Игорь Иртеньев - Сборник стихотворений

Я раньше был подвижный хлопчик,
Хватал девчонок за трусы,
Но простудил однажды копчик
В интимной близости часы.

Недвижность мною овладела
Заместо прежнего огня,
Ах, девы, девы, где вы, где вы,
Почто покинули меня?

Весь горизонт в свинцовых тучах,
Где стол был яств, стоит горшок,
Умчался фрикций рой летучих,
Весёлый петинг-петушок,

Откукарекавшись навеки,
Вот-вот начнёт околевать,
Подайте, граждане, калеке,
Подайте женщину в кровать.

Я обычно как напьюсь,
Головой о стенку бьюсь.
То ли вредно мне спиртное,
То ли просто возрастное.

С другом мы пошли к путанам,
Там сказали: – от винта! – нам.
– За бумажные рубли
Вы бы жён своих могли.

Меня спросили на иврите:
– Вы на иврите говорите?
А я в ответ на чистом идиш:
– Ты чё, в натуре, сам не видишь?!

– И неимущим, и богатым
Мы в равной степени нужны, –
Сказал патологоанатом
И вытер скальпель о штаны.

Твои глаза синее озера,
А может быть, ещё синей,
Люблю тебя сильней бульдозера,
А может быть, ещё сильней.

И за что такую тлю
Я, козёл, тебя люблю?

Не нам бродить по тем лугам,
Не нам ступать на те отроги,
Где зреет дикий чуингам,
Пасутся вольные хот-доги.

Не с нашей трудною судьбой,
Во власть отдавшись томной неге,
Небрежно закурить плейбой,
Лениво отхлебнув карнеги.

Не наши стройные тела
Гавайским обдувать пассатам,
Не нас природа родила
Под небом звёздно-полосатым.

А в том краю, где нас на свет
Произвела она когда-то,
Почти и разницы-то нет
В словах «зарплата» и «заплата».

Я не был никогда в Монголии,
Где от кумыса нету спасу,
Где круглый год цветут магнолии,
Согласно сообщеньям ТАССа.

Там что ни житель – то монгол,
А что ни лошадь – то Пржевальского,
Там все играют в халхинбол,
Но из ключа не пьют кастальского.

Я не был никогда в Венеции –
Шамбале кинематографии,
Где драматургов нету секции,
Что в переводе значит – мафии.

Там время сжато, как пропан,
И вечность кажется минутою,
Там чуть не помер Томас Манн,
А может, Генрих – я их путаю.

Я не бывал в стране Муравии,
Где ям не меньше, чем ухабов,
Я также не бывал в Аравии,
Ну что ж, тем хуже для арабов.

Но я бывал в Голопобоево,
Чьи жители клянут Арабова,
Раскаты дикой лиры коего
Лишает их рассудка слабого.

Там низок уровень культуры
И редко слышен детский смех.
Ты лучше их не трогай, Юра,
Убогих, Юра, трогать грех.

Я шёл к Смоленской по Арбату,
По стороне его по правой,
И вдруг увидел там Булата,
Он оказался Окуджавой.

Хотя он выглядел нестаро,
Была в глазах его усталость,
Была в руках его гитара,
Что мне излишним показалось.

Акын арбатского асфальта
Шёл в направлении заката…
На мостовой крутили сальто
Два полуголых акробата.

Долговолосые пииты
Слагали платные сонеты,
В одеждах диких кришнаиты
Конец предсказывали света.

И женщины, чей род занятий
Не оставлял сомнений тени,
Раскрыв бесстыжие объятья,
Сулили гражданам забвенье.

– Ужель о том звенели струны
Моей подруги либеральной?! –
Воскликнул скальд, меча перуны
В картины адрес аморальной.

Был смех толпы ему ответом,
Ему, обласканному небом…
Я был, товарищи, при этом,
Но лучше б я при этом не был.

Весь обьят тоской вселенской
И покорностью судьбе,
Возле площади Смоленской
Я в троллейбус сяду «Б».

Слёзы горькие, не лейтесь,
Сердце бедное, молчи,
Ты умчи меня, троллейбус,
В даль туманную умчи.

Чтобы плыл я невесомо
Мимо всех, кого любил,
Мимо тёщиного дома,
Мимо дедовских могил.

Мимо сада-огорода,
Мимо Яузских ворот,
Выше статуи Свободы,
Выше северных широт.

