– Чей он?
– Царя Ивана Васильевича, матушка.
– Ну, так знай же и то, что хотя баба, да такая же буду, как он: вас семеро дураков сбиралось водить меня за нос, я тебя прежде провела, убирайся сейчас в свою деревню, и чтоб духом твоим не пахло!
* * *
Тимофей Кульковский и иже с ним
В одном обществе очень пригоженькая девица сказала Кульковскому[1]:
– Кажется, я вас где-то видела.
– Как же, сударыня! – тотчас отвечал Кульковский, – я там весьма часто бываю.
* * *
До поступлении к герцогу (Бирону) Кульковский был очень беден. Однажды ночью забрались к нему воры и начали заниматься приличным званию их мастерством.
Проснувшись от шума и позевывая, Кульковский сказал им, нимало не сердясь:
– Не знаю, братцы, что вы можете найти здесь в потемках, когда я и днем почти ничего не нахожу.
* * *
– Вы всегда любезны! – сказал Кульковский одной благородной девушке.
– Мне бы приятно было и вам сказать то же, – отвечала она с некоторым сожалением.
– Помилуйте, это вам ничего не стоит! Возьмите только пример с меня – и солгите! – отвечал Кульковский.
* * *
Известная герцогиня Бенигна Бирон[2] была весьма обижена оспой и вообще на взгляд не могла назваться красивою, почему, сообразно женскому кокетству, старалась прикрывать свое безобразие белилами и румянами. Однажды, показывая свой портрет Кульковскому, спросила его:
– Есть ли сходство?
– И очень большое, – отвечал Кульковский, – ибо портрет походит на вас более, нежели вы сами.
Такой ответ не понравился герцогине, и, по приказанию её, ему дано было 50 палок.
Вскоре после того на куртаге, бывшем у Густава Бирона, находилось много дам чрезмерно разрумяненных. Придворные, зная случившееся с Кульковским и желая ему посмеяться, спрашивали:
– Которая ему кажется пригожее других?
Он отвечал:
– Этого сказать не могу, потому что в живописи я не искусен.
Но когда об одном живописце говорили с сожалением, что он пишет прекрасные портреты, а дети у него очень непригожи, то Кульковский сказал:
– Что же тут удивительного: портреты он делает днём…
Одна престарелая вдова, любя Кульковского, оставила ему после смерти свою богатую деревню. Но молодая племянница этой госпожи начала с ним спор за такой подарок, не по праву ему доставшийся.
– Государь мой! – сказала она ему в суде, – вам досталась эта деревня за очень дешевую цену!
Кульковский отвечал ей:
– Сударыня! Если угодно, я вам её с удовольствием уступлю за ту же самую цену.
* * *
Один подьячий сказал Кульковскому, что соперница его перенесла свое дело в другой приказ.
– Пусть переносит хоть в ад, – отвечал он, – мой поверенный за деньги и туда за ним пойдет!
* * *
Профессор элоквенции Василий Кириллович Тредиаковский также показывал свои стихи Кульковскому. Однажды он поймал его во дворце и, от скуки, предложил прочесть целую песнь из своей поэмы «Тилемахида».
– Которые тебе, Кульковский, из стихов больше нравятся? – спросил он, окончив чтение.
– Те, которых ты еще не читал1— отвечал Кульковский.
* * *
Кульковский ухаживал за пригожей и миловидной девицею. Однажды, в разговорах, сказала она ему, что хочет знать ту особу, которую он более всего любит. Кульковский долго отговаривался и наконец, в удовлетворение её любопытства, обещал прислать ей портрет той особы. Утром получила она от Кульковского сверток с небольшим зеркалом и, поглядевшись, узнала его любовь к ней.
* * *
Однажды Бирон спросил Кульковского:
– Что думают обо мне россияне?
– Вас, Ваша Светлость, – отвечал он, – одни считают Богом, другие сатаною и никто – человеком.
* * *
Прежний сослуживец Кульковского поручик Гладков, сидя на ассамблее с маркизом де ля Шетарди, хвастался ему о своих успехах в обращении с женщинами. Последний, наскучив его самохвальством, встал и, не говоря ни слова, ушел.
Обиженный поручик Гладков, обращаясь к Кульковскому, сказал:
– Я думал, что господин маркиз не глуп, а выходит, что он рта разинуть не умеет.
– Ну и врешь! – сказал Кульковский, – я сам видел, как он во время твоих рассказов раз двадцать зевнул.
* * *
Другой сослуживец Кульковского был офицер по фамилии Гунд, что в переводе с немецкого языка на русский значит собака. Две очень тощие старухи как то раз перессорились из-за него и чуть не подрались.
Кульковский сказал при этом:
– Часто мне случалось видеть, что собаки грызутся за кость, но в первый раз вижу, что кости грызутся за собаку.
Пожилая госпожа, будучи в обществе, уверяла, что ей не более сорока лет от роду. Кульковский, хорошо зная, что ей уже за пятьдесят, сказал:
– Можно ей поверить, потому что она больше десяти лет в этом уверяет.
