События последних русских недель ужасны, но унывать пред ними не следует. Наряду с ужасами внешней жестокости, все эти звери повсеместно обнаружили поразительную и глубоко знаменательную внутреннюю слабость. Самая крайность их безобразий показывает, что они напряглись из последних средств. У них нет армии, и они должны были схватиться за орду, пролетевшую по России смерчами и ураганом. Но пролетевшие смерчи и ураганы сломали, исковеркали, испортили много, а что же они переменили? Кого они победили? Отняла ли эта проклятая буря у русской революции хоть вершок ее общей победы? Привела ли она хоть кого-нибудь к примирение с старым режимом? Заставила ли она хоть одну общественную группу отказаться от идеалов свободы? Россия завалена трупами, воющими об отмщении, но над трупами твердо встают новые живые бойцы – и число их все больше, и знамена их ярче, и голоса все грознее, и руки их ищут оружия. Никто не испуган, и все озлоблены. Никто не ждет милостей, все хотят права, все ненавидят, все жаждут борьбы, все живут страстной надеждой, что
Близок судный день расплаты,
Когда судьями будем мы!
Из русских городов ежедневно приходят вести о живой организации народной самозащиты. Еще немного терпения, еще немного усилий, еще немного жертв, – и орде черных сотен противостанут стройный силы революционной милиции, о которую эти орды и разобьются, по всей вероятности, даже без сражений. Ведь всякая орда удала только, покуда она чувствует за собою абсолютную силу и не встречает органического сопротивления. Да и вообще, городская орда, может быть, и бушует еще в России, но на нее, как контрреволюционную силу, расчеты правительства истощаются: недаром же господин Витте должен был убрать в отставку наиболее энергических атаманов в губернаторских мундирах! Нельзя ведь уж слишком-то доверять орде. Нельзя забывать, что «дрожит и зыблется она, все виды принимать и образы готова»! Почти все погромы орды совершаются в таком порядке, что самодержавие сперва бросает черные сотни на революционные элементы, а затем должно осыпать своими пулями те же самые черные сотни, чтобы спасти от опасности собственных учреждений. Забыты ли в черных сотнях эти финальные пули? Не думаю. Я повторяю без всякого оптимизма: от черносотенных орд надо ждать еще многих бед для дела свободы, но – злой дух, разнузданный колдуном, чтобы терзать его врагов, рано или поздно бросается на самого заклинателя. Для этого ему надо лишь в колдуне своем разочароваться.
Не следует представлять себе противника хуже, чем он есть. Нет никакого сомнения, что и в черных сотнях, как ни принижен, в общем, их умственный и в особенности их нравственный уровень, участвуют не все люди корыстолюбия, водки, бахвальства, тираны по призванию и разбойники для разбоя. Необходимо допустить и признать за факт существование огромного числа людей, которых поставил под знамя реакционного бунта совершенно искренний фанатизм к трем вековым обманам, на знамени начертанным: «самодержавие, православие, народность». Истрепанное и с глубоко надрубленным древком, знамя это окружено дикими суевериями, взращенными на почве религиозных, расовых, национальных, сословных и образовательных предрассудков. Его стражи – закоренелое политическое бессмыслие, рабское воспитание, природное и искусственное невежество.
Между искренними людьми, бессознательно или полусознательно пятнающими свою совесть в злодеяниях черных сотен, и обманным знаменем, которому они приносят свои бессмысленно свирепые гекатомбы, густо толпятся призраки, разогнать которые даже оружие не в силах будет без опоры на живое доказательство словом и фактом. Черные сотни перестанут быть черными только тогда, когда их выбелит образование и конкретное сознание новой социальности, с конкретным же отрицанием лжи старого порядка.
Тысячи людей судорожно держатся за предания самодержавия, как за обломки храма, – докажите им неотразимыми фактами, что это обломки совсем не храма, но дома терпимости, и эти тысячи людей отойдут от них с омерзением. Собственно говоря, из трех девизов самодержавного знамени настоящий – только один первый: самодержавие. Православие и народность – лишь маски, в которые оно облекается для удобнейшего наполнения своих программ. Нечего и говорить, что срывать эти маски всюду, где они показывают свои лицемерные гримасы, – первая обязанность каждого, кому дорога свобода России. Материалистические учения, протестантский рационализм, штунд и Лев Толстой достаточно издырявили первую маску. Православие стало сквозить такими откровенными прорехами, что самодержавие само сдает его понемножку в архив за ненадобностью. Сперва его авторитетом поступились, за приличную сумму, для раскольников, а потом польстили веку обещаниями общей веротерпимости – настолько, что даже спустили с синода символически флаг К.П. Победоносцева. Прочнее держится маска народности. Тысячи людей, глубоко недовольных и возмущенных правлениями последних Романовых, сохраняют еще, однако, рабскую преданность их дому, в котором они видят охрану и символ русской народности.
