Все молчали.
Хозяин по просьбе присутствующих попросил его больше не приходить.
В Германии стерильно, качественно, полезно. Постели себе в аптеке и ложись. Свобода полная. Только не принято. Это не принято, то не принято. Все не принято.
Красиво, сытно, богато и далеко. Америка, едрен-ть!
Грандиозно! Девяносто ТВ-программ! Океаны, каньоны, шельфы! Пока не заболеешь. Они не виноваты, и ты не виноват. У тебя плюс сорок, ты вызываешь «скорую», Emergency, которая тридцать минут разговаривает с тобой по-английски по телефону, а ты плохо. И тебе плохо. Ну плохо тебе. Было хорошо, было очень хорошо, и вдруг стало плохо. Организм, сука, не вынес впечатлений, не вынес вопросов «Как вам нравится Америка?» и выдал сто двадцать пять по Фаренгейту с загадочным желудочным гриппом. То есть ты практически не знаешь, за что хвататься: за кровать или за туалет.
А ты застрахован, не застрахован? А тебе сколько лет? А ты как приехал? А ты у кого живешь?
Нехороший получается разговор – один в кресле, другой на унитазе. И ты ошибаешься все чаще. А у тебя ночь. Все знают, что организм дает дрозда именно ночью. Днем он занят впечатлениями. И ты после сорока минут сдержанной беседы желудком чувствуешь, что они не приедут. И они не приезжают.
И правильно делают. Ты выживаешь сам. Потому что Америка тебе тихо шепчет: «Будь богатым, дурачок. Не останавливайся». Америка тебе шепчет: «Бедных во всем мире так лечат. Бедные они. И лечат их так, бедных».
А в Тель-Авиве наоборот. Тетка моя с гипертоническим кризом вызвала «скорую» по старой памяти. Приехали два амбала из Армии спасения. «Эмерженсы» с большим крестом. Вынесли, повезли, привезли, положили в коридоре. Шесть часов она лежала, никто к ней не подошел, ей стало легче, она встала и ушла сама. Незаметно… Но ошиблась. Счет пришел на сто шекелей за перевоз тела. Сейчас чувствует себя как никогда.
– Какое давление? Какие таблетки? Какие уколы? Мы работаем под аплодисменты, за нами мир следит. Несварение? Вырежем желудок, легкие, печень, вставим все от бабуина, через три дня уйдешь под аплодисменты – и на дерево. Но ты должен быть богатым. Пойми, нам нет смысла.
Конечно нет. Конечно, я понимаю. У нас в России медицина тоже хорошая, просто лекарств нет, инструментов нет, коек нет, еды нет и выхаживать некому. Резать есть кому. Желающих полно. Число хирургов на улице растет не по дням… Зашивать некому и заживать негде.
Дальше!
Сказочная страна, голубое море, белое солнце, вечная зелень, свежие соки, дикие фрукты. Тель-Авив – сказка. Красивей Израиля не бывает. В магазинах опять полно. Порции такие, что тебя раздувает, как дирижабль. А жрать надо, не брать же деньгами. Да тебе деньгами и не дают.
Шмоток полно. Базар такой, что от зелени, помидоров, слив, рыб, дынь, арбузов, картошки величиной с собаку, кукурузы вареной с солью, колбасы телячьей, поросячьей, индюшачьей, халвы тахинной, черешен, фасоли молодой, салата, селедки, водки, пива, соков, давленных тут же, и криков: «Я сегодня сошел с ума, берите все за один шекель!» – ты становишься сумасшедшим.
А еще Иисус Христос, а еще вся Библия на самом деле, и Вифлеем, и Голгофа, и Гроб Господень, и царь Ирод. Все на самом деле!!! И желтая пустыня, и Мертвое море, где женщины плавают в позах, которые раньше видел я один. Такое это Мертвое море.
И Красное море с коралловыми рифами и рыбами таких наглых расцветок и нахальства, что хочется спросить их: «У вас что, врагов здесь нет? А акулы? А русские? Да у нас на Черном море, если б ты даже сидел под камнем и был бы цвета свежепролитого мазута, тебя бы выковыряли, распотрошили и зажарили в твоем собственном машинном масле. А здесь ты нагло меня, Мишу Жванецкого, хвостом в пах. Я понимаю, что ты голубой с желтым. Жаль, я сыт. И жаль, ты не приезжаешь к нам на Черное море, ты б там поплавал».
И рощи оливковые и апельсиновые, где фонарями сквозь зелень светят апельсины, и никто не жрет их…
И вот среди этой роскоши, природы и жизни шатаются люди, которые на неродной родине были евреями, а на родной наконец стали русскими и вокруг себя распространяют текст: «Это все поверхностный взгляд, Миша. Ты в восторге. Ты же не успеваешь глянуть вглубь». Да, не успеваю. Или – нет, не успеваю. Как это было по-русски? Конечно, не успеваю. Конечно, поверхностный взгляд. То, что мы в Москве умираем с голоду, тоже поверхностный взгляд. Но каких два разных поверхностных взгляда.
– У нас тяжело, Миша.
