И вот пришла третья смена ВЛКашников... Возвышался среди них буйным нравом и колоритной внешностью один только Игорь Тюленев, поэт из Перми... Была еще группа переводчиков - человек десять - с русского языка на иврит и - наоборот. Поначалу это казалось странным. Зачем переводить что-то с русского на иврит, когда многие живущие в Израиле - выходцы из России, прекрасно читают и понимают по-русски? Потом перестало казаться странным привыкли к ним. Значит, это - кому-нибудь нужно. Раз поступили, пусть учатся переводческому делу и переводят потом русскую литературу на иврит, а особо талантливые книги с иврита - на русский язык. И произойдет хороший культурный обмен. Все переводчики, за исключением одного или двух, были евреи.
И еще увидел я среди третьей смены ВЛК одного человека, очень уж грустного, даже какого-то неприкаянного... Он как-то и не особенно радовался, что поступил на BЛK, не излучал радость и довольство, - а были и такие, - не был ни деловитым, ни ухватистым... А все больше как-то ошалело оглядывался вокруг с немым вопросом: куда я попал, елки-палки? Среди всех сокурсников он был, пожалуй, самым старшим по возрасту, лицо у него было самое простое - со следами шрамов и в ранних морщинах, и чувствовал он себя постоянно не в своей тарелке. Я подумал, что он скорее всего откуда-то из глубинки приехал, издалека.
Так и оказалось, что он издалека, с Сахалина. А Сахалин это о-го-го где! Только за одно расстояние, что он преодолел, его уважать можно. Звали его Валерий Гордеич. На Сахалине у него осталась девушка - любимая женщина, с редким и чудным именем Кира.
Часто он ходил пьяненький... Нo и когда был пьяненький, веселее не становился, только жаловался вслух, слегка грассируя: "Кира! Где ты? Забери меня отсюда! Я здесь умру!"
И пел одну и ту же песню: "На колидоре - музыка играет, а я один стою на берегу..." - и шумно вздыхал, и плакал натурально - сыпал слезами, и мотал головой... Исполняя песню, произносил он именно "на колидоре", так подсказывала ему душа... Когда я слышу, что вместо "коридор" говорят "колидор", я останавливаюсь... Мне это - как бальзам на душу, именно так часто произносят его у нас в Сибири... Особенно люди, которые постарше. Для меня это - родное слово.
Однажды у него случилась большая радость: на два дня заехала любимая женщина Кира.
Но он был так возбужден от радости, что не смог с ней нормально пообщаться... Тo к ним постоянно долбились сокурсники, чтобы посмотреть на Kирy, то - он сам рвался куда-то... Совершенно ошалевший от счастья, выскакивал в коридор и кричал:
- Ко мне Кира приехала! - об этом он был готов кричать на весь мир.
Потом Кира уехала... Он совсем загрустил и затосковал... Стал выпивать лишнего... И чаще бить себя кулаком в грудь и говорить: " Я - гвардии старшина морской пехоты, понял!" - доказывая кому-то свою правоту. Все это в большей мере было вызвано тоской по Кире, а не какой-то природной агрессивностью. Человек он был не конфликтный, даже деликатный, особенно, когда трезвый. И действительно - гвардии старшина морской пехоты. Значит имел право кое-кому и напомнить об этом, если была нужда.
В институт он иногда ходил, посещал курсы, но грусть и тоска его не оставляли... По Кире или по Сахалину? Неизвестно... Вот он и завивал горе веревочкой - выпивал, чтоб забыться... И правильно делал. Я сам иногда так поступал, когда слишком грусть по Сибири заедала... И правда, - легче становилось.
Со всеми своими сокурсниками он был в ровных отношениях, но особенно дружен и ласков был почему-то с евреями - с группой переводчиков. Считали они его своим парнем, и если и боялись, то совсем немного. Ладились у него с ними отношения. Хоть он иногда и грозил им пальцем и выговаривал как бы в шутку: "Вы все здесь в Москве на ВЛК только для того собрались, чтобы побыстрее из России в Израиль удрать! Я все знаю!" Они и деньгами его ссужали... Не помногу, - много у них никогда не было, - но десятку в долг могли дать.
И вот однажды выкинул он такую штуку. Часа в три ночи, выпив лишнего, пошел биться в двери, где жили евреи... Нет, не ломал, но колотил громко, долго стучался и кричал приказным тоном:
- Евреи, выходи строиться! Я - гвардии старшина морской пехоты! - И членораздельно называл свое имя, отчество и фамилию.
Евреи - не открылись. Опасное дело... Сидели тихо, как мышки. Неизвестно, что хотел этот человек, для чего построить?.. Потом он успокоился и пошел спать... Но дело было сделано.
Утром в институте на него настучали сразу несколько человек. Но он уже был готов к этому. Он никого не боялся. Он проснулся с уже принятым для себя твердым решением: уйти с курсов.
