Мне многое не нравится в Адаме. Мне скучно продолжать Адамов род. Не приближаюсь к зрелости с годами, а более того – наоборот! Мне будничность противней манной каши, мне ваши нормы – сорная трава, мне ни к чему обязанности ваши и неприятны куцые права, не буду ногти стричь и мыть посуду, не буду вежлив с тухлым старичьем!
Я всеми признан, изгнан отовсюду, от жажды умираю над ручьем*! Мне скучен ваш регламент безобразный, ваш буржуазный сытенький покой. Я разный, я натруженный, я праздный**, но не такой, ребята, не такой! Иному обязательно для счастья шуметь на общей ветке, как листу, – а я хочу настолько отличаться, чтоб люди обходили за версту. Чтоб я, допустим, пил чаек со сдобой, сверкая взором, как жилец вершин, – а за стеной шуршали: «Он особый!» И чтобы общий спрятали аршин. Я – новый сорт, таинственная ересь, я мощь превыше ваших киловатт. В меня, ребята, можно только верить, а кто не верит – я не виноват. Я ваше оправданье, ваша совесть, я пастырю подобен и врачу – хоть сам не знаю, в чем моя особость, и париться особо не хочу.
Мы все пожремся общею утробой, как пожирают пищу на пиру, – но, может быть, раз я такой особый, что я еще, глядишь, и не умру. Раз так я исключителен и странен, раз я такой загадочный мужик – помрут грузин, испанец, молдаванин, американец, чукча и таджик, и друг степей калмык, и ныне дикий тунгус, метеорита лучший друг, – а я, с моей особостью безликой, останусь вечен, граждане. А вдруг?! Останусь тут. Переживу планету. Во мраке ледяном создам уют. Ведь там, где жизни нет, и смерти нету!
Да здравствует особость!
Все встают.
Узнав, что Мосгордума собирается узаконить использование детектора лжи при приеме на работу, я увидел политический кошмар.
Прогресс расширяет свои рубежи. Растут ипотеки, дома, гаражи, а самое главное – что на работу начнут принимать по детектору лжи! Детектор изящен и сдержанно-крут. Ведь каждому ясно: в отечестве врут, и врут ежечасно. А лживые люди едва ли способны на доблестный труд.
И вот я иду, зеленее травы, в какой-то из офисов в центре Москвы. Меня подключают к электромашине и в лоб вопрошают: «А пьете ли вы?» И сразу же проигрыш, в первом бою. Я мог бы, конечно, ответить: «Не пью», но самый доверчивый русский детектор ни в жисть не поверил бы в честность мою. Потом, проверяя процент чистоты, меня вопрошают: «Воруешь ли ты?» И если я честно скажу: «Не ворую», то это опять-таки будут кранты. Будь честным мое радикальное «нет», я вряд ли бы дожил до этаких лет, и всякий детектор и всякий директор сочли бы обманом подобный ответ. Потом, заглянув подозрительно в рот, меня вопрошают: «А ты патриот?» И что я отвечу? Что власть не приемлю, но страстно люблю свой язык и народ? Так ты эти вещи поди раздели, особенно если грозят звездюли. И снова детектор меня завернул бы, в графе «Откровенность» рисуя нули.
А после вопросов пяти иль шести, от коих мороз пробирал до кости, меня бы спросили: «Ну, это понятно. Но можете ль вы дисциплину блюсти?» И что я отвечу, горя от стыда? Наверное, ляпну, что, в принципе, да, но если она не по бзику начальства, а ради успешности в смысле труда. Тогда бы последовал новый вопрос: «Допустим, над вами имеется босс. Способны ли вы на почтение к боссу – почтенье до дрожи, до колик, до слез?!» И что я отвечу, поморщившись лбом? Что враг быдловатости в боссе любом? Что трудно себя называть либералом, а в офисе быть безответным рабом? Тогда бы допросчик, филер, фараон спросил бы: «А вы не английский шпион?» И что мне ответить? Сказал бы: не знаю. Сегодня с утра я как будто не он. Но знаете, с этою нашей трубой весь мир раздираем такою борьбой… Ведь если страна назначает шпионом, шпионом становится, в общем, любой… И видя, что даже на этот вопрос герой не способен ответить всерьез, детектор бы, кажется мне, задымился, а работодатель бы к стулу прирос.
Тогда бы, уже выбиваясь из сил, несчастный начальник меня бы спросил: «Скажите, а вы здесь хотите работать?» И мой бы ответ их опять подкосил. Что сделаешь, мне не четырнадцать лет. Хочу я работать? Естественно, нет. Мне нравится, в общем, лежать на диване, стишки сочинять, попивая кларет, бродить по Москве, наслаждаясь весной, с подругой, окончившей курс выпускной, а после обедать рассольником, скажем, его заедая котлетой мясной. Но так как за все это надо платить, а я не магнат и не киллер, етить, то мне и приходится где-то работать, хоть я бы давно предпочел прекратить. Должно быть, какой-то в стране перекос, далече от цели нас ветер занес – раз нет у людей однозначных ответов на самый простой однозначный вопрос. Люблю ли я Родину? Жажду ль труда? Блюду ли законы? Естественно, да. Но стоит увидеть все это в реале – и все мои «да» улетят в никуда.