Да, у вас тяжело. А у нас плохо. «Опять разница небольшая, но опять очень существенная», – как любил говорить великий юморист и бывший президент.
Да, среди сказочной и самой красивой в мире библейской страны сидят четыреста пятьдесят тысяч недовольных советских евреев. Их русские жены счастливы! Их русские дети от их русских жен от бывших русских мужей давно выучили язык и стали евреями, и только эти остаются русскими, и говорят по-русски, и не могут спросить, как проехать, и не могут забыть, как они были главными механиками и гинекологами, и сидят на балконе, и смотрят в даль, которой на новой родине нет.
А как я уже говорил, количество сволочей постоянно и неизменно. Уезжаешь от одних и радостно приезжаешь к другим. Там тебе говорили «жидовская морда», тут тебе объяснили, что ты «русская сволочь». И ты уже можешь понять, что чувствует русский патриот.
– Миша, здесь жить очень тяжело. Хотя там жить было невозможно.
– Да. И в далекой Австралии животный мир интересней человеческого.
– Понимаешь, Миша, выехав, мы убедились: всюду плохо. Просто есть места, где хуже, чем плохо. А есть где опасней, чем плохо.
Но никто ни разу не сказал, что хорошо там, где сытно. И когда ты с восторгом перелистываешь колбасу и включаешь автоматическую коробку передач, твой старый друг, твой друг детства, человек, с которым ты перепил и переговорил всю жизнь, смотрит на тебя как на идиота.
– Что машина? – говорит. – Она кусок железа! Что выпивка? Это здесь не проблема. Вот где бы заработать?
– Да, – говоришь ты, – а у нас как раз выпивка – проблема, а колбаса – роскошь, а заработать не проблема, но вылечиться нельзя. Ну, Шура, что будем делать?
– Давай опять договоримся. Мы опять дадим им срок. Два года.
– Кому?
– Твоим правителям и моим. И если за два года они ничего не исправят, мы уедем.
– Опять?
– Да. Ты отсюда, я оттуда.
– И куда?
– Куда-куда? В нейтральную страну. Поедем к черным и будем там белыми.
– Или поедем к белым и будем там…
– Ладно. Давай дадим им пять лет…
– Хорошо. Дадим им пять лет. Если они ничего не сделают…
– Мы умрем.
– Нет. Мы так напьемся, что им будет стыдно. И еще одно, главное. Главное, чтобы нас не выбрали правителями, потому что… Кроме проклятий…
– Я хотел тебе сказать, Шура, чтоб ты не возвращался. У тебя такая национальность. Там и раньше было не для тебя, а сейчас…
– А я хотел тебе сказать, Миша, чтоб ты не приезжал. У тебя такой жанр…
– Алло! Я хотел тебе сказать…
– Алло!..
– Алло! Не возвращайся…
– Алло! Не приезжай!..
– Алло! Ты меня слышишь? Мы в ловушке под названием земной шар. Если вырвешься, позвони.
Пишу и лечу в самолете USA.
Оказывается, хорошо, когда тебя не знают. Вокруг все говорят на непонятном языке. Ты сидишь и вдруг сам заговариваешь на еще более непонятном языке!
– Что вас поразило в Америке?..
– То, что я говорю на непонятном языке.
Могли бы дать и полную банку томатного сока, а не стаканчик. Ну бог с ними. Ручку, кстати, держать все тяжелее, мыслить все мучительнее. Бросить бы и то и другое и растянуться в Одессе, в Аркадии, на плитах. Но надо лететь.
Догадываюсь и лечу. Лечу и догадываюсь. Бросить бы и то и другое на полпути. Но сюжет завершить надо. Читатели ждут. Пересмотрел прессу «US today» и «People»… «Люди», кстати, еще как-то, но «пипл». Вот противные среди них – это пипл. А есть такие вумен, еле пипл унесешь. Пошутил, черт возьми.
Родина приближается неумолимо. Ощущение опасности, пьянства и женщин. Родина – царство этих трех понятий.
Теперь о том, откуда удаляюсь. Дома там у наших огромные, как райкомы КПСС. Внизу белые рояли, бассейны и джакузи. С родиной связь через живопись. Вошел в картину и вышел в снег к курятнику.
Джакузи.
Между прочим, не крупа для кур. Это такая ванна, туда садишься, а она бурлит вокруг. Ты сам спокоен, а вокруг все бурлит. А когда вокруг все бурлит и в тебе все бурлит, это уже наш митинг.
Бассейн кривой, как фасоль, в нем так и плавают, наталкиваясь и отскакивая, человек ведь плавает по прямой, а бассейн кривой.
Дальше, вернее, выше. Со второго этажа видны горы и море. Не горе и море, как в Одессе, а горы и море. Снизу пахнет жареным мясом, это не из рояля, а из барбекю. Барбекю, джакузи и «Сандуны» – разные вещи.
О! Плохо запахло! Стюардессы приступили к раздаче ланча. Ланч – это не обед. Это ланч. После трех-четырех ланчей появляются бодрость, подвижность и пропадает аппетит. Ланчеватость.
