В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

В комедии «Капниста «Ябеда» есть, между прочим, застольная песня, которую председатель гражданской палаты Кривосудов поет с членами палаты, своими товарищами:

Рассказывали, что петербургские подьячие были страшно обижены этой пьесой вообще, а этой песнью в особенности, так что надо было на некоторое время пьесу запретить, а личность автора окружить разными петербургскими предосторожностями.

Замечательно было первое пpeдcтaвлeниe трагедии Княжнина: «Росслав». Публика пришла в восторг и потребовала автора, которому хотела выразить свою признательность а симпатии. Но так как поощрение такого рода было еще в то время новостью, то поставило Княжнина в недоумение. Дмитревский нашелся при этом случае: он вышел на сцену и объяснил, что для автора восхитительно лестное благоволение публики, но как в театре его нет, то он, Дмитревский, в качестве его знакомого и друга, осмеливается за него принести благодарность публике. Раздались громкие рукоплескания, и с этого времени, когда пьеса ознаменовывалась успехом, стало принято за обыкновение вызывать автора.

Потемкин, выходя из театра после первого представления Фонвизинского «Недоросля» и увидав сочинителя, сказал: – «Умри теперь, Денис или хоть более ничего уже не пиши! Имя твое бессмертно будет по этой одной пьесе».

В царствование императрицы Екатерины II кадеты занимались представлением французских трагедий под руководством бывшего тогда здесь знаменитого парижского актера Офрена. Государыня сама нередко посещала эти представления и всегда приказывала наставнику, тогда уже почтенному старцу, страстно любившему свое искусство, садиться в первом ряду кресел. Офрен в восторге нередко забывал, где сидит, и забавлял государыню своими простодушными восклицаниями. Сказывают, что он однажды, слушая монолог в «Магомете» (которого играл П. С. Железников), говорил отрывисто, но довольно таки громко: «bien! tеs-bien! comme un dieu! comme un ange! Presque comme moi»[121].

Актер Плавилыциков, одаренный необыкновенным талантом, часто увлекался желанием во что бы то ни стало нравиться большей части публики и (как то впоследствии делал Вас. Андр. Каратыгин), исторгал рукоплескания райка неумеренным криком в топаньем. Все, принимавшие в нем участие и в особенности товарищ его, Померанцев, старались внушить ему более умеренности, совместной о требованиями истинного искусства. Однажды он решился последовать их благонамеренным советам. Представляя «Титово милосердие», Плавильщиков играл роль Тита с величайшим старанием, правильно, умеренно, благородно. Друзья его и товарищи, стоявшие за кулисами, восхищались его игрою и по окончании первого акта осыпали его нелицемерными похвалами. Начинается второе действие. В средине второго действия Плавильщиков подходит на сцене к актepy Жебелеву, игравшему роль Секста, и спрашивает его: – «Каково?» – «Превосходно!» – отвечает Жебелев. – «Превосходно! А публика молчит: ни разу не хлопнула. Вы хотите меня погубить вашими советами. Но хочешь ли, я тотчас помирюсь с публикой? Смотри и слушай!» – Он выступил вперед, взмахнул руками, ударил себя в грудь и по-бычачьи заревел свой монолог. Раздались громкие рукоплескания невежественного и безвкусного большинства публики и, к сожалению, еще более утвердили Плавильщикова в необходимости употреблять особенные средства, чтоб приноровиться ко вкусу большей части русской публики.

Один из актеров бывшей ярославской труппы, во времена Екатерины II, дебютируя в Петербурге в роли Веверлея[122], играл очень плохо и не понравился публике. В то самое время, когда по ходу пьесы жена Веверлея, упрекая его в страсти к картежной игре, говорит ему: «Не играй больше!», партер захлопал, закричал, «браво!» и повторил слова: – «Не играй больше!» – Актер послушался этого совета и оставил сцену, на которой ему не везло, по той причине, что он залез не в свои сани.