Выше площади Манежной,
Выше древнего Кремля,
Чтоб исчезла в дымке нежной
Эта грешная земля.

Чтоб войти в чертог твой, Боже,
Сбросив груз мирских оков,
И не видеть больше рожи
Этих блядских мудаков.

Ещё в туманном Альбионе
Заря кровавая встаёт,
А уж в Гагаринском районе
Рабочий день копытом бьёт.

Встают дворцы, дымят заводы,
Владыка мира правит – труд,
И окружающей природы
Ряды радетелей растут.

Мне всё знакомо здесь до боли,
И я знаком до боли всем,
Здесь я учился в средней школе,
К вопросам – глух, в ответах – нем.

Здесь колыбель мою качали,
Когда исторг меня роддом,
И где-то здесь меня зачали,
Что вспоминается с трудом.

Здесь в комсомол вступил когда-то,
Хоть ныне всяк его клеймит,
Отсюда уходил в солдаты,
Повесток вычерпав лимит.

Прошёл с боями Подмосковье;
Где пахнет мятою травой,
Я мял её своей любовью
В период страсти роковой.

Сюда а победою вернулся,
Поскольку не был победим,
И с головою окунулся
В то, чем живём и что едим.

Я этим всем, как бинт пропитан,
Здесь всё – на чём ещё держусь,
Я здесь прописан и прочитан,
Я здесь затвержён наизусть.

И пусть в кровавом Альбионе
Встаёт туманная заря, В родном
Гагаринском районе
Мне это всё – до фонаря!

Уходит в плаванье матрос,
На берегу жена рыдает.
Его удача ожидает,
Её судьба – сплошной вопрос.

На нём широкие штаны.
Он в них прошёл огонь и воду,
Но моде не принёс в угоду
Их непреклонной ширины.

На ней забот домашних груз,
Ночей бессонных отпечаток,
Да пара вытертых перчаток,
Да полкило грошовых бус.

Мгновений бег неумолим.
В преддверьи горестной разлуки
Она заламывает руки,
Расстаться не желая с ним.

Со лба откинув прядь волос,
В глаза его глядит с мольбою.
Перекрывая шум прибоя,
Целует женщину матрос.

И утерев бушлатом рот,
Он говорит, прощаясь с нею,
Что море вдаль его зовёт,
Причём чем дальше, тем сильнее.

Матрос уходит в океан.
Его шаги звучат всё глуше,
А женщина стоит на суше,
Как недописанньй роман.

Мне эту сцену не забыть –
Она всегда передо мною.
Я не хочу матросом быть
И не могу – его женою.

На Павелецкой-радиальной
Средь ионических колонн
Стоял мужчина идеальный
И пил тройной одеколон.

Он был заниженного роста,
С лицом, похожим на кремень.
Одет решительно и просто –
Трусы,
Галоши
И ремень.

В нём всё значение имело,
Допрежь неведомое мне,
А где-то музыка гремела
И дети падали во сне.

А он стоял
Мужского рода
В своём единственном числе,
И непредвзятая свобода
Горела на его челе.

Сгущалась тьма над пунктом населённым,
В ночном саду коррупция цвела,
Я ждал тебя, как свойственно влюблённым,
А ты, ты, соответственно, не шла.

Я жаждал твоею коснуться тела,
Любовный жар сжигал меня дотла,
А ты придти ко мне не захотела,
А ты, смотрите выше, всё не шла.

Полночный сад был залит лунным светом,
Его залил собою лунный свет.
Сказать такое – нужно быть поэтом,
Так написать способен лишь поэт.

Поэт он кратким должен быть и точным,
Иначе не поэт он, а фуфло.
Короче, я сидел в саду полночном,
А ты, как чмо последнее, не шло.

Только сел – звонят. Давай скорее.
Тут у нас такое – обалдеешь.
Я такси хватаю. Мчимся пулей.
По дороге мужика сбиваем.

Приезжаем. Вроде всё нормально.
Ну не то, чтоб прямо всё в ажуре,
Но, по крайней мере, чисто внешне,
Чисто визуально, как обычно.

Я, как идиот, обратно еду.
По дороге в самосвал въезжаем.
Хорошо ещё таксист был пьяный.
А иначе б – страшно и подумать.

Слава богу, жив ещё остался,
Но пока мотался по больницам,
Дочка замуж вышла. За румына.
Только нам румынов не хватало.