Игорь Иртеньев - Стихи мои, простые с виду…

Как в Ростове-на-Дону,
На Дону в Ростове
Встретил бабу я одну
С шашкой наготове.

Ой ты, конь мой вороной,
Звонкая подкова,
Уноси меня, родной,
Срочно из Ростова.

Ждут с тобой в родном дому
Жены нас да дети,
А в Ростове-на-Дону
Только шашки светят.

Старый барабанщик,
Старый барабанщик,
Старый барабанщик
Крепко спал,
Он проснулся,
Перевернулся,
И указ тотчас издал.

Всю свою команду,
Всю свою команду,
Всю свою команду —
За порог.
Чтобы знали
И не забывали,
Кто у нас тут царь и бог.

Старый барабанщик,
Старый барабанщик.
Старый барабанщик,
Наш пахан,
Ищет хмуро,
Чью еще бы шкуру
Натянуть на барабан.

Стихи мои, простые с виду,
Просты на первый только взгляд
И не любому индивиду
Они о многом говорят.

Вот вы, к примеру бы, смогли бы
В один-единственный присест
Постичь их тайные изгибы
И чудом дышащий подтекст?

Да я и сам порой, не скрою,
Вдруг ощущаю перегрев
Всей мозговой своей корою,
Пред их загадкой замерев.

В них разом густо, разом пусто,
А иногда вообще никак,
Но всякий раз из них искусство
Свой подает товарный знак.

Идет в моем культурном слое
Неуправляемый процесс,
Формально связанный с землею,
Но одобряемый с небес.

Стоит могила
Незнамо чья,
А все же мило,
Что не моя.

Страна моя не так уж и проста,
Как кое-кто наивно полагает,
Не подставляет каждому уста,
Не перед каждым ноги раздвигает.

Немало в ней таится разных „но“,
Неразличимых посторонним взором,
Ее понять от века не дано
Заезжим верхолазам-гастролерам.

Вся тайна, вся загадка, вся секрет,
Неразрешимый ни людьми, ни Богом…
Другой такой на целом свете нет.
И это, кстати, говорит о многом.

Страна у нас, товарищи, большая,
За что средь прочих слава ей и честь.
В ней можно жить друг другу не мешая,
Поскольку место, слава богу, есть.
Так отчего же два достойных мужа,
Сединами покрытые уже,
И властью облеченные к тому же,
На самом дальнем нашем рубеже
Взамен того, чтоб в солнечное завтра
Вести своих сограждан за собой,
Не сдерживая юного азарта,
Сцепились, увлеченные борьбой?
А мы следим лишь, разводя руками,
За схваткой двух враждебных лагерей,
Что битыми чревата черепками
И жутким видом порванных ноздрей.

Как-то утром за обедом
     засиделся я с соседом,
Что живет со мною рядом
     на другом конце страны,
Был сырой осенний вечер
     зимней скукою отмечен,
Но вплетались краски лета
     в синь зеленой белизны.
Не в преддверьи ли весны?

Помню, темой разговора
     были тезы Кьеркегора
И влияние кагора
     на движение светил.
Нить беседы прихотливо
     извивалась и на диво
Обстановка климатила
     и сосед был очень мил —
Он практически не пил.

Словом, было все прекрасно,
     но, однако, не напрасно
Я от тяжести неясной
     все отделаться не мог.
Тишину моей гостиной
     вдруг нарушил очень длинный
И достаточно противный
     электрический звонок.
Кто вступил на мой порог?

Кто же этот гость нежданный,
     что с настойчивостью странной
В этот вечер столь туманный
     нарушает мой покой?
Это кто возник из ночи
     и на кнопку давит очень?
Неужели на мерзавца
     нет управы никакой?
А милиция на кой?!

Звон меж тем раздался снова.
     — Что за наглость, право слово?! —
И нахмурив бровь сурово,
     повернул я ключ в замке.
Предо мною на пороге
     неулыбчивый и строгий
Вырос странник одинокий
     в старомодном сюртуке
С черной птицей на руке.

Позабытые страницы
     мне напомнил облик птицы,
Утлой памяти границы
     вдруг раздвинулись на миг,
Вспомнил я: все это было —
     „…мрак, декабрь, ненастье выло…“
И как будто из могилы
     доносился хриплый крик,
Вызывавший нервный тик.

