Анна Степановна слегка обеспокоилась.
- Меньше четверок не получала и вдруг провалишься? - недоверчиво спросила она.
- Обязательно! И виноват в этом будет мой братец Леонид Федорович со своей машиной! Не мог подождать с покупкой до конца экзаменов!
- Не нарочно же он так сделал. Подошла очередь получать машину, вот взял отпуск и поехал.
Но успокоить человека, который собрался провалиться на экзамене по химии, не так-то легко.
- А эта нелепая телеграмма, которую он прислал из Москвы!
Злосчастная телеграмма, посланная Леонидом при выезде из Москвы, гласила: "Купил еду собственным ходом ждите вечером".
Бесспорно, самый короткий телеграфный текст можно рассматривать как литературное произведение, а таковое, как известно, подлежит критике. Но можно поручиться, что ни один многотомный роман не был раскритикован так, как сумела раскритиковать телеграмму брата Наташа Карасева.
- Во-первых, ему стало жаль рубля, и он не поставил ни одного знака препинания, - кипятилась она. - Это не экономия, а неуважение к адресатам! Во-вторых, что, собственно, он купил?.. Можно только догадываться, что речь идет о машине, но о какой? Я говорила ему, чтобы он брал машину цвета кофе или, в крайнем случае, бежевую, и вот, пожалуйста, ни полсловечка о цвете!.. А выражение "еду собственным ходом"? Даже неграмотно: ехать ходом" - нельзя! И, наконец, что значит "ждите вечером"? Вечер - понятие растяжимое: шесть часов вечер и десять часов - тоже вечер... Кстати, мама, он отправил телеграмму в пять утра, наверное, перед выездом. Если он едет со скоростью сорок километров, то скоро должен приехать. Я побегу к проходной, встречу Зину и скажу, чтобы она обязательно приходила к нам. Верно, хорошо получится?
- А химия? - улыбаясь, спросила Анна Степановна.
- Химию за меня пусть сдает Хап! Он знает, что молекула сметаны, то есть не сметаны, а метана, состоит из атома углерода и четырех атомов водорода или наоборот. Хап решительно все знает, только не сознается Неужели сегодня вечером у нас будет своя машина?!
- Вот легкомысленная девчонка! - скажет иной читатель.
Что ж, пожалуй и так! Но что поделаешь? Стопроцентно изжить легкомыслие или, как говорят журналисты, "вырвать его с корнем" пока еще не удалось. И хотя автор признает, что легкомыслие принадлежит к числу отрицательных человеческих качеств, выдергивать его нужно умеючи, чтобы не выдернуть заодно здоровых ростков непосредственности, молодого задора и веселья.
3
До 1930 года на том месте, где расположился рабочий поселок, стояла деревушка Церковная, такая малолюдная и тихая, что зимними ночами на ее улицы забредали степные волки. Жители Церковной по малоземелью хлебопашеством не занимались, а, пользуясь близостью города, промышлял сбытом овощей и молока. От великой бедности велся в Церковной женский кустарный промысел - шитье тряпичных кукол. Из старых, собранных в городе тряпок сошьют подобие маленького человечка, размалюют ему лицо и обрядят в лоскуток пестрого ситца. Продавали этих кукол в базарные дни приезжавшим в город крестьянам по гривеннику, а то и по двугривенному. Иная семья тем и жила.
Но близилось иное время. В годы первой пятилетки началось в городе Таврове новое промышленное строительство, да такое, что земли не хватало, и потянулся город через реку Тавру в степь, в сторону Церковной. Стремительна и тверда была его каменная поступь! Далеко в степь выбежали серые полотнища мостовых будущих улиц, длинными шеренгами зашагали столбы электропередач и уличных фонарей. Потом появились красные корпуса новостроек, вокруг них зазвенели молодые парки, а еще дальше, в самой степи, выросли исполинские цехи красавца завода сельскохозяйственного машиностроения.
Старожилы вспоминают:
- Легли спать в деревне, проснулись в городе.
Но это они приукрашивают: строительство завода и нового района было делом тяжелым и трудным.
Молодым колхозам страны нужны были сотни тысяч мощных машин, и партия не жалела ни забот, ни сил, чтобы их создать.
По се зову в числе нескольких ленинградцев приехал на новый завод для монтажа оборудования молодой путиловец, штамповщик Федор Иванович Карасев.
Разместились приезжие во временных бараках, по частным квартирам: думали не об удобствах, а как скорее и лучше выполнить партийное поручение.
И получилось, что, сами о том не ведая, привезли они с собой в Церковную нечто никогда здесь не виданное и небывалое. Как-то, возвращаясь поздним вечером с работы, Федор Иванович услышал отрывок разговора двух хозяек.
- Даже не поймешь, что за люди. Идет на работу - бреется, спецовка на нем чтобы всегда была чистая, с работы придет - вымоется, оденется в костюм и за книжку берется, а то в кино идет.
