- А кого ты к чертовой матери послал?
- Не его, а свой станок и плавного инженера.
- Час от часу не легче!
- Да ты выслушай, папа!.. Я ему вежливо объяснил, что мое новаторство давно седой бородой обросло, что о нем уже писано-переписано. Другой бы на его месте ушел, а он пристал: "Вы, - говорит, - проявили себя как новатор, и не может быть, чтобы у вас сейчас каких-нибудь новых творческих замыслов и идей не зрело". Отвечаю, что нет у меня никаких ни идей, ни замыслов. Все ясно? Так нет, он опять свое: "Тогда расскажите, о чем вы мечтаете". Тут уж я рассердился и на вопрос вопросом: "Что ж, - говорю, - нет дела, так вы о мечтах писать будете?" - "Буду", - говорит.
Федор Иванович усмехнулся.
- Тогда, говорю, записывайте... Видите мой станок? Вот на нем немецкая марка стоит, а на ней год обозначен:
"1928". Этот станок на пять лет меня старше и, значит, не для меня делан. Понятно? И сейчас я мечтаю о том, чтобы это старье вместе с маркой к чертовой матери в мартен послать... Записали?.. Пока этот разговор шел, я деталь крепил и, чего никогда не было, оплошку сделал. Пустил станок и запорол заготовку. Заготовке - грош цена, дело в факте: не было б разговора и брака не было бы. Я и сказал: "Уйди от рабочего места, товарищ!" - "У меня, - говорит, - на посещение цеха и беседу со скоростниками разрешение главного инженера есть". А я отвечаю: "Прошу мне не мешать. Если ко мне сейчас сам главный инженер с глупостями приставать станет, то и он к чертовой матери полетит".
- Вот, выходит, и нагрубил, - оценил рассказ сына Федор Иванович.
- Сам знаю, что нехорошо вышло, но и он виноват.
- И его не оправдываю: не очень умно подошел. Столкновение Леонида с корреспондентом газеты, по мнению всех, начиная с косвенного его виновника, главного инженера, было пустяком: помешали человеку работать, он и вспылил. Сам Федор Иванович не придавал этому большого значения. Затевая разговор, он хотел узнать другое, о чем заговорить сразу считал невозможным. Теперь почва была подготовлена.
- Я, как знаешь, не журналист, в газетах не пишу - со мной можно толковать откровенно, - сказал он. - Скажи мне по честной совести - неужто у тебя в самом деле никаких мечтаний и желаний не стало?
- О чем мне мечтать, папа?
- Выходит, всем доволен, ничего не желаешь, ничто тебя не мучает?
Леонид пожал плечами. Раньше такого жеста у него не было.
- Не хуже других живу. Нечестных поступков не делаю, работаю - сам знаешь как, комсомольские поручения выполняю.
- И только?
- Чего же еще?
Слова сына поставили Федора Ивановича в тупик. Хуже всего, что он не мог понять, с чем имеет дело, - с душевной ленью или со скрытностью. Разрешить этот вопрос помог ему сам Леонид. Избегая продолжения разговора, он взялся за книгу.
"Скрывает, говорить не хочет", - решил Федор Иванович, поднимаясь с раскладушки. Хотел уйти, но раздумал и неожиданно для самого себя спросил:
- Неужто все о том... о ней думаешь? Леонид резко поднялся, книга полетела чуть не через весь сад в кусты смородины.
- Не смей говорить о ней, папа!.. С этим все кончено! О Зине Пилипенко Карасевы вслух не вспоминали никогда. Федор Иванович разбередил глубокую, еще не зажившую рану.
- Прости, Леня, не думал, что ты этак переживаешь... Я понимаю, что обидел тебя... Леонид сейчас же остыл.
- Я, папа, сам не знаю, что со мной делается...
- Понять можно: горе - вроде болезни, им переболеть надо...
Уходил Федор Иванович со смешанным чувством, И досадовал на свою мелочность ("Экое дело - к графу Монте-Кристо придрался!"), и был доволен, что тяжелое настроение сына объяснилось так просто и естественно. Думал: "Встряхнуть бы сейчас парня. Но чем и как?"
До чего не мог додуматься Федор Иванович, до того додумалась тароватая на злые проделки жизнь.
3
Старожилы не помнили такого знойного и грозового лета. Повешенный Федором Ивановичем на веранде барометр ровно ничего не мог предсказать: его синяя стрелка растерянно металась вокруг "переменно", не зная, радоваться ли ей яркому солнцу или тосковать по случаю приближения бури. В один особенно знойный вечер Леонид домоседовал один, лежа на полу веранды. Книга давно вывалилась у него из рук. Репродуктор беспрерывно трещал грозовыми разрядами, но встать и выключить его Леониду было лень.
