Если его ещё не склевала канарейка.
Канарейке было тесно в одной клетке с дочкой моей жены по материнской линии. И мы переселили канарейку в лампочку. Это ведь тоже под потолком. И теперь по вечерам, когда мы включаем свет, канарейка жалобно поет. Настоящая светомузыка!
Вот, пожалуй, и все жильцы моей квартирки. Только почему мне так не хочется просыпаться?
Поезд остановился прямо в тоннеле. Причем первый вагон уже вышел из тоннеля, а последний ещё не вошел. Неожиданная остановка огорчила всех, кроме пассажира из последнего вагона. И не потому, что в его вагоне было светлей, чем в других, а потому, что недалеко от тоннеля жил его отец. Каждый отпуск проезжал пассажир через этот тоннель, но отца не видел уже много лет, так как остановки здесь поезд не делал. Пассажир высунулся из окошка и окликнул проводника, который разгуливал вдоль поезда:
– Что случилось?
– Да при выходе из тоннеля рельс лопнул.
– А скоро поедем?
– Да не раньше, чем через четыре часа, – сказал проводник и двинулся обратно, на другой конец тоннеля. Прямо напротив последнего вагона находилась телефонная будка. Пассажир сошел с поезда и позвонил отцу. Ему ответили, что отец на работе, и дали номер рабочего телефона. Пассажир позвонил на работу.
– Сынок?! – почему-то сразу узнал его отец.
– Я, батя! На целых четыре часа.
– Какая жалость, – расстроился отец. – У меня до конца работы как раз четыре часа.
– А нельзя отпроситься?
– Нельзя, – ответил отец. – Работа срочная. Ну да я что-нибудь придумаю.
Пассажир повесил трубку.
Проводник как раз возвращался из тоннеля.
– Едем через два часа, – объявил он.
– Как – через два?! – ахнул пассажир. – Вы же обещали: через четыре!
– Так ремонтник думал: за четыре отремонтирует, а теперь говорит: за два, – объяснил проводник и двинулся обратно, на другой конец тоннеля.
Пассажир бросился к телефону:
– Отец! Тут, понимаешь, какое дело: не четыре часа у меня, а два!
– Какая досада! – огорчился отец. – Ну да ничего, поднажму маленько – может, за час управлюсь.
Пассажир повесил трубку. Из тоннеля, насвистывая, вышел проводник:
– Такой ремонтник попался хороший! За час, говорит, сделаю!
Пассажир бросился к телефону:
– Отец! Извиняй! Не два часа у меня, а час!
– Вот незадача-то! – приуныл отец. – В полчаса я, конечно, не уложусь.
Пассажир повесил трубку. Из тоннеля как раз возвращался проводник:
– Ну, анекдот! Там работы, оказывается, на полчаса.
– Что ж он голову-то морочит?! – закричал пассажир и бросился к телефону. – Отец! А за десять минут не сделаешь?
– Сделаю, сынок! Костьми лягу, но сделаю!
Пассажир повесил трубку. Из тоннеля, играя прутиком, вышел проводник:
– Ну и трепач этот ремонтник! «Столько работы, столько работы!» А там делов-то на десять минут.
– Вот гад! – прошептал пассажир и набрал номер. – Отец, слышь? Ничего у нас не выйдет. Там гад один обещал стоянку четыре часа, а теперь говорит: десять минут.
– Действительно – гад, – согласился отец. – Ну да не отчаивайся: сейчас кончу!
– Все по вагонам! – донесся из тоннеля голос проводника.
– Прощай, отец! – крикнул пассажир. – Не дали нам с тобой встретиться!
– Погоди, сынок! – шумно дыша, закричал отец. – Я уже освободился! Не вешай трубку!
Но пассажир уже вскочил в вагон.
При выезде из тоннеля он заметил будку путевого обходчика, а в её окне – старика. Он вытирал кепкой мокрое лицо и радостно кричал в телефонную трубку:
– Освободился я, сынок! Освободился!
Но стук колес заглушал его слова…
Я считаю, с пьянством надо бороться. И не последнюю роль в этой борьбе играет искусство. А что делает наш бригадир Кузьмич? Заваливается на днях в раздевалку и говорит:
– После работы – культпоход в музей. Будем там бороться с пьянством.
Зубов, слесарь наш, ему объясняет:
– Чего мы, туристы – по музеям околачиваться? После работы надо отдыхать от борьбы с пьянством!
Кузьмич говорит:
– Нет, чувырло! Ты у меня в музей почапаешь – повышать свой низкий культурный уровень!
В общем, после работы мы все как один вышли в музей.