Известный актер Александринского театра русской сцены и автор многих более или менее удачных водевилей, основанных преимущественно на каламбурах, Петр Андреевич Каратыгин был из числа тех русских актеров, которые пользовались особенно милостивым к себе расположением покойного императора Николая Павловича. Каратыгин был большой охотник до русских каламбуров, некоторые из которых ему удавались превосходно, почему вел. князь Михаил Павлович, сам страстный каламбурист, иногда говорил случаю какого-нибудь русского каламбура, удачно исполненного Каратыгиным: – «Ах, злодей Каратыгин, перебил у меня каламбур, потому что ведь правда, «les beaux esprits se rencontrent»[123]. – Раз съехались русские актеры в Зимний дворец для представления там. Перед началом спектакля обыкновенно им отводили особые комнаты для приготовления и ожидания; но на этот раз какими-то судьбами поместили их временно ни более, ни менее как в прачечной, просторной, но неудобной. Узнав об этой негостеприимной и неучтивой ошибке, государь нашел нужным извиниться в качестве хозяина дома перед своими драматическими гостями. – «Не беспокойтесь, ваше величество, – сказал Петр Андреевич Каратыгин с обычною своею улыбкой, – ведь нас только хотели поласкать (полоскать). – Государь благосклонно принял каламбур и сказал Каратыгину: – «Каламбур; а ведь брат-то (Вел. Кн. Михаил Павлович) в иную пору у тебя этот хлеб отбивает». – «Мы за хлебом не стоим, государь, – заметил Каратыгин, – лишь бы соль нам осталась».

На другой день после первого представления «Бригадира» Фонвизина, тогдашний актер Рахманов имел дело в каком-то присутственном месте. Сторож не впускал его в судейскую, требуя, чтоб он объявил свой чин. Рахманов отвечал ему: – «Вчера, братец, я был бригадиром, а завтра не знаю чем пожалуют». – «Извольте, ваше высокородие[124]», – вскричал старый служивый и растворил двери в присутствие.

В 1822 году 18 сентября, в русском театре совершилось довольно скандалезное происшествие. Давали в этот вечер трагедию Озерова «Поликсену», Екатерина Семеновна Семенова руководила в это время Мар. Азаревичеву, в приготовляемых ею ролях молодых принцесс в трагедии. Нельзя было отказать молодой актрисе в даровании, талант её значительно уступал таланту Алек. Мих. Колосовой, появление которой на сцене в подобном амплуа было явлением замечательным. Колосова, была актриса в высшей степени образованная и с прекрасными дарованиями от природы. В великой нашей артистке Семеновой, которой, казалось, не оставалось желать ничего более, поселилось какое-то недоброжелательство к Колосовой; пользуясь ее отъездом за границу, она хотела ее заменить другою. В. А. Каратыгин в первый раз играл в трагедии «Поликсена», с Семеновой, роль Пирра; она представляла Гекубу; Азаревичева – Поликсену, Валберхова (Мар. Ив.) – Кассандру и Брянский – Агамемнона. Трагедия была сыграна на славу; театр был полон; прием Каратыгина в роли Пирра был чрезвычайный: зала оглашалась беспрестанно рукоплесканиями после его монологов, в это возродило в Семеновой зависть. По опускании занавеса окончательно, публика начала вызывать Каратыгина; Семенова, привыкшая разыгрывать сценическую повелительницу, вывела Азаревичеву и, отступив на несколько шагов назад, безмолвно тем самым показала публике, что слава этого приема должна относиться к ее ученице. Многим любителям театра это не понравилось, и несколько голосов закричали: – «Азаревичеву не надо»! – Когда произошел шум в театре, Павел Александрович Катенин[125] громко заметил, что «не следовало Азаревнчевой выходить, ведь никто ее не звал, и что это дерзость со стороны Семеновой и значит смеяться над публикой». Такое заключение Катенина, которого Семенова не любила за его руководство Каратыгина, было передано ей в тот же вечер с прибавлениями, как это всегда водится. Приняв это близко к сердцу, раздраженная гневом Гекуба, с горькими слезами едет к Милорадовичу и объясняет все произошедшее накануне. Император был за границею. Милорадович донес государю на Катенина, который за эту выходку поплатился своей карьерой.

Это было зимою 1854 г. в Петербурге. В одном обществе некий меломан, считавший себя, без всякого на то права, великим знатоком музыки, заметил, что музыка Глинки (М. И.) на песню «Гуди, ветер!» целиком заимствована из малороссийского мотива и что Глинка присвоил себе чужое. На это М. И. Глинка отвечал: «Действительно, музыка на песню «Гуди, ветер!» (слова Забелы) сочинена мною, а если она похожа на народный малороссийский мотив, то я в этом насколько не виноват: на то это и песня малороссийская; ежели же была бы она песнью тирольскою, например, или нормандскою, то мотив ее не был бы малороссийским, а был бы или тирольским или нормандским».