Короче всех.
Век мысли – бесконечен.
Век тела – сорок лет.
И даже двадцать.
Вычеркиваем детство, старость!
Модели, модели, модели, модели!..
Весь мир заполонили модели.
Хочется подражать.
Но чем и как?
Как научиться этому?..
Вот если б знать чему, то можно было б научиться.
Модели-модели.
А он?
Что б ни сделал он в ответ?
Ответ немолодого человека неинтересен даже пожилым.
Модели-модели!
Галстук от Версаче.
Сорочка от Армани.
Внешность от папы.
Глупость от мамы.
Походка от Гуччи.
И ничего своего.
Модели-модели.
Хочется подражать.
Хочется так выглядеть.
Хочется так одеваться.
Хочется так танцевать.
Все перенять, и ничего своего.
Свое оставить дома.
Неповторимость не нужна.
Что нам надо?!
1. Вкусно есть и быть худым.
2. Мало работать и хорошо зарабатывать.
3. Быть любимым и не любить.
4. Видеть свои советы исполненными кем-то.
Пилотируем
Пилот должен быть молодым, а механик – пожилым.
Давнее правило авиации.
Вот я и говорю:
«Ребята, вы летите. Выворачивайтесь, сражайтесь, рискуйте, но за спиной у вас все должно работать надежно, бесперебойно.
Это буду я».
Нас не так интересует истина, как собственная проницательность.
Любовь и ненависть – одно и то же.
Потому что без этого человека жизнь теряет смысл.
Все лето в Москве погода винно-водочная.
Дождь. Туман.
Чем разгонять стихию?
Одним способом…
Ну, хоть научились.
А то самолеты облака какой-то гадостью посыпали.
Ну и толк? Людям-то что от этого? Какая радость? Хоть и солнце, а погода плохая.
А если целево против тумана примешь... Только четко и целево.
Тут и погода, и настроение...
И туман отступает.
Можно так пытаться утешить бездарного, что слово «успех» приспособить к этим графоманам.
И появляются определения.
Полный успех.
Подлинный успех.
Настоящий успех.
Проверенный успех.
Успех у интеллигенции.
Успех у народа.
Успех у критиков.
Открываешь кран с надписью: «Юмор» – оттуда черт-те что мутно-желтого цвета.
– Для меня, – говорила она остроумно, – лучше заплатить рубль и видеть вас только на сцене.
– Чтоб вы все знали, вторая жена – это протез.
Я не спокойный, граждане. Я молчаливый.
Умом Россию не понять.
Мозги здесь не помогут.
Здесь надо чем-то другим думать.
Есть люди, которые повсюду иностранцы.
Это они – евреи.
Мир настолько тесен, что тот, кто умер, тоже недалеко отъехал.
Что женщина делает днем?
Она ждет вечера.
Что делает мужчина днем?
Он ждет ночи.
Что делает ребенок ночью?
Он ждет утра.
Раздайте им то, что они хотят.
Что можно делать восемь часов подряд?
Только спать и работать.
Кушать, пить, любить, танцевать – невозможно.
Я остановился на показаниях врача, утверждающего, что я здоров.
Вот ведь сатирики – святые люди: вроде у него все есть, а он все выступает и выступает. Что ему еще надо?
Советую жить не торопясь, плыть легкими облаками и в конце пролиться вот таким маленьким дождем.
Если спросят: «Что он пишет?» – скажите: «Тексты к размышлениям».
Кто-то сказал, цитируя меня: «Я не знаю, жив автор или умер. Это неважно».
«Важно, важно! – закричал я, – Очень».
Мне не идет всё, поэтому покупки не вызывают затруднений.
На самом деле мой талант в том, чтобы не говорить те шутки, что вертятся у меня в голове.
– Он не писатель!
– А чего же он пишет?
– Он не пишет. Он доказывает, что он писатель.
– Кому?
– Врагам.
– Разве им можно доказать?
– Нет.
– Тогда у него много работы.
Я сова.
Ободряюсь к вечеру.
Ем ночью.
К старости взбодрюсь окончательно.
Гуляйте, совы, ночь близка!
Да нет… Чего хотел, того добился… Но как мало хотел?!
Этой ночью мне приснилось, что я пою.
Просыпаюсь – полная квартира людей.
А я-то петь не умею.
Такой конфуз был.
– Вы такой талантливый. Мы вас так любим. Как жаль, что вы уезжаете.
– Да нет – я только что приехал.
– Ну что ж... Да, жаль, жаль… Счастливо.
Блеск фальшивых драгоценностей, фальшивых улыбок, фальшивой доброты, фальшивой заботы, фальшивых цветов...
