В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

Английский солдат вошел в Гамбурге в лавку съестных припасов с намерением купить себе что-нибудь на завтрак. На прилавке лежало несколько морских раков. – «Что его такое?» – спросил англичанин. – Английские солдаты», – отвечал продавец, намекая на красные мундиры английского войска. – «Если это так, – объявил солдат, – то я арестую их как дезертиров». – Что он и исполнил ею с согласия продавца, которому понравилась его находчивость.

В конце царствования Людовика ХV в печати появился возмутительный пасквиль под заглавием «Газетчик в латах». Он появился в Лондоне, и первые его листки были направлены против милорда Честерфильда. Милорд дал автору, объявившему ему себя, 25 гиней. Автор не мог удержаться, чтоб не выразить своего удивления при получении платы, совершенно не пропорциональной с достоинством пасквиля. «Я даю вам деньги не за ваше сочинение, – сказал английский вельможа, – но чтоб дать вам возможность не иметь вперед нужды сочинять подобной мерзости».

Свифт говорил, что люди, имевшие какое-нибудь значeниe, только благодаря своим предкам, походят на картофель, всё достоинство которого – под землей.

Известный английский фокусник Маркинд давал однажды физико-магическое представление. В средине вечера, когда всеобщее внимание было сосредоточено на сцене, какой-то мошенник вытащил платок из кармана своего соседа. Проделку эту заметил Маркинд. «Хорошо, – подумал он, – вот-то удачный фокус, но лучше посмеется тот, кто посмеется последний!» и он продолжал свое дело как бы ничего не бывало. Вдруг объявил он публике новый фокус и, обратившись к господину, у которого стянули платок, сказал: «Будьте так добры, одолжите мне ваш платок». – Понятно удивление господина, начавшего шарить по всем карманам и не находившего своего платка. – «Хорошо, – говорит Маркинд, – моя палочка отыщет его». – И сделав несколько «волшебных» маневров, он подошел к вору. – «Если мой фокус удался, то платок в кармане этого господина. Потрудитесь посмотреть». – Сконфуженный вор вынул платок. Восхищенная публика рукоплескала, но истина вскоре обнаружилась и комиссар отвел вора в тюрьму.

В одной лондонской зале, где есть газетная читальня, над дверьми такая надпись: «Кто читает по складам, тот может заняться чтением старых газет и журналов от прошедшей недели».

Одного англичанина, проживавшего в Париже, засадили за долги в тюрьму. Он очень плохо объяснялся на французском языке и только повторял беспрестанно: «la baton, mon baton!» коверкая и эти слова так забавно, что полицейские видели в них смешную угрозу отколотить их палкою, которую, действительно, у него отобрали при входе. Как ни повторял бедный англичанин магическое слово, но просьба его не исполнялась, и наконец всем стало казаться очень странным, что он так слезно молит о возвращении такой пустой вещи, как палка, вовсе ему бесполезная в четырех стенах.

Прошло полтора года, англичанин сидите да сидит, и всё упорно повторяет: «Mon baton, la baton!» Наконец стали подозревать пункт помешательства, призвали доктора, который посоветовал попробовать удовлетворить невинное желание арестанта. Палку принесли; увидав ее, англичанин бросился к ней, как к лучшему другу, выхватил из рук солдата и, отвинтив набалдашник, высыпал на стол, перед удивленными зрителями, порядочную кучу банковых билетов, стоимость которых с избытком уплатила его долги.

Банкир, при составлении акта о рождении своего сына, написал ему имя: «Томас, сын Джемса и компании». Он заметил свою оплошность только по смеху, возбужденному этой надписью.

Александр Васильевич Кикин был «комнатным» при Петре I и влиятельным лицом при царевиче Алексее Петровиче. Однажды он возымел смелую мысль убить государя и во время сна приставил ему к уху пистолет, спустил курок, но оказалась осечка. Он взвел еще раз, прижал и – снова пистолет осекся. Тогда Кикин бросил оружие на пол, разбудил Петра и сказал ему с твердостью: – «Государь! над тобою совершилось чудо: я послан от Бога сказать тебе, что промысел Божий хранит тебя, и не будет страшна тебе сила вражеская, ни внешняя, ни внутренняя, Я хотел убить тебя, вот и пистолет перед тобою, но он дважды осекся. Голова моя в твоих руках, делай со мною что хочешь». – «Послов не секут и не рубят, – ответствовал Петр, – иди с Богом!»

