— Ладно! Давай «Джонни»! — крикнул он, вылезая из-за стола.
Невеста включила магнитофон, мгновенно расчистилось место, и Запуцкий с Галей задергались в твисте. Когда он, запыхавшийся, уселся рядом с Гришей, тот не удержался, чтобы не съязвить:
— Ловко танцуете. Только я так думаю: ежели я поп, то ходить без рясы не имею права. А тем более плясать.
— Совершенно правильно, — согласился отец Михаил, — а вы знаете что? Напишите на меня жалобу нашему епископу. У нас стенгазета в епископате есть, продерут меня там с песочком, может, я и исправлюсь. Ну что, выпьем?
— Д-давай!
Они еще раз выпили. Грише уже не казалось странным и диким, что он пьет с попом. У него на душе было то, что отец Михаил назвал бы «и в человецех благоволение». Больше комсорг мало что помнил. Только пахнущую крепкими духами бороду отца Михаила да его мокрые большие губы.
И чего только не делает коварная «Столичная» с людьми! Даже с такими принципиальными, как Гриша Шепотков.
У Лены приближался последний экзамен. Первым, кто почувствовал это на своей шкуре, был ее братишка, пятиклассник Генка. Для него наступили тяжелые времена. С раннего утра мама выпроваживала его из дому, и он вел цыганский образ жизни где-нибудь на реке. Зато его ненаглядная сестричка имела возможность в полной тишине и спокойствии зубрить свои биномы и извлекать квадратные корни.
И вот настало утро последнего экзамена. Чудесное утро! Ясное, солнечное. Генка встал и на цыпочках подошел к сестриной комнате. Лена была уже на ногах, бледная, осунувшаяся. Ее начищенные белые туфли стояли за дверью: мама нынче разрешила надеть их. На счастье!
Старушка соседка Марья Павловна, зашедшая по каким-то надобностям к маме, проходя мимо туфель, вынула из фартука пятикопеечную монету и, хитро подмигнув Генке, быстро всунула ее за немного отставшую стельку.
— На счастье Леночке! — шепнула она.
Когда соседка ушла, Генка, недолго думая, ленивой походкой прошелся мимо туфель, воровато оглянулся и извлек пятак из туфли. На газировку!
Из кухни выбежала мама.
— Иди, доченька, выпей кофе с твоими любимыми гренками! — обратилась она к Лене.
Проводив ее на кухню страдающими глазами, мама глубоко вздохнула, достала из кармана фартука пятачок и тоже сунула под подкладку правой туфли, прошептав: «Примета верная, все будет хорошо!»
«А приметы есть суеверие!» — ликуя, подумал Генка.
И ровно секунду спустя после ухода матери монета перекочевала в кармашек его безрукавки.
Но вот Лену напоили кофе, она снова прошла в свою комнату. Возле двери, метнув быстрый взгляд на брата, достала монету и вложила в ту же правую туфлю, произнеся скороговоркой какое-то заклинание.
Надо ли говорить, что и сестрин пятак оказался в Генкином кармане!
Послышался густой кашель. Он давал знать, что папа проснулся, оделся, позавтракал и собирается в свою контору.
— Ну, Ленуся, желаю тебе всяческого благополучия и удачи! — забасил он, зайдя к дочери и целуя ее в лоб.
— К черту! К черту! — всхлипнула дочь. — Я ведь, папа, все окончательно и бесповоротно забыла!
— Ничего, вот придешь в школу, успокоишься и все вспомнишь. Ты у меня девочка умная.
Лена, продолжая хныкать, ушла. А папа тоже вдруг заприметил Леночкины туфли. Он порылся в кошельке, достал полтинник и засунул монету за подкладку той же туфли.
Крепко зажав в кулаке добытые монеты, Генка крикнул:
— Мама, я пойду!
— Ступай, ступай, — отозвалась из кухни мать. — Но через час возвращайся, кофеем тебя напою.
«Нуждаюсь я в вашем кофее!» — фыркнул Генка и вихрем помчался по раскаленной улице.
...Последний экзамен Лена сдала отлично.
— Видать, выручил тебя мой пятачок-то! — воскликнула соседка Марья Павловна, утирая платочком радостные слезы.
— Ваш пятак? — удивилась Лена.
— Ну да, который я в твою беленькую туфлю под пятку засунула. Как говорится, на счастье.
Лена недоуменно пожала плечами.
— Так это я сама положила!
— И я тоже, — вмешалась в разговор мама, — только Леночка свои старенькие лодочки надела. Белые туфли ей немного жмут.
Папа взял правую туфлю дочери и внимательно ее ощупал.
— Странно, — заметил он, — и непонятно. Я, признаться, на счастье Леночке тоже сюда монету положил. Где же она?
И все, не сговариваясь, взглянули на Генку.
— Геннадий! — Голос у папы был официально сух. — Куда девались монеты из этой туфли?
— Куда девались? — отозвался Генка. — Так я на них мороженое купил. В порядке борьбы с пережитками и колдовством.
