А за окном два бати и две мамани плачут и обнимаются. А куры в сарае притихли, молчат, потому что это не их праздник, а наш, а им, курям, испытание Господне и плаха поголовная. А корова себе мумукнула - и дальше себе хрустеть. А кем она там хрустит - это уже не наше пьяное разгульное свадебное дело!
Олег Солод
КАК Я БОЛЕЛ КОРЬЮ
Как-то в прошлом году мне случилось заболеть корью. Первой безупречно правильный диагноз поставила моя старенькая бабушка, которая на четвертый день болезни, когда еще все терялись в догадках, проворчала: "Гадостью какой-то ребенка заразили". И лишь потом, через сутки, после серьезного научного осмотра солидный профессор уверенно заявил: - Все абсолютно ясно. Это псевдотуберкулез...
- Или моноклеоз, - добавил он после некоторого раздумья.
Диагноз бабушки показался мне ближе к истине, хотя я, к счастью, и не был ранее знаком с предложенными мне на выбор безусловно достойными заболеваниями. Впрочем, научный спор не затянулся надолго. Когда через день я, богато украшенный красными пятнышками, прибыл в приемный покой больницы, тот же профессор еще раз осмотрел меня и убедительно заявил:
- Как я и предполагал, это корь.
На всякий случай я не стал напоминать ему о нашей предыдущей встрече, ибо иначе мне наверняка пришлось бы не воображать о себе и болеть псевдотуберкулезом.
В общем, мы сошлись на кори, чему я, в принципе, рад. По крайней мере. за время болезни я узнал массу полезных вещей и теперь умею лечить корь по научному. Делается это следующим образом.
Первым делом больного следует уложить в постель, тщательно изолировать от окружающих и предоставить самому себе. После проведения этих целительных процедур следует не реже трех раз в сутки посещать несчастного и осведомляться у него о ходе лечения, обязательно заставляя каждый раз пересказывать заново все основные ощущения. В этом последнем, как мне показалось, заключена вся соль. По крайней мере, мой лечащий врач и все другие врачи, принимавшие участие в моем лечении, пользовались этим приемом необычайно ревностно.
Первый раз я увидел врача на другой день после того, как приступил к лечению. Очнувшись после тяжелого забытья, я обнаружил его над своей кроватью.
- Здравствуйте, - произнес он столь фальшиво бодрым голосом, что я поневоле поискал у него за спиной священника. - Как идет лечение?
Тогда я еще не знал, что лечение уже идет, поэтому в ответ лишь пожал плечами.
Врач заметно погрустнел, тщательно выслушал меня, постучал согнутым пальцем по ребрам, к чему-то прислушиваясь, потом сел на край постели, достал блокнот, авторучку и спросил:
- Ну, как все началось?
К сожалению, в то время я еще не знал, что пересказывание своих мучений является важнейшей целительной процедурой.
- Температура поднялась, - довольно вяло произнес я.
Врач поспешно записал это. после чего с явным нетерпением спросил:
- А еще?
- Ничего, - я снова пожал плечами.
Было заметно, что он серьезно раздосадован.
- Может быть, кашель? Или резь в глазах?
К сожалению, я не удовлетворил его ожиданий, и он ушел сумрачным.
- Больной очень плох, - послышался его приглушенный голос из-за двери.
Не прошло и десяти минут, как в дверь заглянул новый слуга Эскулапа.
По-видимому, нет нужды говорить, что после того, как я удовлетворил его любопытство насчет хода лечения, он потребовал разъяснить ему, с чего все началось.
Услышав эти слова, я заметно занервничал. Как и любому любителю детективов, мне хорошо известен излюбленный прием следователей - заставить подозреваемого неоднократно повторять свое алиби с целью уличить его во лжи. Воображение живо нарисовало мне, как после первой же ошибки ворвавшиеся по команде врача санитары потащат меня в ванную отмывать ложную сыпь. Тем не менее, я решил бороться до конца.
- Температура поднялась, - произнес я с заметным напряжением, тщательно следя за реакцией собеседника.
- Дальше, - произнес он нетерпеливо.
- Голова болела.
Он записал.
- А еще?
Я лихорадочно принялся вспоминать. По-моему, речь шла о кашле.
- К-кашель, - произнес я неуверенно.
Он встрепенулся, как охотничья собака, напавшая на след.
- Глубокий или нет?
- Глубокий, - ответил я решительно и попал в точку.
Он улыбнулся, похлопал меня по плечу и ушел.
От лечения я сильно устал и немедленно уснул. Проснулся я от того. что кто-то сильно тряс меня за руку.
Их было двое. Один склонился надо мной и что-то говорил. Через минуту я разобрал: он спрашивал меня, как идет лечение.
