Один генерал любил ссылаться на газеты и беспрестанно повторял: – «в газетах пишут, по последним газетам» и т. п. Наконец, Суворов сказал: – «Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть в другие вещи, которые ему необходимо знать и о которых там не печатают».
* * *
Во время польской войны, некоторые из чиновников Суворова проиграли значительную сумму казенных денег. Когда Суворов узнал об этом, то зашумел, бросался из угла в угол, кричал: «караул! караул! воры»! Потом надел мундир, отправился на гауптвахту, и отдавая караульному офицеру свою шпагу, сказал: – «Суворов, арестован за похищение казенного интереса»! – Затем тотчас написал он в Петербург, чтобы все его имение продали и деньги внесли в казну, потому что он виноват и должен отвечать за молокососов, за которыми недостаточно смотрел. Но государыня велела тотчас всё пополнить и написала Суворову: «Казна в сохранности». Суворов опять надел шпагу.
* * *
Говорили об одном хитром и пронырливом министре. – «Ну, так что же? – сказал Суворов, – я его не боюсь. О хамелеоне знают, что он хамелеон: он принимает на себя все цвета, кроме белого, цвета непорочности и правды».
* * *
К Суворову, когда он брал Прагу, приехал для поступления в его штаб один богатый столичный франт, разряженный в пух и в шелковых чулках. Суворов отскочил от него и закричал: «Бальный зефир! Лети в Петербург, в Москву, в Париж. Боюсь, боюсь тебя! Ты так насмешишь моих чудо-богатырей, что, чего доброго, у них от смеха и ружья выпадут из рук». Впрочем Суворов и не таким шалунам давал уроки. Когда в итальянскую войну Нельсон, знаменитейший английский, да и всемирный морской герой, застоялся в Ливорно, очарованный прелестями своей леди Гамильтон, повсюду за ним следовавшей, наш бесцеремонный фельдмаршал писал к герою Трафальгарскому: «Нельсон дремлет на миртах; герой исчез!»
* * *
Суворов писал о женщинах следующее: «Правда, я немного обращался с женщинами, но, забавляясь в обществе их, я всегда соблюдал почтение. Мне не доставало времени заниматься с женщинами и я всегда страшился их. Женщины управляют в Польша, как и везде, и я не чувствовал в себе достаточной твердости защищаться от их прелестей». – Как он писал о женщинах, так и действовал. Однажды в Петербурге пригласила его на польский супруга Дмитрия Львовича Нарышкина, впоследствии знаменитая Марья Антоновна[51]. Сделав нисколько шагов в польском, Суворов отскочил и вскричал: «Помилуй Бог! Очарует очаровательница! Боюсь!..»
* * *
Военные правила Суворова, в которых главную роль играет штык-молодец, пуля же считается дурой, хорошо известны. А вот нисколько его афоризмов в виде наставительных приказов в гигиеническом, врачебном и нравственном смысле: «Бойся богадельни! – Немецкие лекарственницы издалека тухлые, сплошь бессильные и вредные. – Русский солдат к ним не привык. – У нас в артелях корешки, травушки-муравушки. – Солдат дорог! – Береги здоровье – голод лучшее лекарство! – Кто не бережет людей, офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет. – Жидок желудок! – Есть хочется! – На закате солнышка не много пустой кашки с хлебцом; – а крепкому желудку буквица в теплой воде, или корень конского щавелю. – Помните, господа, полевой лечебник штаб-лекаря Белопольского! – В горячке ничего не ешь, хотя до двенадцати дней, а пей солдатский квас, то и лекарство! – а в лихорадке, не пей, не ешь, – штраф! – за что себя не берег! – Богадельни первый день мягкая постель, – второй французская похлебка, – третий день ее братец, домовище к себе и тащит! – один умирает, а десять товарищей вдыхают в себя заразу! – В лагере больные, слабые; хворые в шалашах, не в деревнях.
«Мне нужна деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас: ведь я солдат», – сказал как-то заболевший Суворов лейб-медику императора Павла Вейкарту.
* * *
Когда Суворову предлагали взять к себе в главную квартиру другого священника, гораздо ученейшего проповедника, то он не согласился на это, сказав: «Нет, пусть останется при мне старый: иной проповедует с горячим языком, но с холодным сердцем».
* * *
Спрашивали у Суворова, почему не хотел он видеться с принцем Кобургским по приходе в Аржуд? – «Нельзя было, – отвечал Суворов, – он умный, он храбрый, да он тактик, а у меня был план не тактический. Мы заспорили бы, и он загонял бы меня, дипломатически, тактически, энигматически, а неприятель решил бы спор тем, что разбил бы нас практически! Вместо того – ура! с нами Бог! и спорить было некогда!»
