— Я имею честь беседовать с доньей Лутецией Ягг? — почтительно снял шляпу капитан.
Я достала из другого рукава кусочек кружева (сколько у меня там еще всякого полезного припрятано, даже Царевне-лягушке не снилось) и набросила на голову прозрачную ткань. Девушке подобает скромность, тем более в такой щекотливой ситуации.
— Мэтр Кляйнерманн ожидает вас на площади. Прикажете сопроводить?
Капитан был долговяз и длиннорук, его залихватские усы от уха до уха, видимо являющиеся гордостью своего хозяина, хищно дрожали, пока я всесторонне обдумывала ответ. Вернуться сюда я успею и после… А Зигфрид-то, каков жук! Ожидает он меня! Стражу прислал!
Я отчаянно покраснела, борясь с досадой. Капитан в пятисотый, кажется, раз подкрутил усы.
— Да, конечно, сударь. Буду вам очень признательна…
Мое платье было замарано кровью, пылью, паутиной и прочим мусором, которым обычно можно замараться, если валяться на грязном трактирном полу. Из вечерних теней, красноватых отблесков пламени и всего, на что падал мой пытливый взор, я сплетала простенький морок, пока капитан наскоро отдавал распоряжения стражникам. Из покосившихся дверей трактира на брусчатую кордобскую мостовую ступила не забияка-драчунья Лутоня, а благородная студентка Лутеция Ягг — девушка скромная, опрятно одетая и втайне одержимая стремлением встретиться как можно быстрее с разлюбезным бароном фон Кляйнерманном и задать означенному барону… пару вопросов. Ах нет, просто задать.
Капитан, витиеватое представление которого я пропустила мимо ушей и имени поэтому не запомнила, пытался развлечь меня светской беседой. После разговора о погоде, в котором я принимала посильное участие в виде хмыканья и поддакивания, мой провожатый решил осведомиться у меня о послеполуденном происшествии.
— К сожалению, мне нечего вам поведать, сударь, — вежливо отвечала я. — Землетрясение для студентов стало такой же неожиданностью, как и для всех жителей Кордобы. По словам нашего почтенного ректора, мэтра Пеньяте, мы имеем дело с редким природным явлением.
— О, великолепная донья, — недоверчиво протянул вояка, — вы, видимо, недавно в Элории и не застали… Вот, помнится…
В другой раз я бы послушала местные сплетни с превеликим удовольствием. Мы неспешно обогнули стену, отделяющую Верхний город, и оказались на площади. Я замерла, прижав руки к груди. Башня Ветра кренилась по направлению к гавани, угрожающе нависая над фланирующей толпой. Кордобцы, видимо, привычные ко всяческого рода катаклизмам, воспринимали изменение архитектурного ансамбля с абсолютным спокойствием. Десяток рабочих суетились вокруг строения, укрепляя фундамент и устанавливая деревянные подпорки под покосившейся стеной. Отряд городской стражи безуспешно пытался отогнать любопытных, а также растащить дерущихся за лучшее место для мольберта площадных художников. Да, мой странно явившийся супруг оказался прав, на башню Ветра сегодня никто не поднимется, а может, и не только сегодня…
— Лутоня! — радостный возглас Зигфрида вырвал меня из оцепенения. — Лутоня-а-а!
Капитан изящно поклонился.
— О великолепнейшая донья Ягг, моя миссия подошла к концу. Вот ваш учитель.
— Да, благодарю, — рассеянно отвечала я, наблюдая, как через площадь, с грацией кузнечика-переростка, к нам спешит барон.
— Если когда-нибудь да пребудет с вами навеки сила Источника, благородной донье понадобится моя помощь, вы сможете осведомиться обо мне в казармах. Капитан Альфонсо ди Сааведра всегда к вашим услугам.
Я поблагодарила уже искренне. Уж не знаю, чем приглянулась я бравому вояке, но обещание его я оценила высоко. Не принято в Элории просто так подобными словами разбрасываться. Упоминание Источника придавало вежливой формулировке оттенок магической клятвы. А с магией у нас не шутят.
Капитан еще раз кивнул на прощанье и пошел прочь. Я нацепила на лицо самое строгое выражение:
— Соблаговолите объясниться, мэтр Кляйнерманн!
Серые глаза воровато забегали.
— И в чем я на этот раз провинился?
Я сдвинула брови.
— Давайте вместе подумаем над этим вселенским вопросом. Может быть, в том, что отправили по моему следу отряд стражи? Или в том, что шпионите за мной? Или, может, все дело в недоверии, которого я вовсе не достойна?
