Сосед громко захохотал и закрутил головой.
— Грабитель! — сказал он, доставая кошелек и извлекая из него десятирублевую купюру. — Вернул все-таки свои деньги.
— Да, значит, квиты, — удовлетворенно констатировал бухгалтер, — а теперь слушайте совет: хотите без особых мучений бросить курить? Женитесь на особе, не терпящей даже запаха табака, и та мигом вас отучит от вредной привычки. Ну как, стоит мой совет десятки?
Сосед, повесив голову, уныло созерцал узоры на ковровой дорожке.
— Что ж! — вздохнул он. — Совет сам по себе неплохой. Только не реальный. Где сейчас такую жену отыщешь, если все знакомые мне женщины дымят похлестче мужчин?
Тройка изб прячется в самой лесной глухомани. Однако лесник Иван Никитич нисколько не похож на косматого таежного лешего. Он носит щегольскую куртку из искусственной кожи, ежедневно бреется механической бритвой «Спутник», каждое воскресенье гладит свои бриджи.
Возможно, поэтому в ответ на мое шутливое замечание, что, мол, живут он и его соседи на манер пустынников и я нисколько не удивлюсь, если и они, вроде Серафима Саровского, кормят медведей хлебом из рук, лесник только усмехнулся.
— Никак нет, — ответил он рокочущим баском, — мы хлебопродукты лесному поголовью не переводим. Да и какие мы пустынники, ежели находимся в курсе всех событий мира? — Он кивнул головой в сторону висящего на гвоздике транзистора «Селга». — Настоящие пустынники — это публика совсем другого сорта. Да вот, не угодно ли послушать про одного из них, благо спать еще вроде как и рановато?
До войны работал я в соседнем колхозе, в овощеводческой бригаде. Трудился там вместе со мной один парень по имени Агафон.
Обоих нас и мобилизовали, как началась война. Меня, пехоту, прямо на фронт отправили, а Агафона оставили при артиллерийском складе. Малый он старательный, аккуратный, скоро ему чин какой-то дали и к боеприпасам приставили.
После войны я еще пару лет по разным заграницам ездил, потом вернулся в деревню и узнаю, что Агафон тоже недавно демобилизовался. Я к нему.
Встретились. Обнялись. Всплакнули о тех, кто не вернулся. Я и спросил у Агафона, не ходил ли он еще в правление насчет работы.
«Нет, не ходил, — отвечает Агафон и виновато прячет от меня глаза. — Расходятся, Ваня, наши дорожки. Я в колхозе работать не буду».
«Ага! В город надумал, промышленность поднимать?»
«И не в город. Я богу хочу послужить, душу спасти. Зарок нерушимый дал в минуту лютой опасности: останусь жив — конец дней своих проведу в посте и молитвах».
Я так и ахнул. Стою обалдевши, выпучив на Агафона глаза, и не знаю, что делать: плакать или смеяться?
«Так ты же всю войну на складе в наших краях прослужил! Боев здесь не было. Откуда же взялась лютая опасность?»
«Бомбили наш артиллерийский склад однажды, — ответил он, — подобно коршуну, смерть надо мной кружилась, я в ту минуту и прозрел».
Одним словом, приспичило парню душу спасать, да и все тут! Всем колхозом уговаривали мы его оставить эту затею. Из райкома партии даже по нашей просьбе опытного лектора присылали. Но Агафон и слушать никого не хотел и стал всерьез в пустыню собираться.
Распрощался он с нами и подался на север, в самую чащобу. Вырыл себе землянку, отгородился от хищного зверя и стал жить-поживать, духовного добра наживать. Спрашиваете, чем питался? А чем бог послал. Кое-что с собой прихватил, грибы да ягоды собирал, опять же орехи, благо кедровника в наших краях пропасть.
Но недолго прожил Агафон в одиночестве. Однажды ввалилась в его землянку белокурая девица с рюкзаком за плечами и попросила угостить ее чаем. Наш пустынник поначалу подумал: искушает его бес, ибо девица оказалась румяная да смешливая. Но за ней двое мужчин пожаловали, испачканные в глине до невозможности. И были это геологи, искавшие нефть. Богатеющий был край, где Агафон от мира прятался. Я слыхал, что по нефтедобыче он сейчас не то третьим, не то четвертым Баку числится.
И Агафон сильно расстроился. Ему для спасения души мертвая тишина требуется, а где ее возьмешь, когда тысячи людей да разные механизмы в округе появятся! Он спросил у геологов, как же ему быть. Смеются. А в заключение посоветовали к ним в экспедицию на работу поступить, поскольку у них рабочих не хватало.
