И тут, естественно, менты.
То ли вызвала их какая-то гадина, то ли сами мимо проходили и решили погреться, но идут прямо к нам. А у нас уже по последней налито. «Хлеб-соль, – говорят. – Отдыхаем?» – «Так точно, – отвечаем. – Ваше здоровье!» Чокнулись, допили и съели по последней пельмешке. «Ну и пошли», – говорят они нам. «Пошли. Чего ж не пойти с хорошими людьми. А далеко?» – «Да нет, – говорят, – тут рядом».
Выходим мы из столовой, а оказывается, в метре от ее дверей парадная, а на ней доска: «Опорный пункт милиции». Представляешь? Мы же специально безопасное место искали, чтоб от ментов подальше, а это дело и не заметили. Ну, хихикнули мы, зашли в парадную, а там – дверь в этот самый «опорный пункт» и порог высокий, и вот тут-то один из ментов, молоденький такой, младше нас, толкает Рима в спину, давай, мол, топай, чмо… А Рим споткнулся и чуть не упал. И его прорвало. «Ты что же, – говорит, – гад, делаешь? Ты что творишь? В этой жизни и так не продохнуть, то одно говно на голову валится, то другое, обложили со всех сторон, а ты еще… Крови моей хочешь?! Так что ж ты, как пидарас, за погонами прячешься? Что я нарушил, за то штраф заплачу. А ты, гондон, прекрасно понимаешь, что я тебе не отвечу, потому что на тебе форма, а мне срока не надо, мне семью кормить надо. Какой же ты мужик получаешься? Ну-ка давай, снимай форму и пошли во двор драться. Ссышь? Я-то просто водки выпил в неположенном месте, это грех небольшой. А вот ты, если сейчас, после моих таких тебе слов, драться со мной не пойдешь один на один, просто как мужик с мужиком, ты, выходит, не просто хам, а еще и трус по жизни. Как же ты детям своим в глаза после этого смотреть будешь?»
И, ты знаешь, что-то тут такое произошло… Этот мент молоденький глаза прячет, а второй и говорит: «Ладно, короче, давайте двадцать пять рублей и топайте с миром, не буду я вас в вытрезвон сдавать».
А четвертной билет по тем временам деньги немалые, и хоть за отмазку от вытрезвона и побольше не жалко, но нету их у нас. Мы же, когда на водку скидывались, Рим последнюю пятерку отдал, я видел. «Господа, – говорю, – у меня есть только червонец. А это – три бутылки хереса. Я сгоняю. Но пьем вместе. Мировую. Как вам такое мое неожиданное предложение?»
Они переглянулись.
«А где ты херес видел?»
«Да вон, у Садовой, на углу».
«Давай».
Я сходил, принес. Сержант из стола стакан достал, половину батона, стали мы выпивать. Я уж не знаю, для чего эти «опорные пункты» были придуманы, там вроде народная дружина должна была кучковаться, но никого не было. Комната такая большая, коридор и туалет в конце коридора. И никого. Этих двое, и мы с Римом.
Наливаем, выпиваем по очереди (стакан-то один), батоном зажевываем, сигареты курим. Разговариваем.
«Вы, – говорит после стакана молоденький, – меня тоже поймите. Вы-то здесь родились, вам всем хорошо, а у нас в Ельце жрать нечего. Я армию-то отслужил здесь недалеко, вот и решил – останусь, пойду в ментуру. Пока общага, а там… Женюсь, может, или еще что. Но иногда такое зло берет на все на это…»
«Да ладно, – Рим вздыхает, – чего говорить…»
А второй, старшой который у них, сержант, тот при всем при этом выпивает в сортире. То есть стакан-то подставляет здесь, в комнате, ему наливают, он – по коридору в туалет, заходит, дверь за собой закрывает и уже там непосредственно его всасывает. И приходит обратно. Такая вот у него конспирация.
– А может, он выливал, – предположил Волков.
– Ну конечно… А рожу куда девать? От его рожи после второго стакана хоть прикуривай.
– Неловко, выходит, было употреблять при подчиненном. И задержанных.'
– Наверное. Только именно он, когда все вино допили, и предложил: «А может, еще?» А денег ни у кого уже не осталось. Рим и говорит тогда: «Ребята, у меня здесь рядом друг живет. Давайте я у него перехвачу, и пошли ко мне домой. У вас у всех еще есть сегодня какие-нибудь дела?» Менты говорят: «Да какие там, на хрен, дела… Пошли. А пожрать у тебя есть?» Рим говорит: «Купим».
Мы и пошли.
А там неподалеку Коля Иванов жил. Здоровенный такой, с рыжей бородищей, неужели не помнишь? С биофака. Он на момент нашего к нему явления на кафедре уже работал.
И вот, представляешь, звонок в дверь, Николяша бдительно интересуется: «Кто?» Рим ему: «Свои». Тот открывает, а на пороге – мы и два мента в полной зимней упаковке: шинели, сапоги, талый снег на шапках. Рации через плечо и по пистолету на боку. Все как надо.
