В. Попов - Альманах всемирного остроумия №1

В начале 20-ых годов (XIX в.) в театрах России была партия хлопальщиков, во главе которой стоял отставной разудалый ротмистр Чубаров, который делал нередко репетицию аплодисментов и вызовов и отряжал наемных хлопальщиков в галереи, где по условленному знаку они должны были дружно рукоплескать или восклицать. В один прекрасный вечер надобно было поддержать выход танцовщицы Зубовой в балете. Случилось так, что пред ее появлением на сцену вышла совсем незначительная танцовщица. Чубаров в эту самую минуту, в рассеянности, выдернул платок из кармана; верхние парадизные хлопальщики приняли это движение за условленный сигнал и произвели такой оглушительный приём, что бедная танцовщица была смущена до крайности и в недоумении скрылась за кулисы.

В ролях комических стариков актер Бобров был неподражаем. Его фигура, голос, манеры чрезвычайно способствовали к исполнению таких ролей. Шаховской[130] первый направил его на это амплуа; прежде Бобров играл в трагедиях и драмах тиранов и злодеев. Когда российская сцена лишилась даровитого Рыкалова, Шаховской сказал Боброву: «Ну, Елисей Петрович, теперь по всем правам следует тебе запять Рыкаловское место». – «Помилуйте, князь, – возражал Бобров, – да я ведь буду смешон в этих ролях». – «Этого-то мне и надо!» – сказал князь. И действительно, Шаховской мастерски, чутьем знатока сцены угадал в простой речи Боброва истинный комизм.

В 1819 и 1820 годах в театре было множество постоянных посетителей из петербургской молодежи, довольно праздной, богатой и проказливой. Это общество в шутку называло себя левым флангом. Эти театралы обыкновенно аплодировали от души актрисам и танцовщицам и возглашали вызовы преимущественно хорошеньких и ловких актрис и танцовщиц, конечно однако и небесталанных. Между этими театралами был гвардейский улан Яхонтов, повеса из повес, не сходивший почти с гауптвахты. Он часто приезжал из Стрельны для ухаживания за артистками. Однажды, узнав, что в Большом театре приготовляется великолепный балет, шалун этот взял себе билет в кресла, и поутру, когда шла репетиция, пробрался в залу и сел на свое место. Директор кн. Тюфякин, бывший в это время на сцене, заметив Яхонтова, сидящего в креслах, послал чиновника сказать ему, чтоб тот вышел, потому что на репетиции никто не допускается. – «Я сижу на своем месте», – отвечал Яхонтов и показал билет. – «Да это билет для вечера, а теперь утро, идет проба». – «Так что ж такое? – возразил театрал, – я приехал в Петербург нарочно для балета, я уж отобедал и дождусь здесь представления, потому что не уверен, чтоб не попался под арест до вечера; а в таком случае не попаду в театр и деньги мои пропадут?» – Князь Тюфякин покачал головою и велел оставить его в его кресле.

Сын одной торговки служил статистом при театре, исполняя немые роли, подавал на сцену стулья, приносил письма и т. п. Однажды его мать с своею приятельницей отправилась в театр, чтобы насладиться игрою сына-артиста. – «Вот смотри, Матрена Савельевна, а мой сейчас выйдет из-за правой кулисы и начнет декламировать стихи. Слушай внимательно, не пропусти ни словечка», – сказала торговка своей соседке, артист явился на сцену и подал письмо действующему лицу. – «Тише, тише! вот он начнет говорить». Но статист, не сказав ни слова, ушел за кулисы. – «Да он рта не разинул», – заметила соседка. – «А вот видишь ты, матушка: мой Сеня еще ребенком был очень упрям; если бывало закапризничает, то хоть убей его, а слова не вымолвит. Видно, ему и сегодня пришла такая же блажь».

Актер X. дебютировал на театре в одном небольшом городе в роли Велизария[131], в драме того же имени. Но как по причине дурной памяти и плохого зрения он часто прочитывал свою роль за кулисами, надев очки, то на этот раз с ним случилась пресмешная сцена. В то время как он ревностно повторял свою роль, он вдруг услышал слово, при котором должен был явиться на сцену и… слепец Велизарий вышел на сцену с очками на носу.

Дормидонт Терентьевич выходил из театра после представления какой-то трагедии новоявленного автора, бедного дарованием. Автор, встретив Дормидонта Терентьевича в фойе и видя, что он держит платок на лице, вскричал в радости: – «Вы плакали?» – «Ничуть, – отвечал Дормидонт Терентьевич, – я потел».