Один царедворец, как кажется знаменитый камергер Монс, желая поглумиться над шутом Балакиревым, спросил его: – «Правду или нет говорят при дворе, что ты дурак?» – «Не верь им, любезный, – отвечать шут. – Они ошибаются, только людей порочат. Да и мало ли что они говорят. Вот, например, теперь как ты в случае, то и тебя величают умным. Но ты, любезный, не верь им, пожалуйста, не верь!» – Пристыженный царедворец больше не подсмеивался над Балакиревым.

После неудачных попыток Сорбоннской академии убедить Петра Великого соединить православную церковь с католической, польский посланник при петербургском дворе, Огинский, ревностный папист, сильно хлопотал об этом деле. Раз, на ассамблее у Меньшикова, они заговорили с Петром о соединении церквей, но государь хранил упорное молчание. Увлекшись своим предметом Огинский сказал: «Если ваше величество совершите такое великое дело, то его святейшество благословит вас византийской короной». – «Благодарю усердно за такую незаслуженную милость, – отвечал Петр и, обратясь к своим вельможам, сказал улыбаясь, посматривая на Огинского: – Слышите ли, господа? Папа отнял у султана Греческую империю!» Вельможи, недоверчиво улыбаясь, обратили взоры на Огинского. «Не верите? – продолжал Петр, – так я прибавлю вам, что папа корону греческую дарит мне. Кланяюсь ему за такую милость, а вас, господин Огинский, жалую своим комендантом в Царьграде». Пристыженный посланник замолчал. После этого о соединении церквей не было и помину.

Как-то Балакирев (Иван Емельянович), придворный шут Петра Велпкаго, играя и шутя с придворными, нечаянно разбил статую, изображавшую Юпитера. Зная время, в которое государь проходил через ту комнату, Балакирев, закрывшись простыней в виде мантии, подобно Юпитеру, привял его положение. Государь прошел и не заметил обмана; но, возвращаясь назад, увидел на полу обломки статуи (бывшей из алебастра), взглянул на пьедестал и удивился. – «Не дивись, Алексеич, – сказал Балакирев, – это я разбил твою статую и хочу занять ее место». – Государь засмеялся, приказал позвать государыню, рассказал ей про новые проказы Балакирева, и долго оба смеялись на мнимую статую.

Один славившийся при Петре I силач очень разгневался за какую-то резкую остроту, сказанную ему д’Акостой[33]. – «Удивляюсь, – сказал шут, – как ты, который можешь легко поднимать одною рукою до шести пудов и переносить такую тяжесть через весь Летний сад, не можешь перенести одного тяжелого слова?»

Однажды, при Петрe I, был дан официальный обед в Кронштадте; на нем присутствовал сам царь, царевич и многие знатные лица, между которыми находился Захар Данилович Меншуков, весьма любимый государем за его познания в мореплавании. Под конец обеда Меншуков напился сильно пьян и принялся жалеть о расстроенном здоровье царя, приговаривая со слезами: «Коли умрешь, на кого ты нас оставишь?» – «У меня есть наследник», – отвечал Петр, забавлявшийся наивностью опьяневшего гостя. Меншуков презрительно взглянул на царевича, усмехнулся и сказал жалобно: «Ox! Ведь он глуп, все расстроит!» Петр перестал смеяться: его кольнула в самое сердце правота замечания, но не желая казнить бедного пьяницу, он только возразил со строгостью: «Дурак! Сего в беседе не говорят!»

Придворному шуту д’Акосте привелось обедать у одного вельможи (кажется, то был граф Яков Вилимович Брюс, потихоньку занимавшийся астрологией), за столом которого много говорили об астрологах и соглашались, что они весьма много предсказывают, а ничего не сбывается. Сам хозяин вельможа, старавшийся не обнаруживать свои астрологические занятия, при этом внушительно заметил: «Не ложно, господа, таких по звездам угадчиков почитают за безмозглых скотов». – Позвав того же вельможу с другими гостями к себе на обед, д’Акоста велел приготовить телячью голову, из которой сам предварительно съел мозг. Когда эту голову подали на стол, вельможа, осмотрев ее, спросил: – «Чья была эта безмозглая голова?» – «Телячья, сиятельнейший граф, но теленок этот был астролог», – отвечал д’Акоста.