Ура!
Артисты приехали!
Он сидел, смотрел телевизор и кричал:
– Тьфу! Ерунда! Ну, чушь!
И смотрел.
– Ну, гадость!
И снова смотрел.
– Какой кошмар! Это издевательство!
Он выключал и включал.
– Ну нельзя же так. После криков «Я счастлива» – она попадает в аварию. После «Мы счастливы» – война. Война возникает, когда нужно. «Ты только будь жива, мама», – умоляет сын. Она, конечно, тут же умирает.
– Ну нельзя же так. Это же гадость! – кричал он и выключал и включал.
Это действительно была гадость.
Но дома было еще страшнее.
Девушка лет тридцати, хороших родителей.
Сама зарабатывает.
Не была замужем.
Сосед предложил:
– Давай сосватаю.
Пришел с товарищем.
Она с утра готовилась. Прическа. Стол.
Они выпили. Стали говорить о работе. Распалились.
Ушли с трудом.
Он ей предложил другого.
Опять прическа. Стол.
Говорили о работе.
Ушли с трудом.
Так сосед с друзьями пил месяц.
Пока их не разоблачили.
Оба грязные.
Ободранные.
Два скелета.
В мазуте, в тряпье.
Два друга.
Автокран и крановщик.
От автокрана остались: голый мотор, трос, стрела, крюк.
От крановщика: румынские босоножки, трусы, нос, майка и одна ветошь для карбюратора, рук и лица.
Оба работают.
Оба обожают друг друга.
Крановщик сидит прямо на механизмах. Кабина сгнила, как зубы у хозяина.
Чем один жует, а другой поднимает – неизвестно.
Никогда не видел, чтоб из выхлопной трубы у одного из них шел непрерывный огонь.
Полчаса его друг бегал – тушил траву, ящики, но не глушил.
Одежды на обоих никакой.
Жара. Рев.
Оба взяли выходной.
Постояли день.
Один влез, второй завелся.
Стали нормально работать.
Строят в Одессе.
Частный отель. «Дель Мар» называется.
Что касается приоритета.
С фотографии перечерчиваем шведский гидромотор.
Перечертили, но не могли понять, что там за загогулина такая.
Через два года после того, как насос не работал, догадались, что это клапан.
По журналам что-то крали у англичан.
Улучшили все материалы, достали дефицитные металлы, усовершенствовали конструкцию, а он не работал.
Недаром Сталин приказывал тем, кто копировал «В-29»: «Только ничего не совершенствуйте, копируйте до последней дырочки, иначе расстреляю».
И он летал под названием «ТУ-29».
В Одессу был назначен новый секретарь обкома.
Козырь. Имя не помню.
Вдруг я был приглашен на беседу Козырем, как бы поклонником.
Мне была сказана редчайшая фраза: «Какие проблемы, товарищ Жванецкий?»
Вы догадываетесь, что значит эта фраза, какие последствия для всей жизни.
И когда еще вам повезет услышать такое от хозяина области.
И вот я, вместо того чтобы просить проволоку, столбы, телефон, квартиру, что-то конкретное и понятное для секретаря, я попросил свободу.
Тихо, робко... не для всех.
Для себя.
Он при мне записал в перекидной календарь: «Свободу Ж…»
Записал где-то на конец недели с шестнадцати тридцати после встречи с передовиками производства.
Потом он пропал надолго, фигурируя повсюду.
Потом я его встретил на концерте, с трудом к нему пробился и спросил: «Как там мои дела?»
Он сказал, что не забыл, вот пройдет пятидесятилетие, вот пройдет съезд компартии, вот пройдет пленум ЦК, вот пройдет отъезд-приезд и слет…
И тогда немедленно.
И что он помнит, и чтоб я не забывал.
И уж если он записал…
И хотя сейчас как раз с этим тяжело…
Но «я догадываюсь, что вы значите для города…»
И я уходил окрыленный, и я ждал, ждал, ждал, как жду… Как ухожу от них окрыленный…
Еще бы… Не отказал.
Великие мастера…
Мы в одесской квартире, когда принимаем знакомых, раздвигаем стол.
И когда все сидят, протискиваясь, дамы задом тушат свет.
Зина прошла – потух.
Галя прошла – потух.
Циля прошла – навсегда потух.
Соня прошла – горит.
– Софочка, поздравляем, вы похудели…
Я говорю маман:
– Давай еще к стене придвинем, пусть спортом занимаются.
– Где у вас почта?
– Пошлите со мной.
– У меня письмо.
– Пошлите со мной.
– Откуда вы знаете куда?
– Пошлите со мной. Я знаю куда.