Но пустынник не желал сдаваться. Рано утром забрал из землянки убогие свои пожитки да и махнул еще дальше на север, пробираясь в самые дремучие места, подальше от нефтяных вышек. Месяц он путешествовал, пока не встретилось ему подходящее место. Вырыл он близ опушки леса новую землянку, залез в нее и давай снова перед образом матушки-троеручицы поклоны отбивать.
А месяцы шли. И уж совсем наш Агафон стал от мира отрешаться, да случилось тут одно происшествие: проснулся он однажды на заре и вдруг слышит — самолет гудит.
— Воздух! — не своим голосом завопил он, вспомнив про свой артиллерийский склад, выбежал из землянки и видит: висит над полянкой чудная такая машина — вроде стрекозы, а из ее брюха веревочная лестница свешена, люди по ней спускаются.
Бросился пустынник в землянку обратно и с удвоенной энергией принялся за поклоны, чтобы поскорее сгинуло железное видение. Да где уж! Поисковая партия мигом разыскала его убежище. И тут же предложили Агафону с ними вместе какие-то редкие элементы искать. Пришлось бедняге и отсюда ночью удирать. Даже чайник, лучшее сокровище свое, на очаге забыл!
Долго ли, коротко ли, но добрался он до горы, густо поросшей сосняком. Облюбовал Агафон себе местечко возле ручья, взялся за лопату, поплевал на руки и... тут же выронил ее из рук: прямо над его головой проплыли две большие железные стрекозы, таща на канатах что-то огромное и тоже железное. И понял Агафон: не видать ему благословенной тишины и в этих местах.
Иван Никитич замолчал и стал наливать себе в кружку ароматного чая.
— Ну и как же Агафон ваш вышел из положения на этот раз? — полюбопытствовали мы.
— Об этом он пусть сам вам расскажет, — отозвался лесник и, распахнув окошко, крикнул: — Эй, сосед, зайди сюда, товарищи корреспонденты хотят о чем-то спросить тебя!
Из соседней избы вышел не старый еще мужчина в красной шелковой тенниске. Поздоровавшись с нами и узнав, о чем идет речь, он смущенно махнул рукой.
— Было такое дело по молодости моих лет.
— Где же вы сейчас «спасаетесь»? — засмеялись мы.
— В колхозной мастерской, — кротко ответил он. — Да еще на заочных курсах механизаторов. Надо же наверстывать упущенное!
Когда основные вопросы, стоявшие в повестке дня, были решены и расширенное заседание месткома перешло к разным текущим делам (всеобщее облегчение, все заулыбались), слово попросила страхделегат Зайчикова.
— Вот мы тут всякие текущие дела обсуждаем, а Анну Фоминичну, курьершу нашу, опять никто не навестил. Как страхделегат, я, конечно, заходила к ней, три апельсина ей снесла, но ведь это было дней десять назад! Пускай теперь ее кто-нибудь из месткома посетит. Обижается старуха. Говорит, ежели кто из начальства заболеет, целые делегации посылают. А курьер будто и не человек.
Предместкома Мирандолинов сокрушенно понурил голову.
— Она действительно имеет все права на нас обижаться. Правда, Анна — женщина своя, поймет, что мы не ходим к ней, потому что очень заняты. А все же неудобно. Ты, Зайчикова, возьми это дело в «вой руки. Нечего тебе дожидаться других, а, как страхделегат, преподнеси ей от месткома гостинец — ну там яблок ей купи да виноградного соку. Трешницу мы на это отпустим. Главное ведь не гостинец, а внимание коллектива. Договорились?
Когда Зайчикова села на место, Мирандолинов зорко оглядел всех и продолжал:
— А теперь позвольте мне сказать, товарищи! Довожу до сведения членов месткома, что в нашем здоровом коллективе завелся сектант!
Собравшиеся тревожно уставились на него. Какой такой сектант? Откуда он взялся? И, главное, что ему нужно?
— Из новеньких кто-нибудь? — робко спросила комсомолка Тюлькина.
Мирандолинов отрицательно покачал головой.
— Нет, не из новых, а, наоборот, из самых старейших. Это тетя Кланя, ночной сторож.
Все так и ахнули. Тетя Кланя — одинокая, ласковая к людям старушка, каждая морщинка ее так и светилась добротой. Было смешно немножко и трогательно, когда она со своей берданкой, древней, как она сама, неторопливо семенила по территории конторы, охраняя «объект». Зарплата у нее была небольшая, но никто никогда не слыхивал от нее старушечьей воркотни на трудное житье.
— По-моему, все это враки, — решительно заявил один из присутствующих. — Сектанты — это изуверы и фанатики. А тетя Кланя какой изувер? Она человек добрецкий. Интересно, кто принес эту байку?