В русском самодержавии все нелепо, все противно здравому смыслу и логике, все мифы и фикции, искусственно навязанный народному воображению, все – ширмы, насильственно поставленные между разумом и действительностью, все – подлог, обман и ложь.
Миф – уже самая фамилия Романовых, которой самозванно украшают себя русские самодержавные цари. Миф – принадлежность русских самодержавных царей к русской народности, над которою они владычествуют. Прилагательное «русский» никогда не звучит более злою насмешкою, чем в качестве эпитета к существительному «царь»: – славься, славься, ты, русский царь… В русских царях и в родне их, именующих себя Романовыми, нет ни одной капли ни русской, ни вообще славянской крови, а тем паче – крови, призванного в 1612 году на царство, боярского рода Романовых.
Род этот, в последовательных царственных поколениях, дал России следующих несомненных Романовых и без примеси чужеземной крови:
1. Царь Михаил Федорович.
2. Царь Алексей Михайловича
3. Дети царя Алексея Михайловича: от Марьи Ильиничны Милославской царь Федор Алексеевичу правительница Софья Алексеевна, царь Иоанн Пятый Алексеевич, и пять их сестер; от Натальи Кирилловны Нарышкиной – царь Петр Первый Алексеевич и две дочери.
4. Императрица Анна Иоанновна и Екатерина Ивановна, герцогини Мекленбургские, дочери царя Иоанна Алексеевича от Прасковьи Салтыковой.
В этом же четвертом поколении царственных Романовых чистой русской крови – последний из них: царевич Алексей Петрович – знаменитый своею несчастною судьбою, сын Петра Великого от Евдокии Лопухиной, казненный отцом за государственную измену.
Затем идут Романовы уже полукровки, с немецкими матерями, в том же четвертом поколении – императрицы Елизавета Петровна и Анна Петровна, герцогиня голштинская, дочери Петра Великого и Екатерины I: остзейской немки, шведки или эстонки, настоящая фамилия которой даже неизвестна: русский плен застал эту таинственную Марту горничной у мартенбургского пастора Глюка, и она долго слыла под его именем, как приемная дочь; затем в современных документах она проходит, в течение десяти лет до 19 февраля 1712 года, когда обвенчался с ней Петр Великий, под фамилиями Сковородской, Скавронской, Веселевской, Василевской и Катерины Михайловой. Потомки крепостной родни императрицы Екатерины получили фамилию графов Скавронских: верный признак, что она не принадлежала им, когда они ходили на барщину. Таких воспоминаний на высоте трона сохранять не любят. В следующем, пятом, поколении – император Петр Второй, сын царевича Алексея Петровича и принцессы Шарлотты Брауншвейгской, и сестра его Наталья.
Злополучный ребенок, предполагавшийся императором России под именем Иоанна Шестого Антоновича, был уже немцем во втором поколении. И отец его Антон Ульрих Брауншвейский, и дед, герцог Мекленбургский, были чистокровные немцы. Мать, Анна Леопольдовна, – русская только по матери, Екатерине Ивановне, герцогине мекленбургской, но немка по отцу и воспитанию. Романовым, вымиравшим к тому времени, несчастнейший малютка приходился, в полном смысле слова, седьмого водою на киселе: правнук, по женской лиши, царя Иоанна Алексеевича и двоюродный внук императрицы Анны Иоанновны.
Так же мало Романов и такой же немец – голштинский герцог Карл Петр Ульрих, посаженный императрицей Елизаветой Петровной править Россией под именем Петра III Феодоровича, сын голштинского герцога Карла Фридриха и Анны Петровны, дочери Петра Великого от немки Марты Скавронской. Смертью «голштинского Романова» кончилась династия Романовых не только фактических, но и номинальных, фиктивных, напридуманных политикой русских благодетелей вроде Бирона, Миниха, Остермана и Алексея Бестужева, – какими поддельными Романовыми были он сам, голштинский протестантский принц, и несчастный Иоанн Антонович также вскоре замкнутый в темнице своей, в Шлиссельбурге. Последней действительной Романовой по крови была, конечно, императрица Елизавета Петровна. Так же нас интересует в настоящем исследовании только вопрос о кровном родстве, определяющем национальность царствующей династии. Я оставляю в стороне споры о законности Елизаветы, как наследницы русского престола, в качестве дочери от «неправого ложа»: она родилась в 1709 году, когда Марта Скавронская не была женою Петра I, но и числилась официально замужем за придворным поваром. На этом мотиве был построен заговор против Елизаветы камер-лакея Александра Турчанинова, с товарищами, раскрытый около 15 мая 1742 года. На незаконности рождения Елизаветы с особенным упорством настаивал раскол. Юридическая справедливость, конечно, на стороне этих отрицателей, но вот образец исторической непоследовательности; тот же самый раскол обоготворил преемника Елизаветы, Петра III, хотя он, как сын единокровной и единоутробной сестры ее Анны Петровны, отпрыск того же «неправого ложа», что ставилось в вину Елизавете.
