– Ну так делайте.
– А кто должен делать?
– Вы.
– А вы?
– А кто сказал: «все будет хорошо»?
– Вот он. Сейчас спросим.
– Значит, все будет хорошо?
– А как же.
– А когда?
– Ну, в конкретике я не готов. Но, думаю, года через пол.
– А тут есть один, что обещает через три месяца.
– И как считать?
– Прямо с близлежащего понедельника отсчитать три месяца и начинать хорошо жить. То есть больше не ждать. Нет смысла больше ждать.
– А я бы начал прямо с этого воскресенья.
– Нет, это выходной. С понедельника. С утра.
– И что для этого надо сделать?
– А чтоб он, сволочь, слово сдержал.
– Так… а если мы все ничего не делаем?..
– А что ж он, сволочь, обещает. Или я не прав?
– Прав, конечно. Он не сдержит, он и ответит!
– Ну, а если мы все-таки не начнем хорошо жить?
– Другого найдем, который слово держит.
– Мало сейчас таких.
– Потому и живем плохо.
– Кто-то обещал, что будем хорошо жить при помощи коммунизма. Не сдержал. Теперь другой через демократию. И у него ничего не вышло. Что-то у них у всех ничего не выходит.
– А вот этот новый совсем другое говорит – попробуем, говорит, через патриотизм.
– И что для этого надо сделать?
– Родину любить.
– А это как, отмечаться где или как?
– А вот любить надо начинать.
– А мы до сих пор?
– А дурака валяли. В огородах копались. А родина без любви.
– Так давай начнем.
– Давай-давай! Он команду даст.
– А если мы сами?
– Вразнобой, да? Кто как?
– А как надо?
– А он скажет. Он мужик решительный. Челюсть вперед, галстук побоку. Брюки расстегнуты. Язык понятный.
– И слово держит!
– Ну, на этом его еще не поймали. Но кто-то видел, как он где-то в Средней Азии слово сдержал.
– Там такой зимы нету. А здесь как даст минус тридцать, перчатку не согнешь.
– А все равно родину любить надо… Хотя зимой, конечно… Я тебя понимаю… Но он говорит: водки дам, самогона. Даже автоматы.
– Это чтоб родину любить?
– Ну…
– И что, стрелять?
– Ну…
– Кого?
– А кто не любит.
– А как узнать?
– Легко. Он портреты раздаст. Они все чернявые, косоглазые, лысые и рыжие.
– Много?
– Да, много. А зачем нам с ними делиться? Останемся и будем родину сами любить.
– А если он слово не сдержит?
– Тогда совсем другого надо искать. Чтоб такого пообещал, какого еще никто не обещал.
– За ним пойдем?
– А за кем ходить?.. Был один: «Я вам ничего не обещаю. Будет трудно». Ну? Видал ухаря?.. «И трудно будет, и я вам ничего не обещаю…» Кто ж за ним пойдет и куда? Пусть дома сидит.
– А где этот, который все обещал?
– Обещал скоро быть.
– А тот, что ничего не обещал?
– Тот вообще говорить не хочет. Я, говорит, работаю. Я, говорит, в последних очках. Мы его окружили. Я его просто за горло взял: «Так как надо родину любить?» Он мне такую глупость сказал: «Прокорми себя. Облегчи всем нам жизнь».
– И это патриотизм?
– Да, говорит, это и есть высший патриотизм.
Как много устарело! Как изменилась жизнь!
Крик из окна Дома писателяА я вот думаю, что испытание деньгами самое тяжелое. Потяжелей диктатуры. Испытание деньгами мы не выдержали.
Никто не хочет платить за их продукцию. Им платить надо, а за их продукцию не надо.
Пока деньги не были деньгами, мы что-то немножко делали, нас чем-то немножко кормили. Все одинаково вставали в восемь, куда-то ехали, в том же порядке, как вставали. Там как-то сидели и в шесть куда-то возвращались. От этого такими яркими были песни у костра и походы на байдарках. И для того, кто не знал, что такое свобода (а откуда он мог знать), счастье было достигнуто.
Костры, байдарки, микроскопы.
Но и там никто не хотел работать, кроме увлеченных.
Хотя, если они такие увлеченные, почему в войне нас столько погибло?
Захотелось зарабатывать.
Деньгами дух поддержать. Гайдар сделал деньги.
«Попробуем», – сказал он, и испытание деньгами началось.
Если деньги настоящие, их всегда не должно быть.
У всех. Если у кого-то есть, они во что-то вложены. Если у кого-то нет, у того и нет, пока не заработает.
То есть в карманах нет ни у кого, кроме бандита.
И он старается побыстрей избавиться, чтоб не поймали.
К этой мысли: заработал – съел, заработал – надел, – надо привыкнуть.
Не привыкаем мы. Сломились.
Язык на плече. Голова падает. Горло сухое.
А у тех все равно больше. У тех, которые рядом.