Пока я произносила свою гневную тираду, посетила меня некая простецкая мысль: «А какого… То есть по какому праву я тут ноздри раздуваю? Зигфрид мне вообще кто? Кум, брат, сват? То есть родственник или опекун? Нет! Он мой друг, пожалуй, единственный в этом мире. Так почему я, требуя доверия с его стороны, сама ему не доверяю?»
Размышления эти меня несколько отрезвили, поэтому я смолкла буквально на полуслове.
— Я по своим делам посещал некое официальное заведение, которое по счастливой случайности находится около казарм, — разбил неожиданно повисшую тишину огневик, — и попросил капитана ди Сааведра, если он во время выполнения своей миссии встретит мою подругу, которой было строго запрещено посещать подозрительные места Нижнего города…
Запрещено мне было! Кажется, я слишком быстро кое-кого простила! Заведения он посещал! А что там у нас около казарм? Тюрьма да дом веселый. А в доме том веселом обитают развеселые девицы, холеные да нарядные. Мне-то до вкусов Зигфрида дела нет. Просто интересно, Крессенсия его разлюбезная как на эти «официальные визиты» посмотрит, если прознает?
Я фыркнула. Зигфрид строго посмотрел на меня:
— Зачем ты отправилась к Мануэлю? Предупредить его об опасности?
— Давай договоримся: ты не спрашиваешь меня зачем, а я не интересуюсь, как называется заведение, которое ты посещал.
Судя по быстро последовавшему согласию, мои подозрения оснований были отнюдь не лишены.
— Ну что, желаешь посмотреть представление? — подал мне руку огневик.
— Еще бы!
Ничем не закрепленное кружево поминутно сползало с головы, я завязала его под подбородком на манер деревенского плата. Мне Эмелина как-то рассказывала, что мантильи ввел в обиход прадедушка теперешнего нашего величества. И сперва их должны были носить те самые девы гулящие — ну, чтоб их сразу заметно было. Но кружева были так прелестны, что столичные модницы одна за другой, презрев приличия, начали их пользовать. Сейчас уже ни одна благонравная дама с непокрытой головой на улицу не выйдет. Такая вот победа моды над мужским произволом.
— Ты о чем задумалась, девочка? — Зигфрид настойчиво сжал мой локоть.
Я осмотрелась. Пока в голове моей сновали необременительные размышления, мы с огневиком покинули площадь Ветра, и теперь нас кружило в вязи узких улочек.
— Куда мы идем?
— На площадь Розы. Комедианты обосновались там. Им разрешено давать представление даже в дни корриды, разумеется, до или после оной.
Мне показалось, что порыв ветра донес далекий гомон толпы.
— Мы не опоздаем? Давай поспешим!
Зигфрид послушно прибавил шаг.
Капитан Альфонсо ди Сааведра никогда не делал того, чего ожидали от него окружающие. Вот и сейчас вместо того, чтобы вернуться в таверну, где его подчиненные делали обыск в соответствии с полученными от начальства указаниями, или отправиться прямиком в казармы, чтоб скоротать остаток вечера за чаркой доброго вина и игрой в кости, капитан миновал два квартала от площади Ветра и обошел казармы с другой стороны. Навстречу ему двигалась небольшая компания. Четверо — двое мужчин, две женщины. Кавалеры, уже нетвердо державшиеся на ногах от выпитого, были при шпагах, дамы, от орлиных взоров которых состояние спутников укрыться не могло, при веерах. Капитан, узнавший обеих женщин, почтительно поднес руку к шляпе. С той преувеличенной почтительностью, которую можно было счесть оскорбительной насмешкой. Ибо о профессии встреченных дам ди Сааведра был осведомлен не понаслышке. Один из кавалеров потянулся к оружию, дабы призвать наглеца к ответу.
— Альфонсито! — всплеснула руками одна из жриц ночи. — Вы к нам? Как жаль, но сегодня я занята.— О, Розита, как приятна мне ваша жалость. Но, к счастью, я направляюсь в некое заведение по соседству.
Многозначительный взгляд прозрачных глаз капитана пригвоздил к месту кабальеро, так и не успевшего обнажить оружие.
— Веселой ночи, господа, — коротко поклонился капитан.
Розита проводила его прямую спину мечтательным взглядом.
Здесь дудели в дудки, здесь колотили в барабаны, и крошечные медные тарелочки, ударяясь одна о другую, разносили по площади свой пронзительный звон. А трещотки-то, трещотки! Их было так много, что площадь тарахтела, как тележка старьевщика, как тысячи таких телег. И пахло праздником — печеными каштанами, молодым вином, рыбой, жженым сахаром. А в глазах рябило от многоцветья мельтешащих огней. В центре толпы возвышался матерчатый купол.