Пусть они хоть самые высшие курсы на свете. Не будет он учиться. Не желает. Поедет к себе на Сахалин. К Кире.
С тем и поехал к обеду в Литинститут... А там уже за ночной дебош, почти погром, решили его отчислить... А тут он сам - с заявлением об уходе... И вопрос был благополучно закрыт.
Он и уехал с большим удовольствием... Дождался денег с Сахалина, от Киры - и улетел. И правильно. Нечего в Москве делать. Чем раньше уехал тем больше здоровья сберег. А в Литинституте здоровье потерять - очень даже просто можно. Пусть там стихи пишет. Он - на поэтическом семинаре учился. Там это дело лучше всего пойдет, и тоски не будет - Кира рядом.
А в отношении евреев он прав оказался! Когда говорил, что они в Москву только для того собрались, чтоб подготовиться к отъезду из России... Кто в Израиль, кто в Америку... Из Москвы - легче. Тогда еще были сложности с выездом. Чем они активно и занимались: оформляли документы на выезд... И попутно - учились, переводческое дело осваивали. Авось, пригодится... А как только получили дипломы, так сразу все и выехали вон из России... Как в воду глядел Валерий Гордеич!
ХАРЛАМПИЙ ЕРМАКОВ
Попалась мне однажды в руки газета... Я что-то кушать сел, а газетку снизу разложил, чтоб стол крошками не закидать и не заляпать. Почти скатерть получилась, как в ресторане. Сижу, как в ресторане, кушаю, стол крошками не закидываю, не заляпываю, все на скатерть валится...
Вдруг гляжу, а в газете-то, как раз на развороте, публикация о Шолохове и о его знаменитом романе "Тихий Дон", какие-то новые материалы... А я на них пир устроил! Прекратил я быстро это безобразие, извлек газетку, прочитал пару строк - и сразу есть перестал, читать сел.
Оказалось, что у Григория Мелехова реальный прототип был - Xарлампий Ермаков! Жив был еще и после гражданской войны. Жил на Дону, у себя в станице, занимался мирным трудом. Пока в очередной раз его не арестовали, а его несколько раз арестовывали, - и не расстреляли. Шолохов с ним неоднократно встречался, разговаривал и письмами сообщался. Ермаков действительно метался то к белым, то к красным, так в метаниях и поисках и прошла его жизнь.
Но больше всего меня в публикации поразило не то, что за Григорием Мелеховым во весь рост встал Харлампий Ермаков, а то, что в одном из боев по свидетельству очевидцев-станичников - зарубил Ермаков четырнадцать красногвардейских матросов. Удивился я, ужаснулся, поверил в это сразу и даже... обрадовался. Надо же! В одном бою - четырнадцать матросов! Шутка сказать. Не двух, не трех, не четырех, а зараз - четырнадцать человек положил.
Представил я картину боя... А я к Белому Движению всегда ранимо и болезненно относился, моя эта тема. А казаки - ядро Белого Движения, мощная и навсегда непримиримая сила большевикам была. Без них, может, и не было бы никакого Белого Движения... И все я думал: могли все-таки белые одержать верх или нет? И где ошибка их была? Конечно, и ответ я сам дал. С одной стороны, белые в начале гражданской войны по закону чести действовали, а надо было сразу - бесчестно, безо всяких моральных норм и правил, как и красные, а еще - и самое главное - Господь попустил России проиграть эту битву и страдания принять.
Так вот, представил я картину боя, как все происходило... Или матросы эти самые красногвардейские не успели подготовиться, слишком все быстро произошло? Вылетел он на них внезапно на коне своем, и уж бил их, сек шашкой, пока рука не отвалилась... Или пьяные они копошились, никого не боялись? А спирт - известное лакомство для матросов был, как бензин для автомобиля... Или еще чего?.. Теперь неизвестно. Но факт остается фактом загубил Ермаков сразу четырнадцать душ.
Конечно, подвиг этот - геройский в те времена был, да, наверное, и во все времена... Я такого урона, нанесенного одним человеком в одной стычке, нигде, кроме мифологии, не помню. Это же сколько в Ермакове непримирения и ненависти к большевикам должно быть?! Поразил меня этот факт очень.
И вот в один из арестов его комиссарами, - а они все хотели докапаться: действительно он заблудившийся человек или лютый враг Советской власти? - пошли станичники, чтоб в очередной раз его отбить... Сказали, что он никакой не враг, а - герой, что так воевал за правое дело, что ему при жизни памятник надо ставить, что в одном бою четырнадцать матросов зарубил. Или сдуру кто сказал, в пылу ляпнул или по детскому неразумию - сами запутались, забыли, кто с кем и на чьей стороне воевал?... Но - сказали, хотели защитить. Ермакова, конечно же, сразу по этому факту и расстреляли...