* * *
Известный генерал Д. (А. А. фон Девиц) на восьмидесятом году от роду женился на молоденькой и прехорошенькой немке из города Риги. Будучи знаком с Кульковским, писал он к нему из этого города о своей женитьбе, прибавляя при этом:
– Конечно, я уже не могу надеяться иметь наследников.
Кульковский ему отвечал:
– Конечно, надеяться вы не можете, но всегда должны опасаться, что они будут.
* * *
Сам Кульковский часто посещал одну вдову, к которой ходил и один из его приятелей, лишившийся ноги под Очаковом, а потому имевший вместо нее деревяшку.
Когда вдова показалась с плодом, то Кульковский сказал приятелю:
– Смотри, братец, ежели ребенок родится с деревяшкою, то я тебе и другую ногу перешибу.
* * *
Двух кокеток, между собою поссорившихся, Кульковский спросил:
– О чем вы бранитесь?
– О честности, – отвечали они.
– Жаль, что вы взбесились из-за того, чего у вас нет, – сказал он.
* * *
Кульковский однажды был на загородной прогулке, в веселой компании молоденьких и красивых девиц. Гуляя полем, они увидали молодого козленка.
– Ах, какой миленький козленок! – закричала одна из девиц, – Посмотрите, Кульковский, у него еще и рогов нет.
– Потому что он еще не женат, – подхватил Кульковский.
* * *
Красивая собою и очень веселая девица, разговаривая с Кульковским, между прочим смеялась над многоженством, позволенным магометанам.
– Они бы, сударыня, конечно, с радостью согласились иметь по одной жене, если бы все женщины были такие, как вы, – сказал ей Кульковский.
* * *
При всей красоте своей и миловидности девица эта была очень худощава, поэтому и спрашивали Кульковского:
– Что привязало его к такой сухопарой и разве не мог он найти пополнее?
– Это правда, она худощава, – отвечал он, – но ведь от этого я ближе к ее сердцу и тем короче туда дорога.
* * *
Молодая и хорошенькая собою дама на бале у герцога Бирона сказала во время разговоров о дамских нарядах:
– Нынче все стало так дорого, что скоро нам придется ходить нагими.
– Ах, сударыня! – подхватил Кульковский, – это было бы самым лучшим нарядом.
* * *
На параде, во время смотра войск, при бывшей тесноте, мошенник, поместившись за Кульковским, отрезал пуговицы с его кафтана. Кульковский, заметив это н улучив время, отрезал у вора ухо.
Вор закричал:
– Мое ухо.
А Кульковский:
– Мон пуговицы!
– На! Ha! вот твои пуговицы!
– Вот и твое ухо!
* * *
Герцог Бирон послал однажды Кульковского быть вместо себя восприемником от купели сына одного камер-лакея. Кульковский исполнил это в точности, но когда докладывал о том Бнрону, то сей, будучи чем-то недоволен, назвал его ослом.
– Не знаю, похож ли я на осла, – сказал Кульковский, – но знаю, что в этом случае я совершенно представлял вашу особу.
* * *
В то время когда Кульковский состоял при Бироне, почти все служебные должности, особенно же медицинские, вверялись только иностранцам, весьма часто вовсе не искусным.
Осмеивая этот обычай, Кульковский однажды сказал своему пуделю:
– Неудача нам с тобой, мой Аспид: родись ты только за морем, быть бы тебе у нас коли не архиатером (главным врачом), то, верно, фельдмедикусом {главный врач при армии в походе).
* * *
Старик Кульковский, уже незадолго до кончины, пришел однажды рано утром к одной из молодых и очень пригожих оперных певиц.
Узнав о приходе Кульковского, она поспешила встать с постели, накинуть пеньюар и выйти к нему.
– Вы видите, – сказала она, – для вас встают с постели.
– Да, – отвечал Кульковский вздыхая, – но уже не для меня делают противное.
* * *
Елизаветинское правосудие
«Государыня (Елизавета Петровна), – сказал он (генерал-полицмейстер А. Д. Татищев) придворным, съехавшимся во дворец, – чрезвычайно огорчена донесениями, которые получает из внутренних губерний о многих побегах преступников. Она велела мне изыскать средство к пресечению сего зла: средство это у меня в кармане». – «Какое?» – вопросили его. «Вот оно», – отвечал Татищев, вынимая новые штемпели для клеймения. «Теперь, – продолжал он, – если преступники и будут бегать, так легко их ловить». – «Но, – возразил ему один присутствовавший, – бывают случаи, когда иногда невинный получает тяжкое наказание и потом невинность его обнаруживается: каким образом избавите вы его от поносительных знаков?» – «Весьма удобным, – отвечал Татищев с улыбкою, – стоит только к словам „вор“ прибавить еще на лице две литеры „н“ и „e“». Тогда новые штемпели были разосланы по Империи…