— Все ясно, — грустно сказал папа, расстегивая ремень. — Придется, видно, в упомянутую борьбу внести кое-какие коррективы. А ну...
— Хорошо, бей! Только имей в виду, я нынче же напишу письмо в «Пионерскую правду». И озаглавлю его так: «За что меня выпорол папа (в порядке дискуссии)».
Все громко ахнули. Папа медленно опустил ремень.
В повседневной жизни мы довольно часто сталкиваемся со сказочными ситуациями. Право, куда чаще, чем следовало бы в наш просвещенный век кибернетических машин и транзисторных радиоприемников. Вот вам самый свежий пример. Гулял я однажды по улице. Прохожу мимо кафе «Белая ворона» и вдруг вижу: выходит оттуда Ваня Махоткин, друг моего незабвенного детства, тот самый, кого мы в школе ласково называли «Бурачок» — за тучность и свекольный румянец щек. Я радостно завопил:
— Бурачище, привет!
Ваня озадаченно всмотрелся в меня, потом просиял:
— Здорово, Пончик! (Это мое школьное прозвище.) Вот так встреча! Ты еще не ужинал?
— Нет.
— Тогда приглашаю тебя на шашлык. Пальчики оближешь. Нет, не в этом кафе, а на другой улице, неподалеку. Пошли!
Пришли мы на соседнюю улицу. Зашли в кафе «Созвездие Андромеды». Ваня, видать, здесь завсегдатай. Раскланиваясь на все стороны, он прошел в маленький зал и поманил пальцем девушку-официантку.
— Записывай, Дуняша, — деловито командовал Бурачок, — сообрази нам бутылочку коньяку, марочного, разумеется, и скажи повару, чтобы зажарил пару шашлыков. Да грибков маринованных подай, да колбаски...
Я беспокойно завертелся на стуле.
— Зачем нам столько? — упрекнул я приятеля. — Один коньяк стоит бог знает сколько.
— Не волнуйся. Мы поужинаем, как в сказке. Вот эта штука, — он указал на покрывавшую его затылок пеструю бухарскую тюбетейку, — у меня волшебная.
Наелись мы, что называется, до отвела. Бурачок спрашивает:
— Может, еще по шашлыку трахнем? Не хочешь? Тогда гляди и удивляйся. Эй, Дуняша!
Подошла официантка. Ваня приподнял свою тюбетейку и игриво покрутил ею над головой.
— В расчете? — спросил он с наглой улыбкой.
Официантка почтительно склонила голову.
— Сполна?
— Конечно, Иван Егорович, сполна.
Я недоуменно хлопал глазами. Действительно, ситуация типично сказочная. Я сказал об этом Бурачку.
— Сказка — чепуха! — захихикал он. — В сказке мужик, желая разыграть барина, заранее оплатил трактирщику расходы. А я не потратил ни копейки. Типичное волшебство, и почти никакого мошенства!
Тут его подозвал кто-то, и он убежал, оставив на стуле свой волшебный головной убор. Я с уважением взял его в руки. Тюбетейка как тюбетейка, а какую силу имеет!
Прошло двадцать ужасных минут. Ванька не показывался. Меня стала бить мелкая дрожь. А что, если Бурачок вовсе не явится? Но подошла Дуняша и передала, что звонил Иван Егорыч, он задерживается, я могу идти домой, захватив забытую им тюбетейку.
— Скажите. — робко пролепетал я, — сколько... этого... с нас причитается?
— С вас? — удивилась Дуняша. — Ни копейки.
Ого, а тюбетейка-то, оказывается, и вправду волшебная!
— Ну, коли так, — весело сказал я, напяливая тюбетейку себе на голову, — то закачусь-ка я сейчас в кафе «Белая ворона» на весь вечер. Гулять так гулять! Попользуюсь волшебной тюбетейкой.
Дуняша улыбнулась и, нагнувшись ко мне, доверительно сказала:
— Не советую. Тюбетейка ваша там недействительна. Ивану Егорычу заниматься волшбой в «Белой вороне» нельзя. Рискованно! Он ведь там заведующий. Волшебную силу там имеет другой головной убор — кепка-букле Петра Петровича, заведующего нашим кафе, «Созвездие Андромеды».
Скрипицын ворвался ко мне запыхавшийся и страшно озабоченный.
— Приглашаю вас нынче вечером к себе, — выпалил он, переводя дух, — хочу прочесть некоторым друзьям и знакомым свой новый рассказ. Жду. Будет «Столичная» и салат из креветок.
— Действие, разумеется, происходит в третьем тысячелетии нашей эры, где-нибудь в созвездии Центавра? — иронически осведомился я.
— Нет, нет, — замахал руками Скрипицын, — астральных рассказов я больше не пишу. В новом произведении мой талант оборачивается к читателям новой гранью: певца и глашатая великой королевы — химии. Этого от меня властно потребовала жизнь.