Торговка, присутствуя на даровом представлении оперы, во время исполнения хора заметила рядом сидевшей подруге: «Каковы мошенники! Они поют все зараз, чтобы поскорее кончить».

В маленьком уездном городке одной из наших волжских губерний давали домашний спектакль. Одна девушка должна была играть главную роль. Незадолго до поднятия занавеса, мать этой девушки, выйдя вперед, обратилась к публике со словами: «Милостивые государи и милостивые государыни, я надеюсь, что вы будете столь любезны, что позволите моей дочери сказать свою роль первой, так как вам нужно к ужину поспеть домой».

– «Чорт возьми! вы должны бы давно прогнать вашего привратника», – говорил рассерженный покровитель одной актрисы. – «Я это очень хорошо знаю и не раз об этом думала, – отвечала она, – но дело в том, что он мой отец».

Один господин, очень богатый, хотевший прослыть знатоком музыки, присутствовал на концерте, по окончании которого к нему подошел композитор только что исполненного квартета, с вопросом, как понравился ему этот квартет. – «Квартет хорош, – отвечал мнимый знаток, – да жаль, что музыкантов мало – всего четверо».

Член суда по окончании заседания пригласил к обеду своего товарища, который отвечал: «Я бы сам вас пригласил, да кажется, что у меня нет ничего хорошего. Не знаешь ли ты, Ла-Флер, – продолжал он, обращаясь к своему слуге, на лестнице здания суда: – что есть у меня?» – «Телячья голова, сударь!»

Книгу законов, комментированных юристами, Рабле называл платьем, вышитым грязью по золоту.

Д., известный адвокат в Кольмаре, отказал по духовному завещанию 100 000 франков дому сумасшедших Страсбурге, при следующих словах: «От сумасшедших я их нажил, сумасшедшим и возвращаю».

Один француз сказал о немцах, что они налагают друг на друга штраф за каждое острое словцо.

Испанский коррехидор[132] проезжал через небольшой город, принадлежавший к управляемой им области. На пути оборвались постромки его экипажа и алькальд[133] города тотчас явился к своему начальнику с новой веревкой для поправки постромок. Коррехидор хотел щедро заплатить алькальду за такую услугу, но последний, не принял вознаграждения, сказав со всей ловкостью провинциального оратора: «Ваше превосходительство, конечно, уже заслужили и не такую веревку за мудрое управление нашей провинцией».

Секретарь (читая решение суда). «Из трех воров один умер, другой находится в безвестном отсутствии, а так как вследствие вышеозначенного обстоятельства невозможно определить, какая часть из украденного досталась на долю главного вора, имеющегося налицо, то и решили единогласно: освободить его от суда без последствий и т. д. Я не решился скрепить его решение: оно не законно и не логично!..»

Председатель: «Но… естественно! И… я стою за это решение».

У одного очень умного человека, вышедшего в графы из звания адвоката, спрашивали, отчего на его карете не было герба. – «Потому, – отвечал он, – что моя карета древнее моего герба».

У госпожи Марс[134] украли кучу бриллиантов. Когда началось следствие об этой пропаже, знаменитую артистку позвали в суд для расспроса о разных подробностях, которые были необходимы для выяснения запутанного дела. По принятой форме, президент спросил ее: «Который вам год»? – «Сорок лет», – отвечала девица Марс. «Вот чудо! – сказал один из свидетелей, – я очень хорошо помню первый ее дебют: тому теперь ровно сорок лет». – «Да, она дебютировала в день своего рождения, подхватил другой, – потому-то все и говорят, что она родилась актрисою».

Некий плут, придя в кондитерскую, заказывает 150 пирожков, с тем, чтоб 50 из них изготовлены были к двенадцати часам дня, а остальные к четырем часам пополудни. В назначенное время он является, берет пятьдесят пирожков, отдает все деньги и сказав, что в четыре часа придет за остальными, уходит. Оттуда он отправляется к часовому мастеру и покупает у него часы в сто пятьдесят рублей; при расплате отдает ему пятьдесят рублей, а для получения остальных просит дослать с ним мальчика до его квартиры. Часовщик посылает с ним своего приказчика, которого заказчик приводит в кондитерскую и говорит: «Здесь вы получите остальные сто», не объясняя что именно, и немедленно скрывается. Приказчик в полной уверенности, что у заказчика с кондитером есть какие-нибудь счеты, преспокойно остается ожидать выдачи денег и чтоб убить время принимается за газеты этого дня. Но каково же было удивление приказчика, когда он вместо ста рублей получил сто пирожков!…