Уловив мое смятенье,
     он шагнул вперед из тени:
— Извините, вы Иртеньев?
     У меня к вам разговор:
Мой кисет, увы, непрочен,
     а табак дождем подмочен,
Что вы курите, короче?
     Я ответил: — „Беломор“.
— Боже мой, какой позор, —

Прошептал он с возмущеньем
     и, обдав меня презреньем,
Устремился по ступеням
     темной лестницы во двор.
Хлопнув дверью что есть мочи,
     из подъезда вышел прочь он
И исчез. Но с этой ночи
     не курю я „Беломор“.
Никогда. О, nevermore!

Какая страшная картина,
Какой порыв, какой накал!
По улице бежит мужчина,
В груди его торчит кинжал.

— Постой, постой, мужчина резвый,
Умерь стремительный свой бег! —
Вослед ему кричит нетрезвый
В измятой шляпе человек.

— Не для того тебя рожала
На божий свет родная мать,
Чтоб бегать по Москве с кинжалом
И людям отдых отравлять!

Раз.
Два.
Три.
Четыре.
Пять.
Шесть.
Семь.
Восемь.
Девять.
Десять.

Маша ела кашу,
Мама ела Машу,
Папа маму ел.
Ела бабка репку,
Лопал бабку дедка,
Аж живот болел.
Славно жить на свете.
Громче песню, дети!
Шире, дети, круг!
Ни к чему нам каша
На планете нашей,
Если рядом — друг.

Какая ночь, едрит твою!
Черней Ремарка обелиска,
Стоит звезда, склонившись низко
У бездны мрачной на краю.
Звезда стоит… А что Ремарк?
Он пиво пьет, поскольку немец.
При чем тут пиво?.. Вечер темец…
Уже теплей… Пустынный парк
Спит, как сурок; без задних ног,
Тот, от которого Бетховен
Никак отделаться не мог,
Поскольку не был бездуховен,
Не то, что нынешние мы…
Но тут опять отход от темы,
От темы ночи… темы тьмы…
Никак в проклятой темноте мы
Повествование загнать
Не можем в заданное русло….
Ах, отчего душе так грустно
Рукой усталой окунать
Перо в чернильницыно лоно?..
Опять знакомо все до стона…
Как там? „…волшебницыных уст“.
Там вроде все куда-то плыли…
По направленью к Свану… Или
В том направленьи плавал Пруст?..
Марсельцы не забудут Пруста,
Который чуть не сбился с курса
ВКП(б), что Верном был,
Пока компас не подложил
Ему в топор один предатель,
Но, впрочем, видел все Создатель,
И тот потом недолго жил.
Короче ночь… чем день зимой…
Зимой короче день, а летом
Короче ночь… Ах, боже мой,
Не проще ль написать об этом,
Сюжет направив в колею,
Куда-то сносит все с которой
Рукой уверенной и скорой:
„Какая ночь, едрит твою!“

Нет, не люблю я этих марсиан,
Народец, скажем прямо, хероватый,
К тому же пьющий, да и вороватый,
В отличие от нас, от россиян.

Когда родился я на свет,
Не помню от кого,
Мне было очень мало лет,
Точней, ни одного.

Я был беспомощен и мал,
Дрожал, как студень, весь
И, хоть убей, не понимал,
Зачем я нужен здесь.

Больное детство проплелось,
Как нищенка в пыли,
Но дать ответ на тот вопрос
Мне люди не смогли.

Вот так, умом и телом слаб,
Живу я с той поры —
Ни бог, ни червь, ни царь, ни раб,
А просто — хрен с горы.

Такого кризиса
Еще не видел свет.
Пиздец уж близится,
А кризиса все нет.

В лазурь залива солнце село,
Стояли вы, глаза закрыв,
Я вашу руку взял несмело,
Сдержать не в силах свой порыв.

Пьянящий аромат азалий
Все тайной наполнял вокруг.
Вы с дрожью в голосе сказали:
— Я умоляю вас, без рук.

Волна ласкала, набегая,
Покров прибрежного песка.
И я ответил: — Дорогая,
То лишь рукав от пиджака.

Вы мне в лицо захохотали,
Сверкая золотом зубов:
— А я-то думала вначале,
Что вы способны на любов.

Вам не хватает безрассудства,
Вас не манит страстей игра.
Нет, я не верю в ваше чувство,
К тому же мне домой пора.

Блестело море под луною,
Молчал о чем-то кипарис.
Я повернулся к вам спиною,
И мы навеки разошлись.