Никогда раньше я не встречал докторов с такой необузданной страстью к выведыванию симптомов вашей болезни. Вероятно, это качество является отличительной чертой врачей, специализирующихся на кори.
При этом чем тяжелее окажутся ваши мучения, тем больше радости доставите вы вашему врачу. Столбик термометра, поднявшийся до сорока градусов, приведет его в такое же возбуждение, как болельщика "Динамо" победа над "Спартаком" в гостях. Лечащий врач моего соседа по койке пришел в неописуемый восторг, узнав, что сильнейший зуд две ночи не давал его больному заснуть. Тайком заглянув в историю болезни, я обнаружил там крупную подпись "чесотка" и три восклицательных знака рядом с ней.
Втайне я даже думаю, что стоит вам заявить врачу, как прошедшей ночью от причиненных мук вы в страшных мучениях испустили дух, и мы сможем, наконец, увидеть желанный облик совершенно счастливого человека.
При всем этом необходимо твердо помнить одно - муки, входящие в арсенал вашего повествования, должны не менее двух раз упоминаться в соответствующих учебниках. Стоит вам невзначай пожаловаться на что-то не предусмотренное теорией, и девять врачей из десяти придут к выводу, что медицина в вашем случае бессильна.
Однако не следует увлекаться. Необходимо помнить, например, что температура человеческого тела не может превышать сорока двух градусов. Один знакомый, выслушав мои инструкции, немедленно вызвал врача и заявил, что у него на градуснике шестьдесят пять. Это привело к тяжелым последствиям - из инфекционной палаты его перевели в клинику душевнобольных, где он, по-моему, до сих пор и находится.
Первый раз я проверил свою теорию на тех двоих. которые меня разбудили. Я доверчиво поведал им о кашле, насморке, высокой температуре, сыпи, чесотке, головных болях и головокружениях. Они не успевали записывать, после чего долго благодарили меня и ушли под глубоким впечатлением. По-видимому, среди коллектива врачей прошел слух о том, что в седьмой палате лежит больной с исключительно интересными симптомами - на следующий день их пришло человек семь. Последнему удалось выведать у меня о судорогах конечностей, после чего он немедленно прекратил опрос и ушел хвастаться перед коллегами.
Истинной виртуозности я достиг в день выписки. Накануне пришлось потрудиться. Слух о моих замечательных страданиях дошел до заведующего отделением, и мне устроили показательное прослушивание. Собралось человек десять. После моего выступления слово взял профессор и назидательно пояснил, что в моем случае его отделению представилась счастливая возможность наблюдать редкий тип остротекущей кори.
На следующий день, перед самой выпиской, ко мне привели студентов-медиков. Их была целая группа, и они робко жались в дверях.
- Проходите, ребята, рассаживайтесь, - пригласил я их и призывно покашлял, предложив в качестве дополнительной приманки великолепный образец судороги. Студенты оживленно загалдели и расселись по кроватям.
- Придется много записывать, - предупредил я.
Лечащий врач (он тоже пришел послушать меня на прощание) снисходительно посмотрел на юнцов и нажал кнопку портативного диктофона. Студенты судорожно замерли с приготовленными ручками.
Я выдержал значительную паузу.
- В тот день царила промозглая сырость. Я проснулся под заунывный вой ветра и шум дождя. - начал я замогильным голосом. - Жестокий озноб, повышенная температура и насморк со странными выделениями мучили меня всю ночь. "Это корь!" - внезапно пронеслось в голове, и все тело в муке содрогнулось.
Я остановился попить воды. Самую впечатлительную студентку пришлось вывести. Остальные слушали меня, раскрыв рот.
Через час я закончил. Студенты лихорадочно приводили в порядок записи. Студентки смотрели на меня влюбленными глазами.
На прощание группа врачей преподнесла мне цветы.
- Ваша болезнь принесла огромную пользу науке, - сказал профессор.
А я подумал о другом. Ведь корью не болеют дважды, а значит, я уже никогда не встречусь с этими замечательными людьми.
ВЛАДИМИР ТУЧКОВ
ЭКИПАЖ ПОДВОДНОЙ ЛОДКИ
У экипажа атомной подводной лодки, из-за радиоактивного облучения и длительного пребывания в противоестественной среде, редкий волосяной покров на голове и пониженная потенция в теле. Поэтому экипаж подводной лодки не стремится на поверхность, а предпочитает прятать изъяны своего организма в пучине морской, на длительное время уходя в автономное плавание, не откликаясь на позывные и не вступая в радиопереговоры с семьями. Пусть хранят в своей памяти кудрявых и молодцеватых детей, отцов и мужей, некогда прытких и неуемных.
