боеготовность,
Цинизм вконец заколебал,
Заколебала бездуховность.

Споили начисто народ,
Идею свергли с пьедестала,
Вдов стало меньше, чем сирот,
Сирот практически не стало.

Наука полностью в огне,
Искусство там же, но по пояс.
Никто не моется в стране,
Лишь я один зачем-то моюсь.

Любимец уральских умельцев,
Кумир пролетарской Москвы,
Борис Николаевич Ельцин
Седой не склонил головы.

Последний октябрьский пленум
Не выбил его из седла,
Явился он вновь на коне нам,
И конь закусил удила.

Возникнув с карельским мандатом
На главной трибуне страны,
Он бросил в лицо делегатам:
— Винить вы меня не должны.

Имею я полное право
Любые давать интервью.
Даю их не ради я славы,
А ради их правды даю.

Грозит перестройке опасность,
Повсюду разлад и раздор,
Да здравствует полная гласность!
Да сгинет навеки Егор!

Своим выступленьем оратор
Поверг в изумление зал,
От ужаса встал вентилятор,
И в обморок кто-то упал.

Настало такое молчанье,
Какое бывает в гробу,
Не веря себе, свердловчане
Застыли с росою на лбу.

Но Бондарев крикнул: — Полундра!
Гаси эту контру, братва!
Загоним в карельскую тундру
Его за такие слова.

Затем ли у стен Сталинграда
Кормил я окопную вошь,
Чтоб слушать позорного гада,
Нам в спину вогнавшего нож?!

Тут, свесясь по пояс с галерки,
Вмешался какой-то томич:
— Пора бы дать слово Егорке,
Откройся народу, Кузьмич.

Свои разногласья с Борисом
До нас доведи, не таясь,
Коль прав он — так снова повысим,
А нет — сотворим ему шмазь.

— Секретов от вас не имею, —
Степенно ответил Егор, —
Сейчас объясню, как умею,
В чем наш заключается спор.

Таиться от вас мне негоже,
Коль речь тут на принцип пошла,
Мы были в стратегии схожи,
Но тактика нас развела.

Борис — экстремист по натуре,
С тенденцией в левый уклон,
Троцкистской наслушавшись дури,
Он делу наносит урон.

И пусть за красивую фразу
Сыскал он в народе почет,
Но нашу партийную мазу
Бориска в упор не сечет.

Родную Свердловскую область,
В которой родился и рос,
На хлеб посадил и на воблу,
А пива, подлец, не завез.

Да хрен с ним, товарищи, с пивом,
Не в пиве, товарищи, суть,
Пошел он вразрез с коллективом,
А это не кошке чихнуть.

Теперь, когда все вам известно,
Пора бы итог подвести,
Нам с Ельциным в партии тесно,
Один из нас должен уйти.

При этом не хлопая дверью,
Тут дело не в громких хлопках,
Я требую вотум доверья,
Судьба моя в ваших руках.

И маком расцвел кумачевым
Взметнувший мандаты актив:
— С Егором навек! С Лигачевым!
А Ельцина мы супротив.

Я в том не присутствовал зале,
Не дремлет Девятый отдел,
Но эту картину едва ли
Забудет, кто в зале сидел.

Цепляясь руками за стены,
Белей, чем мелованный лист,
Сошел с политической сцены
Освистанный хором солист.