Она поставила на стол у вазы фотокарточку девочки лет семи:
– Это Иришка. Лялька…
– Чья?
– Разумеется, наша…
– Не приписывай мне соавторства.
– Но днём раньше, днём позже… Какая разница? Мужчинчик ты порядочный. Думаю, не откажешься удочерить такую красотулю… Всем от этого только хорошо. Сплошной шоколад! Мне не надо рожать, тебе не надо бессмысленно колебаться… Так когда ты нам с Иришкой подаришь свою фамилию? Она у тебя такая красивая… Так когда?
Я в недоумёнке вздыхаю и целомудренно ухожу в незнанку.
1999
Порядочная женщина верна и мужу, и любовнику.
Веселин Георгиев
А что бы вы, мил человек, сказали ласкового своей ненаглядной жёнушке, приди она с работы не в семь ноль-ноль, как положено по родному трудовому кодексу, а в половине второго ночи? К закрытию метро? Ну-с?… Так что же вы б сказали?
Вот-вот!
То же самое гордо сказал и я.
Только мысленно.
Потому как культурный и креплюсь из последнего.
Вам-то проще. Это не ваша жена растягивает любовь к службе до половины второго. Но растяни ваша – вы бы не сказали? Да ещё вслух? Да ещё!…
Двадцать лет отжили. Без сучка, без задрочинки!
А тут тебе отпад. Полный!
Первая страница рассказа «Звонок вниз». Черновик.
Бегала она в другие работы. Без происшествий.
В восемь туда. В семь сюда.
Туда – сюда… Туда – сюда… Туда – сюда…
Челночок!
И вот перебежала она служить к…
Назвать его грубым словом – некультурно. Назвать культурно – язык не поворачивается.
Вскакивает в пять и три часа жестоко хлещет себя по лицу. Перед трюмо. То ли ум в себя вколачивает, то ли чего из себя лишнее выколачивает, то ли ещё чего…
Раньше я и не знал, что у моей пёстрокрылки есть лицо.
Прибежала с работы. Поела. Баиньки.
Вскочила. Умылась. Убежала.
Теперь часами себя волтузит, как какая тиранозавриха. Волтузит-волтузит, волтузит-волтузит… Отдохнёт да примахнёт…
Отделочные работы в полном разгаре!
Быстренько заштукатурит избитые места и отбывает королева наша служить. Отечеству… Государю-с…
Ну, служит месяц.
Служит целых два…
Стала задерживаться.
Сначала на час.
Потом на два…
Подъехали и три…
А ретивое подёргивает у меня. Шепчет:
«Спроси у неё чё-нибудь… Патрон у неё не холостой ли? А вдруг этот бабтист уже подговаривается к ней с сексболом?… Да что подговаривается!? А ну она там нижней губкой уже шлёпает с этим слоном в маринаде!»
Не могу. Не могу подозревать жену в чём-то, не доверять… Это не по мне. Если что такое – разве она сама не скажет? Мы ж вроде культурные люди?
А между тем…
Как-то подлетела полночь. Ни Германа, ни моей паранджи…
Наконец…
Открываю ей дверь, пальтецо её пристраиваю на вешалку и вежливо так вхожу в вопрос:
– На метро успела?
– Да уж не опоздала.
И в голосе вроде досада. Рано, мол, прискакала.
И поясняет:
– Ты в свой рюкзачок, – по-хозяйски, как дятел, простучала крашеным коготочком мой висок, – ничего такого не запихивай. Работуня новая. Всё запущено, но растащено. Надо всё сгрести. По последнему слову техники. Надо не на счётах пришлёпывать, а на компьютере. Осваиваем новейшую программу. 1С! Понял?
– Допустим…
Божественным трепетом проникся я к Одному. Да ещё с С.
И закрыл зубы.
Не лезу в её сальто-мортале, кредиты с дебетами…
Решил так. До полуночи 1С! А уж дальше – всё моё!
Но вот стало её зашкаливать.
Может, уже и пушкинский Герман приплавился на ночёвку, а моей всё нет. Дело к часу ночи – нет!
Звоню:
– Ты извини… Я с напоминанием… На метро не опоздаешь? Без тебя не закроют?
– Пусть только попробуют!
И так дышит, и так дышит!
Проклятый 1С, поди, допекает…
Жалко мне стало мою.
Глухая ночь. В домах напротив редкие огонёшки.
Надо пойти встретить в метро. А то как бы кто чего…
Спустился в метро. Стал у турникетов за столб. Смотрю, кто выходит. Глазами ищу своё сокровище.
Смотрю, смотрю…
Присмотрелся нечаянно к столбу.
На нём красной пастой старательно выведено:
«Здесь была я».
И ниже зелёной уточнено:
«Поносная струя!»
А через мгновение что я вижу?
Фенькин номер!
