Тут вся сдержанность аудитории пропала, и зала разразилась смехом. С хоров слышались шумные восклицания: «Ура! Верно, молодчик! Продолжай, продолжай!» Смех не прекращался несколько секунд. Репортёр, сидевший слева от меня, с пивной бородой, вытирая влажные от смеха глаза и в избытке весёлости наклоняясь ко мне, проговорил тихо: «Вот так комедия, не правда ли?»
Я взглянул на него грустным ледяным взглядом – я был слишком подавлен, чтобы чувствовать негодование, – но старался улыбнуться и кивнул в знак согласия. Он, по-видимому, был озадачен моим выражением, так как весёлость его исчезла и осталось только выражение удивления. Он подумал немного, потом его борода с запахом пива опять приблизилась к моему уху.
– Вы, может быть, знакомы с нею?
– Я… я знал её когда-то! – мрачно ответил я.
Он посмотрел на меня с ещё большим любопытством.
– Желал бы я знать, где её муж? – заметил он опять.
– Не имею никакого понятия, – сказал я коротко и очень сухо.
Он снова погрузился в задумчивое молчание и начал рисовать миниатюрную карикатуру Гонории на пустой странице своей записной книжки. Между тем она продолжала:
– Я очень рада, милостивые государыни и милостивые государи, что вызвала у вас смех, очень рада потому, что такое отношение с вашей стороны ещё более убеждает меня в достоинстве моей теории! Все великие идеи были всегда сначала осмеиваемы, с тех пор как стоит мир. Применение пара как двигателя, было осмеяно; проведение атлантического телеграфного кабеля было также осмеяно; естественно, что и предложение мужской одежды для женщин, подобно всем другим предложениям реформаторов, должно также вначале подвергнуться осмеянию. Но несмотря на это, оно укоренится – оно уже начинает укореняться – и пробьёт себе дорогу, не взирая ни на какую оппозицию. Некоторые возражения были представлены против моей теории в интересах торговли; вопрос, что станется с обширной отраслью торговли, если женщины будут одеваться как мужчины, выставлялся многими как серьёзное препятствие. Но я говорю, что свобода, здоровье и удобство женщин достойны большего внимания, чем всякая торговля! Пусть торговля сама заботится о своих интересах. Потеряв в одной отрасли, она восстановит равновесие, усилив другую, и мы вовсе не обязаны принимать этого в соображение. Свобода – полная свобода женщины – вот чего мы добиваемся, и эта великая цель будет отчасти достигнута, когда мы обеспечим женщине возможность неограниченно пользоваться теми физическими условиями, какими хвалится и пользуется её бывший тиран – мужчина!
– Скажите, вы будете нянчить ребят в жилетке и панталонах? – спросил кто-то из задних рядов резким носовым голосом, обличавшим американца. Взрыв хохота вновь прокатился по зале. Гонория приняла вызывающий вид.
– Я не считаю себя обязанной отвечать на глупые назойливые вопросы, – резко возразила она. (Крики: «Ого!», «Вот как!») – Сюда, по-видимому, забрался кто-то в нетрезвом виде. Я надеюсь, что его сумеют заставить удалиться.
Молодой человек с жёлтыми зубами засуетился; послышался общий ропот. Кончилось тем, что человек «в нетрезвом виде» вышел вперёд и вытянулся во весь рост. Это оказался видный мужчина со свободными манерами и добродушием, характерным для поселенцев Западной Америки.
– Нет, я не пьян, милая моя, – проговорил он весело, – но я уйду из этой залы с большим удовольствием, чем пришёл сюда. Мне и смешно и досадно слушать эти толки об одинаковости одежды и тому подобный вздор! Подите-ка лучше домой, моя милая, пойдите домой да переоденьтесь в хорошенькое платьице; посидите, наряжаясь перед зеркалом часа два-три, если хотите, и когда станете такой милой и хорошенькой, какой вы можете быть, посмотрите, насколько легче будет тогда управлять мужчинами, нежели болтая всякий вздор с эстрады! Вот всё, что я хотел сказать. Я ухожу, извиняясь, что прервал ваше чтение. Покойной ночи!
Среди улыбок и поощрительных взглядов аудитории высокий человек «в нетрезвом виде» удалился. Я видел, как он по пути потрепал по плечу молодого человека с жёлтыми зубами, который почтительно изгибался пред ним.