- Мой-то что учудил! С клопами и тараканами войну затеял! Порошка какого-то добыл и давай сыпать. Кровать на двор вынес и кипятком ошпарил. Умора!.. И уж больно вежливый: всегда "вы" да "вы". Намедни мой мужик сбасурманничал, а он за меня обиделся: "Не имеет, - говорит, - права при женщине скверные слова говорить".
Услышав такой разговор, Федор Иванович усмехнулся, но вечером за шахматной партией до ссоры поспорил с одним из товарищей-ленинградцев.
- Скорее бы с монтажом развязаться да к Исаакию! - вздохнул тот.
- Неплохо бы! - вырвалось у Федора Ивановича, но, подумав, он сказал: Оборудование мы смонтируем, а на кого оставим?
- Это уж не наша забота. О кадрах пусть другие думают.
- Для такого завода высокая производственная культура нужна.
- Тебе-то что? На Путиловском культуры хватит.
- А здесь что будет?
- Нас это не касается. Наше дело - временная командировка. Сказать по правде, надоела мне эта Церковная хуже горькой редьки!
- И завод?
- Плевать я хотел на Церковную!
- И на завод плевать?
- Если он в Церковной, то и...
- То и на него? Так!
Оставив партию шахмат недоигранной, Федор Иванович поднялся и молча вышел, хлопнув за собой дверью.
С этого дня у него появился интерес к Церковной и к окружавшей его жизни.
Бескультурья вокруг и впрямь хватало. Водилось оно и в избах старожилов, и в бараках строительных рабочих, и даже в новом, только что выстроенном клубе.
Раньше с квартирной хозяйкой и ее детьми Федор Иванович почти не разговаривал: был вежлив, приносил ребятам гостинцы - и только. Теперь его заинтересовал быт семьи... Как-то вечером он разговорился с молоденькой дочерью хозяйки Анютой.
Она сидела на кухне и проворно шила. Свет небольшой керосиновой лампы блестками рассыпался по ее белокурым волосам.
- Что это вы мастерите? - спросил Федор Иванович. - Всегда я вас за шитьем вижу.
Девушка смутилась и спрятала под стол работу.
- Так, Федор Иванович, пустяки...
- Секрет?
- Не секрет, а просто вам смешным покажется.
- Работа смешной не бывает.
- Ваша работа, конечно, не смешная, а очень даже серьезная, а моя вовсе глупая... Даже сказать стыдно: куклу шью... У нас многие женщины и девушки этим занимаются. И бабушка шила, и мама...
- Почему же вы думаете, что это пустяк? Сделать игрушку для ребенка хорошее дело.
Взяв со стола ножницы, Федор Иванович машинально повертел их в руках. Это были старинные ножницы фирмы Зингер, тупые, разболтавшиеся в шарнире. Предложил:
- Давайте я их вам починю. На другой день принес ножницы. Остро наточенные, скрепленные, отшлифованные, они сверкали, как новые.
- Большое вам спасибо, Федор Иванович! На этот раз, беседуя с Анютой, Федор Иванович успел рассмотреть не только ее пышные волосы, но и глаза, большие, карие и, как показалось ему, грустные. Вспомнил: и песни Анюта пела всегда печальные. Чаще всего про бедную девушку.
Хороша я, хороша, Да плохо одета. Никто замуж не берет Девушку за это.
Грустная и вместе с тем глупая песня. Грустное редко бывает глупым, а тут так. Не оттого ли, что звучала в этой песне отжившая свой век, ставшая нелепостью правда?
- Завтра в клубе кино будет. Пойдемте со мной, Анюта?
- Ой, что вы!..
- Не хотите со мной идти?
На личике у Анюты румянец, на глазах слезы.
- Хочу, но... как же я пойду?.. Нет, не пойду!
- Почему?
- Вы вон по-городски одеты, а мне одеться не во что. Как есть деревенская, юбка, кофтенка да маринетка старенькая.
- Вот беда! Зато у вас душа хорошая.
- Какая у меня душа! Я ведь вовсе малограмотная...
- Грамоте научиться недолго.
- Кто же меня учить станет?
- Я!
Это "я" вырвалось у Федора Ивановича само собой. Но не было потом в его жизни случая, чтобы он о том пожалел.
И еще было...
В самый день пуска завода, когда Федор Иванович вечером возвращался домой с торжественного собрания, он рассмотрел в темноте стоявшую у калитки девушку.
- Пустили, Анюта! - весело сообщил он. - Теперь нам, монтажникам, делать больше нечего.
- В Ленинград уедете? - тихо спросила она. Стояла пора, когда отцветали яблони. Темное южное небо, усеянное частыми мерцающими звездами, казалось совсем близким. С полей веяло пряным запахом весенних трав. И напоминало это Федору Ивановичу совсем другое, далекое: белые ленинградские ночи, застывшую широкую гладь Невы, бесчисленные огни великого города... Где лучше - сказать невозможно, но не в том главное: где счастье искать? Анюта всхлипнула.