Идёт-бежит моя паранджа весёлая-весёлая! Аж пританцовывает. Будто только что с трахтодрома спрыгнула!
И на бедре у неё лохматая рука. Владелец лохматки – предводитель всех квазимод мира! Нет-нет трахтор и пришатнёт её за бедрышко к себе. Она в безотказной радости прильнёт. Бабай не теряется. Лизнёт её то в щёчку, то в ухабик под ушком…
Какой любвезадиристый квазимодка!
Поцелуйчики – это вам не шуточки! Поцелуй – это ответственный звонок вниз! За день не назвонился. Ну!
Меня как-то разом подсекла гордость за мой безупречный выбор. Она нравится не только мне, но и… Значит, есть у меня вкус! Однако я ни с кем не собираюсь делиться своим пускай и щербатым сокровищем, и я вызывающе вышагнул из-за столба им навстречу.
Он в прошлом военный спецок. Изобрёл туман для шпионского самолёта. Вот летит самолёт. Его не видно. Видно лишь кучку тумана. А какой бдительный будет палить по туману? Поди сообрази, что в туманчик-то завёрнут целый самолётища!
Квазимодка думает, что сейчас и он, и она в его родном тумане, и никто их не видит.
Это ему так кажется.
А я-то вижу всё!
От столба я твёрдо иду к ним на таран!
Теперь настал черёд их шока.
Моя пробляндинка, увидев меня, в панике дёрнула его волосатую лапу книзу, что-то ему сказала. Он готовно рожу тяпкой,[88] отмежёвывается от неё примерно на полметра и уже без аппетита шлёпает на таковецкой пионерской дистанции от неё в мою сторону.
Я стою, торжественно жду их подхода.
В башку лезет какая-то школьная глупь с уроков географии:
"Я бродил среди скал,
Я Европу искал…"
Моя натуралка знакомит нас.
Я подаю руку, что-то даже жму и попутно навожу справку:
– Сколько раз прочитали «Отче наш»?
– Упаси, Боже! Мы атеисты. И нам не до того было.
– Разумеется. Вы что, всех подчинённых провожаете в половине второго ночи до их супружеского катафалка?
– Не всех… Только главную… Второе лицо в фирме…
Моя раскладуня удивлённо уставилась на него. Что за трахтрибидох?
– Да! – принципиально подтверждает он. – Второе лицо в фирме! С сегодня…
– Гм! – сказал я тоже принципиально. – Вы что же, до этой поры сводили кредит с дебетом?
– Представьте… И больше – ни-ни… Главные кадры надо беречь… И я проводил… Какой криминал? Вот…
– Спасибо за доставку груза «двести». Надеюсь, в полной сохранности?
– В полнейшей!
– На первый случай попробую поверить… Но чтоб это в последний раз, – пробормотал я и, не прощаясь с ним, побрёл вверх к своему дому.
Она нагнала меня. Молчит.
Я гордо сказал:
– Я бы простил тебе всё! Только не этого юного натуралиста[89] с платформой…[90] Им же только детей за большие финажки[91] пугать! Или в темноте все Аполлоны?
– Что ты, безбашенный, несёшь? Как ты мог подумать? Чтоб я с этим?… У него жена страшней кикиморы!
– И не потому ли он метнулся в твои голубые просторы?
– Ну!… Если не верить своей жене, то как тогда и жить? Ну… Человек беспокоится… Хотел, чтоб безо всяких чепе добралась до дома. Проводил чисто по служебной необходимости…
– И лизал в щёку в метро – это тоже суровая служебная необходимость? И где паслась его татаро-монгольская волосатая кочерга?
Дома при ярком свете я увидел, что губы у неё свеже покусаны.
"Наверняка у них была любовь с эполетами![92] Неужели этот вояка-экстрасекс на пенсии станет всухомятку давиться одними губами без любви? Чего этот увядающий шустрый электровеник кинется названивать вниз без маниакальной жажды слиться, может, в последнем жестоком экстазе с моей раскладушкой?"
Сердчишко у меня опять сильно упало.
– Он или людоед? – скромно уточняю я. – Как чужое – за один приляг готов всё сразу слопать! Чего натворил этот милитарист с твоими губами? Все ж порвал! Штопать чем будешь? Цыганской иголкой со смоляной ниткой?
– Ничего он не рвал. У окна сижу весь день. Продуло. Апрель… Примитивная простуда!
– Святой простудифилис?
Я подошёл к зеркалу.
Пристально стал рассматривать свою голову.
Рогов пока вроде не видно. Ни больших, ни маленьких. И тяжести их я пока не слышу. Но какому винторогому козлу свои рога в тяжесть?
Может, развестись? Не проблема. Да сын…Что будет с сыном? Надо держать семью ради сына.
Но это вовсе не значит, что я заживу по принципу «Уж лучше вкусную пищу делить с друзьями, чем давиться дерьмом в гордом одиночестве».