С уходом его Гонория продолжала своё чтение, но было заметно, что она сердится и выражает нетерпение. Американец привёл её в дурное расположение духа. Она коснулась вкратце отдела о «дешевизне, качествах и прочности мужской одежды», когда же дошла до «преимуществ социального равенства», декламация её сделалась положительно бурной. Не обращая внимания на связь или последовательность, она разразилась гневом против «презренной системы брака, ныне практикуемого»; о «рабстве» и «унижении», налагаемом на женщин, исполняющих свою «жалкую» роль; о «сокрушительных» способах, употребляемых мужчинами, чтобы сломить дух и сделать невыносимым положение женщин. Коснувшись вопроса о любви, она воспылала полнейшим презрением.
– Любовь! – воскликнула она с презрительной насмешкой. – Все мы знаем, что это такое – глупое и снисходительное согласие быть нежным со стороны мужчины, и не менее глупое, но унизительное согласие быть предметом нежностей со стороны девушки, которая ещё не понимает ответственности своего положения! Ничего больше этого! Ведь это забавно! Может ли быть что-нибудь нелепее, чем видеть, что свободная и независимая женщина позволяет целовать свои руки или губы так называемому «влюбленному», которого она воспринимает не иначе, как делового компаньона в жизни, и который оказывает ей это смешное и нелепое внимание, как милость, из обидной снисходительности к её будто бы более слабой и беззащитной природе? Настало время, когда мы должны возмутиться против такого унижения! Настало время, говорю я, когда женщины, решившиеся идти к свету свободы, должны порвать сети старых варварских обычаев и предрассудков и воспользоваться всяким правом, всяким преимуществом, каких хотят лишить ее мужчины! Пусть крайне ограниченные умственно женщины продолжают, если хотят, пребывать в заблуждении, что любовь мужчины служит им покровом и защитой; что лучшее украшение жизни для них – быть любимыми; что главная цель сделать себя достойными любви; это жалкие жертвы собственного воображения, и они навсегда останутся умственно неразвитыми! Истинный прогресс недоступен для них; двери мудрости для них затворены! Те, кто добровольно избрали для себя химеру, называемую любовью, должны жертвовать всем остальным; это связывающее, суживающее влияние, в котором жизнь одного почти исключительно зависит от жизни другого, а этот другой часто оказывается слишком слабым и недостаточным, чтобы поддержать даже самого себя! Будьте свободны, женщины, будьте свободны! Свобода никогда не наскучит, независимость никогда не пресыщает, прогресс никогда не утомляет! Стыдитесь уступить мужчинам хоть одну йоту того превосходства, которое они неправильно себе присваивают! Оспаривайте у них каждый вершок почвы в каждой профессии, на какую вы хотите вступить; и берегитесь, берегитесь уступить какой бы то ни было пункт вашей трудно добытой независимости! Они будут льстить вам; они будут говорить самой некрасивой из вас, что она похожа на Венеру, лишь бы достичь собственных личных целей; они будут смотреть на вас, не спуская глаз, будут громко вздыхать, встречая вас в театре или на концерте; но все эти уловки имеют одну цель – завлечь вас и обмануть, сделав своими рабынями! Сопротивляйтесь им, сопротивляйтесь изо всех сил! Вы увидите, что задача эта станет легче, когда вы отбросите все ненужные тряпки и украшения и усвоите себе их одежду, а вместе с одеждой их свободу! Тогда они примут вас как равных, как товарищей, как друзей («Нет, неправда!» – крикнул кто-то на хорах), они отбросят своё глупое, ни к чему не ведущее обожание («Вот это верно!» – крикнул опять тот же голос), и вы займёте то равное с ними положение, которое даст вам возможность, при умственных дарованиях, стать на ряду с гениальнейшими мужчинами века! Свобода! Это слово должно стать лозунгом женщины. Свобода – полная и абсолютная! Боритесь за неё, женщины! Работайте для неё! Умирайте для неё, если нужно, и сопротивляйтесь до последнего вздоха предательскому рабству, называемому любовью, которое налагает на вас мужчина!
Она заключила своё чтение этой бравадой, свернула свою рукопись, ударила по ней рукой и откланялась. Слушатели, разумеется, сильно аплодировали ей, так велико было их добродушие и таким забавным показалось им это чтение.
Когда она надела свой «цилиндр» и ушла с платформы, её опять вызвали, чтобы позабавиться тем, как она приподнимала свою шляпу в ответ на их аплодисменты. Репортёры, сидевшие около меня, встали. Я также встал и начал доставать своё пальто.
– Она очень забавна, – сказал своему товарищу тот, который был с бородой, широко зевая. – Она, кажется, едет в Америку?