Короче, Московская дума, скажи свое «Не позволим!» детектору лжи. А то никого не возьмут на работу. Смирись с этой данностью и не жужжи.
Российские антропологи после многолетних раскопок установили, что в Москве с самого начала не было коренного населения: с VI века на месте будущей столицы вместе жили вятичи, кривичи, хазары и даже странное племя с явно негроидными чертами.
Спор историков длится и длится. Оказалось, что тысячу лет собирает приезжих столица – коренных, как доказано, нет. По итогам последних раскопок в населении древней Москвы было много скуластых, раскосых и негроидных даже, увы. Приезжали сюда, не робея, пировали в московских бистро… Если ж взять ритуал погребенья – все выходит и вовсе пестро. Против истины, брат, не попятишь. На Москву, не стесняясь ничуть, наезжали и кривич, и вятич, и мордва, и хазары, и чудь; торговали, торгуясь до хрипа, и женились, и сплавились так, что единого нет генотипа, а обычный московский бардак. То есть в этом, как сказано, звуке сразу было всего до черта. И построил ее Долгорукий – понаехавший тут лимита. Был он сам из глубинки российской, где промучился несколько лет, и приехал в Москву за пропиской: приезжает – а города нет. Лишь поместье боярина Кучки: скромный дом, небольшая кровать… Долгорукий, дошедший до ручки, был обязан Москву основать. И дружина без лишнего слова стала строить ее, захватив. Дело в том, что он был из Ростова – хоть Великого, но никакого в плане денег, карьер, перспектив… И построил Москву Долгорукий, и устроился в ней, как влитой, и его обнаглевшие внуки стали прочих честить лимитой. Чуть позднее, сверкая глазами, воцарился в Москве Калита: из орды, из Твери, из Рязани устремилась к нему лимита, хоть не вышедшая генотипом, но активная, как актимель, – и недаром прирос к нему титул собирателя русских земель. Гастролера, купца, иностранца не отпугивал местный мороз. Кто пришел воевать – и остался, кто пришел торговать – и прирос… Так возвысился пыльный и дымный (как еще в нем деревья растут?) всевместительный, странноприимный, дивный град понаехавших тут, город-хаос, почти без проекта, город-выставка, город-штурвал. Коренными считаются те, кто раньше въехал и больше урвал. Город вечного грома и гула, где на улицах – зимняя соль… Чем их только сюда притянуло? Что тут, медом намазано, что ль? Что гнало сюда толпы народа, привлекая бойцов и купцов? Ведь не ради же водопровода, ведь не Рим же, в конце-то концов! Приезжали торговцы и девки и родню вызывали письмом, не музеев с театрами ради – их же не было в веке восьмом! Заварилась великая каша из пера, топора, cetera… Чем их манит округлая наша, ненасытная наша дыра?! К ней, сравнительно, в общем, неблизкой, миновавши Смоленск и Торжок, сам Батый приходил за пропиской (не сумел получить – и поджег). Что ж вы едете, дурни, в Москву-то, генотипы везете свои? Ведь у нас то пожары, то смута, то погромы, то ДПНИ! Чем вам нравится небо стальное и дороги под коркою льда?
Просто, видимо, все остальное не годится совсем никуда.
Юрий Лужков выступил с сенсационным предложением – вернуть россиянам значки ГТО.
Москвы неутомимый мэр Лужков, герой на грани эпоса и фарса! Не раз он темой был моих стишков, но снова под перо мое попался. Пока страна вступает в ВТО и обсуждает это всесторонне – вернуть он хочет нормы ГТО, готовности к труду и обороне. Отечество лишилось этих норм в то рыночное время роковое, когда его заботил только корм и патриоты были не в фаворе. Теперь не то. Теперь нам есть что есть. По воле снисходительного Бога отстроен бизнес, дорожает нефть, а патриотов даже слишком много. Догадливые рыцари пера уже берут перо наизготовку, твердеет власть, и школьникам пора, забыв бухло, побегать стометровку.
А я не против. Я и сам готов побегать по весеннему гудрону, в отличие от мерзостных скотов, забивших болт на труд и оборону. Пусть пионеров резвых голоса опять звучат над Сетунью иль Истрой. Могу бежать хоть час, хоть два часа. Я толстый, да, зато я очень быстрый. Отброшу ненавистное пальто – и потрушу... (представить – страсть господня). Лишь одного не разъяснил никто: как ГТО расшифровать сегодня? Нас потчуют исправно нефть и газ, мы им верны, как д’Артаньян – короне; но если честно – кто еще из нас готовится к труду и обороне?! Кто тратит драгоценные года, чтоб веселей цвелось родному краю? Допустим, труд еще туда-сюда, но оборона – это я не знаю.