На поселок наползали душные сумерки, когда хлопнула калитка. Приподняв взлохмаченную и отяжелевшую от духоты голову, Леонид увидел Сергея Семеновича Тыкмарева. Что бывало с ним редко, Сергей Семенович торопился и, видимо, был озабочен.
- Один дома, Леня?
- Один.
- Хорошо, тебя застал: ты мне и нужен. Большая к тебе просьба: наша машина на ремонт стала, а в город поехать до зарезу требуется, чемодан одному человеку отвезти. Тебе дела на полчаса, дом за это время не убежит.
- Нездоровится мне, Сергей Семенович.
- От жары морит. И мне тяжело.
И впрямь - от жары или после недавней тревожной ночи - выглядел Сергей Семенович неважно, был отечен и желт.
Очень не хотелось Леониду ехать, но и отказать в просьбе было невозможно. Правда, Леонид слышал, что последние ливни попортили дамбу, но препятствием для новой легковой машины это быть не могло.
- Что ж, поедем...
Как лежал на разостланном коврике, так и сел за руль: растрепанный, в смятой расстегнутой рубахе, в чувяках на босу ногу. Торопясь обогнать надвигавшуюся тучу, повел машину с предельной скоростью. Большой чемодан Сергея Семеновича так и прыгал по заднему отделению кабины.
Происшествия начались сразу после моста, в километре от поселка. По дамбе прокладывался газопровод, и с нее сняли асфальтовое покрытие, временно закрыв проезд. Леонид развернул машину и, спустившись с дамбы, поехал в объезд по испорченной дождями грунтовой дороге. Незадолго до его "Москвича" здесь пробивался тяжелый грузовик. По глубоким отпечаткам двойных покрышек было видно, с каким трудом вылезал он из последней колдобины, забросанной множеством жердей. Зная, что придется возвращаться в потемках, Леонид постарался запомнить опасное место. Дальше шли благоустроенные улицы города. Путь "Москвича" закончился на противоположной окраине Таврова, около новенького частновладельческого домика. Сумерки еще не совсем сгустились, и Леонид сумел разобрать на номерном знаке фамилию хозяина: Сироткин.
- До дождя успели! - сказал, вылезая, Сергей Семенович. - Зайдем на пять минут.
- Я здесь подожду.
- Экий дикарь, боишься с добрыми людьми познакомиться!
В кабине стоявшей машины было невыносимо душ-до, и это заставило Леонида вылезти.
Не в пример Карасевым "добрые люди" Сироткины жили замкнуто. За высоким забором с протянутой над ним колючей проволокой остервенело бесновалась овчарка. Калитку открыли не скоро: брали на цепь пса, потом ходили за ключом.
Впрочем, хозяин, маленький плешивый человек в чрезмерно пестрой пижаме, встретил гостей с хлопотливой до подобострастия приветливостью и настоял, чтобы они прошли в дом.
Как ни безразлично относился Леонид к окружающему, обстановка в доме Сироткиных не могла не поразить его своей необычайностью. В основном она состояла из шкафов. Шкафы загромождали прихожую, толпились в столовой, выглядывали из спальни. Шкафы - дубовые и отделанные под красное дерево, двойные, тройные и одинарные, глухие, зеркальные и остекленные - полновластно завладели жилплощадью, вытеснив из дома все, что не могло служить целям скопидомства и стяжательства. В их царстве не было места ни для картин, ни для цветов, ни для книг. Единственный предмет культурного обихода - отрывной календарь висел на дверном косяке, и вид у него был такой взъерошенный и испуганный, точно он был готов в любую минуту сорваться с гвоздя и бежать без оглядки. От шкафов исходил удушливый запах нафталина.
"И могут же люди так жить, - удивился про себя Леонид. - А ведь живут, и довольны!"
И верно: лицо хозяйки, дебелой блондинки, куда более солидной, чем ее щуплый муж, так и светилось самодовольством. Распахнув дверцы буфета, она звенела посудой.
- Нам ехать нужно, - сказал Сергей Семенович, заметив хозяйственные приготовления Сироткиных.
- Успеете доехать, не пешком пойдете. Без угощения гостей отпустить - не мой обычай, - говорил хозяин, хлопотливо помогая жене. - Да и погоду лучше переждать.
Заглянув в окно, Леонид увидел, что начинается очередная гроза.
- Трудно будет назад добираться, - сказал он Сергею Семеновичу.
Сироткин словно обрадовался:
- Ночевать останетесь! Не в обиде будете - жестко не положу. Дождь, по всему видно, долго лить будет.
Точно в подтверждение его слов, по стеклам окон забарабанили крупные капли.
Тем временем хозяйка накрывала на стол. Сироткин разлил из графина настоенную на лимонной корке водку.
- Прошу, гостечки... Едет чижик в лодочке в генеральском чине. Не выпить ли водочки по такой причине?
Сергей Семенович и Сироткин выпили. Леонид пить не стал.