Рим говорит: «Коля, извини, мы к тебе на минуточку. Извини, пожалуйста. Можно?»
Коля опупел совершенно, на кухне-то у него самогонный аппарат вовсю фурычит, а по тем временам, да еще при его статусе… мама не горюй, короче. Мало не покажется. Но тем не менее, как человек воспитанный, сквозь зубы говорит:
«Ну проходите, раз уж пришли… Тапочек я вам не предлагаю, у меня столько нет. Такого размера». – «Да что вы, – сержант говорит, – мы тут постоим».
«Нет, уж вы проходите в комнату», – настаивает Коля, чтобы кто-нибудь на кухню случайно не сунулся.Мы в комнату входим, а там на столе – классический натюрморт из фильмов про батьку Махно: огурчики соленые, капустка квашеная, картошечка и четверть самогона. И откуда у него бутылка такая? Огромная, с узким горлышком, ну – четверть ведра.
«Не желаете, – Коля говорит, – отведать с морозца? Полакомиться, так сказать, чем Бог послал?» – «Отчего же, – говорит сержант. –• Разве что рюмочку».
Николай ему налил. Тот выпил полстакана, крякнул, капустой закусил.
«А вот у меня, – говорит, – мой батя, когда уже выгонит, на чесноке настаивает. Очень рекомендую. Только резать не надо, прямо так, дольками. Но у вас тоже ничего».
«Коля, – Рим говорит, – ты нас извини, мы действительно на минуточку. Одолжишь двадцать пять рублей с максимальным шансом возврата? На пару дней. И мы пошли, тем более что гости у тебя».
А у Коли, и правда, сидит за столом мужик и на все происходящее взирает через толстенные очки с изумлением великим. Как потом выяснилось, это его коллега был с кафедры.
«Да ради Бога…» Коля четвертак из тумбочки достал и выдал.
«Надо же, книжек у вас сколько, – это мент тем временем полки взглядом обвел и говорит для поддержания разговора: – Только чего-то они все одинаковые».
А на полках «Брокгауз и Ефрон» в полном объеме.
Вот тут Рим и произнес: «Так Брокгаузен же». А потом добавил: «И Ефронен…»
Ну… От полноты картины с коллегой Колиным припадок тогда и случился. Он очки свои снял, квакнул как-то, рот раскрыл и, как сидел на диване, так на него и повалился. Задыхается, слезы размазывает и выдавливает из себя, повизгивая: «Николай Михалыч… Коля… я ведь думал… думал, что в кино только… ох!.. думал, не бывает так на самом деле… Брокгаузен!.. а-а!.. Какая там, к чертовой матери, Европа… на чесноке!.. с максимальным шансом отдачи… Ефр… Ефронен!.. о-ох!.. нас не победить!..»
Менты растерялись. Молоденький – за рацию: «Может, „скорую“? Что это с ним?» А Коля нас потихонечку выпроваживает: «Да нет, не нужно, не волнуйтесь, с ним бывает, сам отойдет, я позабочусь. Всего доброго. Приятного аппетита». После этого случая по биофаку и пошло: «Брокгаузен» да «Ефронен». А потом и по универу.
– А чем кончилось?
– День, ты имеешь в виду? Да ничего особенного. Купили мы выпивки, котлет по двенадцать копеек за штуку, пришли к Риму. Посидели, выпили-закусили, о жизни поговорили. Попели хором «Черного ворона». Я там и заночевал. Менты ушли куда– то, уже ночью. Очевидно, службу дальше нести. Больше я их не встречал. Вот и вся история. Просто я теперь, когда этот словарь где-нибудь вижу, сразу вспоминаю…
– А что сейчас Рим делает?
– Преподает где-то. Я его с курехинских похорон не видел.
Тем временем джип вкатился во двор дома, где обитал Адашев-Гурский, и остановился у его парадной.
– Приплыли, дон Педро. – Волков заглушил двигатель и поставил машину на «ручник». – Вылазь.
– Наконец-то, – Гурский, захватив пакеты с рыбой и зеленью, выбрался из машины, дождался Петра и, войдя в парадную, стал подниматься по лестнице. – Лифт крякнул. Пошли пешком.
– Работал же вроде недавно.
– А там опять какую-то катушку медную сперли. Я звонил в аварийку, они приехали, поставили новую, а ее опять сперли. У нас же здесь пункт приема цветных металлов рядом.
– Ага!.. Вот и будет твой лифт стоять, а ты, как дурак последний, на пятый этаж по десять раз на день пешком уродоваться, пока не пойдешь и сам ты своими собственными руками не разнесешь этот пункт к чертовой матери.
– Ну, по десять раз на день я, положим, из дома не выхожу. Я вообще иной раз по нескольку дней не выхожу.
– А вот я, если б это был мой лифт, пошел бы туда, нашел бы эту самую катушку и закатал бы в рыло приемщику для начала разговора. А потом бы сказал, что в следующий раз взорву на хер…
– А взорвал бы?
– А с какой стати я должен пешком ходить? Чтоб каким-то ублюдкам слаще жилось?
– – А взорвал бы?