* * *
Суворов, как всем известно, любил забавляться странными вопросами; удачные ответы веселили его. Однажды спросил он встретившегося с ним: – «Далеко ли отсюда до неба?» – «Два суворовских перехода», – отвечал вопрошаемый. Суворов расцеловал его.
Раз в трескучий мороз спросил он стоявшего на часах: – «Сколько на небе звезд?» – «Сейчас перечту, – отвечал часовой и начал: – раз, два, три…» и т. д. Когда он насчитал до тысячи и продолжал счет дальше, Суворов, сильно прозябнув, спросил его имя и ускакал; на другой день пожаловал его унтер-офицерским чином и сказал: «Что делать, он перехитрить меня».
* * *
В 1786 г. в Кременчуге Екатерина любовалась маневрами войск, предводимых Суворовым. Он сопровождал императрицу в Херсон. Здесь нечаянно подошел к нему какой-то австрийский офицер без всяких знаков отличия – то был австрийский император Иосиф II. Суворов говорил с ним, притворяясь, будто вовсе не знает, с кем говорит, и с улыбкой отвечал на вопросы его: – «Знаете ли вы меня?» – «Не смею сказать, что знаю», – и прибавил шепотом: – «Говорят, будто вы император римский». – «Я доверчивee вас, – отвечал Иосиф, – и верю, что говорю с русским фельдмаршалом, как мне сказали».
* * *
Суворов, встретившись в Киеве с полковником Ламетом[52], остановился, уставил на него глаза и начал поспешно спрашивать: – «Кто вы? какого звания? как ваше имя?» Ламет также поспешно отвечал: «Француз, полковник Александр Ламет». – «Хорошо», – сказал Суворов. Немного оскорбленный допросом, Ламет также быстро переспросил: – «Кто вы? какого чина? как ваше имя?» После ответов: «Русский, генерал, Суворов». Ламет прибавил в свою очередь: – Хорошо!» Суворов захохотал, обнял Ламета и сделался другом его.
* * *
Во время похорон бессмертного Суворова, в Невской лавре у монастырских ворот высокий балдахин, по-видимому, затруднил вход дрогам; уже хотели было снимать его, как унтер-офицер, находившейся во всех походах с Суворовым, вскрикнул: – «Оставьте! Он пройдет, как и везде проходил». – Двинулись – и гроб Суворова проехал благополучно.
* * *
Анекдоты о генерале Еромолове, Скобелеве и временах покорения Кавказа
В бытность свою в городе N. и испытывая все прелести тамошней мостовой; Шамиль сказал: «Ежели бы я не видел, что все ездят здесь, то подумал бы что эта мостовая назначена только для того, чтобы по ней ездили одни военнопленные».
* * *
В разговоре с знаменитым Алексеем Петровичем Ермоловым, который, не взирая на свои 84 года, очаровал Шамиля любезностью и удивлял званием подробностей края, горец сказал: «Еще ребенком я помню, как ты проезжал однажды через ваш аул, и я долго бежал за тобою, чтоб посмотреть на то чудо, которое в горах наших известно было под именем «Ермолова».
Выйдя от Ермолова, Шамиль сказал, обращаясь к сыну Кази-Магомеду и полковнику Б-скому: «Настоящий старый лев!..»
* * *
Накануне осады одной из крепостей на Таврическом полуострове, защищенной природой еще более, чем искусством, два артиллерийских солдата лежали на траве и издалека рассматривали неприступную добычу. – «А что; Трифонов, ведь нам ее не взять?» —; сказал один из них, угрюмо поглядывая на страшные скалы с пропастями, окружающие крепость. – «Возьмем!» – лаконически отвечал другой солдат и равнодушно плюнул в сторону крепости. – «Да как же взять-то, – продолжал первый, – Ишь, как обложилась, окаянная! Что ни шаг, то Божий человек шею может сломить, этим басурманским чертям только и лазать тут. Нет, что ни говори, Трифонов, не взять». – «Врешь! – сердито перебил его другой, – Заладил одно: не взять, да не взять! А как начальство прикажет?» – «Ну, тогда, известное дело, возьмем!» – почесывая затылок, сказал недоверчивый.
* * *
Острословие знаменитого генерала Ермолова известно. Когда еще он, будучи молодым гвардейским полковником, командовал батареей гвардейской артиллерии, раз во время смотра, сделанного артиллерии главным ее инспектором графом Аракчеевым, лошади под одним из орудий как-то замялись, испугавшись чего-то и не хотели принять с места, а стали на дыбы, бросались в сторону и порвали постромки. Аракчеев, не любивший Ермолова и не умевший говорить деликатно с подчиненными или с зависевшими от него, нашел нужным раскричаться на командира батареи, суля ему гауптвахту, а всей прислуге, в особенности ездовым – палки. Ермолов, держа руку у козырька кивера, с покорным видом, но с язвительной улыбкой, сказал: – «Уж такая наша судьба, ваше сиятельство, чтобы терпеть от скотов».