Они имеют кто место на базаре, кто контейнер.
А ты как просил, так и просишь.
Но если раньше кусок колбасы или муку, то теперь деньги. А кто даст? Я же сказал, что денег в кармане ни у кого нет. Для этого долго надо жить. Чтоб за благотворительность налоги не брали.
Сейчас кто заплатит налоги – сам резко обеднеет, а на государстве ничего не отразится.
Как было нищее, так и осталось.
Поэтому каждый думает: пусть хоть я.
Ну пусть один из нас разбогатеет, то есть я.
И в этом есть смысл, поскольку государство из нас состоит.
Сам налоговый инспектор, видя, что его усилия ни на чем не отражаются, хочет хоть какой-то результат, то есть свой дом. На таможенные курсы огромный конкурс, сам народ пальцем показывает: мама, я туда хочу.
И если на сцене нужен какой-то талант, юмор или хотя бы задница, то в эти места (автоинспекция, санэпидстанция, налоговая служба, КРУ, ЦРУ и аудиторская проверка) надо попасть. У нас всегда половина воровала, половина проверяла. От этого хищения были сто процентов.
А богатого теперь видят все.
Раньше – секретарь обкома.
Сказать, что богатый, нельзя. Ничего нет. Захотел обедать, нажал кнопку. Все привезли на машинах начальники райторгов, трестов: заливное, отварное, жареное, дикое и ручное.
Пообедал, выпил, закурил.
Увезли все. Только пепел на столе и запах в кабинете.
Проветрили. Вообще ничего.
Ничего не ел, не пил.
Почему рожа толстая и глаза плывут, никто не знает.
А в холодильнике бутылка боржоми и пачка сигарет!
И все!
Захотел искупаться.
Налетели, возвели, построили, налили, включили.
Профилакторий.
Либо вообще почтовый ящик 3714/375.
И опять ничего.
То есть распаренный, сытый, пьяный, а вокруг ничего.
Так же точно…
Захотел… Секретарша. Инструктор. Завотделом.
Кого хочешь привезли и увезли. И никого.
То есть сидишь сытый, пьяный, любимый – и никого.
Только чувство глубокого удовлетворения и ощущение, что все счастливы.
Все так же сидят.
И чего людям не хватает, когда все есть.
И очереди объясняются легко.
Черствый хлеб – это наше национальное блюдо.
Мороженое мясо – наши традиции.
Гвозди в ботинках – скромность в быту.
Пятеро в одной комнате – коллективное мышление.
Без воды, еды и тепла – романтика тайги. (Слова и музыка Н. Д. и А. П.)
То есть у всех ничего и у него ничего. Только это разное ничего. Он еще раздавать может. На раздаче он.
А теперь все видно. Какой дом. На чем ездит. Деньги видны! А власть не видна! Она чувствуется!
Поэтому они так против собственности. Зачем ему огород? У него вся область, все жители.
Испытание деньгами мы не выдержали.
Сделать, чтобы продать, ничего не можем. Сами у себя купить не хотим. Не нравится то, что делаем.
Те, что наукой, – те да. Арзамас в проволоке, Байконур в проволоке. СССР в проволоке. С чем сравнивать? Только воевать.
Даже при коммунизме хорошо получалось то, что рождалось в конкуренции, то есть оружие. А пока воевать не надо, миллионы инженеров разбрелись. Кто туда, кто сюда. Кто туда-сюда, челночат.
Конечно, унижение.
Однако зачем одной мебельной фабрике тысячи конструкторов-оружейников. Им бы возделывать почву, либо тихо разжечь войну между Анголой и Ботсваной и выехать туда по специальности.
Также и тысячам дежурных под водой… Какое-то время их еще можно кормить и подавать туда воздух. Но они же по отдельным людям не стреляют. Им даже мелкие города не годятся. Им страны, страны нужны Народонаселение, площадя. Они ведут прицельные стрельбы с Камчатки по Кольскому полуострову, что же им предложить?
А людям высокой квалификации под водой без дела тяжело. Хотя гораздо легче, чем дома. Поэтому возвращаться они не хотят и дежурят у берегов Америки беспрерывно. Все-таки обеспеченная страна.
Как один из них спросил:
– Дядь Миша, а правда, что Америка снабжается лучше, чем Россия?
– Правда, сынок, – сказал я. – А ты давно под водой?
– Давно, – сказал он. – Но это секрет.
И пошел в туалет, который стреляет отходами в лицо.
Жалко их. Так тяжело бесшумно сидеть.
Тут на симфоническом концерте тянет захохотать или высморкаться. А там месяцами бесшумно, чтоб, не дай бог, не узнали где. И Пугачеву заводить нельзя.
Нашим, когда на Северном полюсе сидели, американцы подо льдами Шаляпина заводили или «Калинку». А нам нельзя. Чтоб свои снабжение не прерывали. Американцев чего бояться? Свои чтоб не забыли!