Ну, разделись, конечно. Закурили. Кузьмич говорит:
– Покурите – не расходитесь. ещё экскурсовод, наверно, будет. Изучайте пока это полотно.
Смотрим – действительно полотно висит. На окне. Изображает орнамент. А рядом с полотном – картина. Над урной. Изображает бутылку. Сбоку тень пририсована в виде костыля. И слова какие-то написаны. По-русски, кажется. Только мы прочесть не успели, потому что экскурсовод подошел. И вовсе не на мумию похожий, как Кузьмич обещал. А такая маленькая девушка, но в очках.
Зубов её спрашивает:
– А правда, что мумия – это жена фараона?
Девушка говорит сквозь нос:
– Нет, мумия – это забальзамированный фараон.
Зубов говорит:
– Значит, он так бальзама наклюкался, что мужскую силу потерял?! И женщиной заделался?!
Кузьмич говорит:
– Не так. Если фараон был плохим, его убивали, а если хорошим, из него делали мумию.
И тут вся наша экскурсия подходит к такой полукруглой картине. На ней старинная мамаша с пацаном зафиксирована.
Зубов спрашивает эту мумию в очках:
– А чего это у них тарелки на голове? Они чего, пьяные?
– Не задавай девушке глупых вопросов! – говорит Кузьмич. – Раз тарелки на голове, значит, художник был пьяным.
Эта девушка очки сняла и говорит:
– Вопрос поставлен интересно. Над головой мадонны, как и младенца, – нимб – символ святости. А «мадонна» по-итальянски означает «мать».
Ну, мы, конечно, молчим, делаем вид, что не замечаем девушкиных ошибок. Потому что, во-первых, не «мадонна», а «мадера». А во-вторых, это не мать, а муть. Хотя после нее действительно чувствуешь, будто тебе на голову нимб надели. Только размера на два меньше.
Перешли к следующей картине. Девушка-экскурсовод говорит:
– Картина называется «Завтрак крестьянина». Тяжела была крестьянская доля. От зари до зари работал крестьянин в поте лица. Вот и сейчас он выпил бутылку самодельной наливки и, доев последний кусок хлеба, на целый день уйдет в поле.
Зубов говорит:
– А мне кажется, в бутылке маленько осталось.
Кузьмич его в бок толкает: не сбивай, мол, с мыслей экскурсоводку!
Экскурсоводка говорит:
– Следующая картина – «Пир богов».
– Вот черти! – говорит Зубов. – Целую канистру раздавили!
Экскурсоводка спокойно продолжает:
– А эта картина принадлежит кисти такого-то неизвестного художника такой-то половины века. Называется «Натюрморт». Что в переводе означает
– "мертвая натура".
– А как живой! – говорит Зубов. – Мы таким натюрмортом вчера закусывали.
– Правильно! – улыбнулась экскурсоводка. – Изображение закуски – это натюрморт.
– А изображение лица, – говорит Зубов, – это натюрморда.
И тут действительно подходим к изображению лица. Только – не целиком, а до пояса.
Экскурсоводка говорит:
– Перед вами – «Кающаяся Магдалина».
– Икающая, – говорит Зубов. – После этого всегда хорошо икается.
Экскурсоводка говорит, заикаясь:
– А это – «Утро стрелецкой казни».
Зубов говорит:
– Точно! С вечера так напьешься «Стрелецкой», что утром хоть голову отрубай!
Экскурсоводка говорит, икая:
– А это – картина «Иван Грязный выпивает со своим сыном».
И тут нам всем стало ужасно жалко за экскурсоводку. И мы говорим Зубову:
– Все! Поиздевался! Беги вниз и бери пять по ноль семь. Или семь – по ноль пять.
В общем, экскурсию мы в подворотне заканчивали. Сначала белое пили по-черному. А потом красное – до посинения. Зубов все время мадонну вспоминал. Только нашу. И только когда падал. Кузьмич его три раза перекрестил. Бутылкой. А он за это Кузьмичу нимб попортил.
Нет, с пьянством надо что-то думать. Может, музеи закрыть, к свиньям? Или портреты древних алкоголиков замазать? Только печень их пускай висит. Проспиртованная. Потому что великая она – эта сила искусства!
– Но если никто не виноват, как же объяснить взрыв в лаборатории?
– Это был не взрыв.
– Почему же тогда погиб профессор?
– Он не погиб.
– Где же он?
– В этой комнате.
– Но я вижу лишь дым.
– Это и есть профессор.
– Нет, так у нас дело не пойдет, – инспектор откинулся на спинку кресла. – Начнем сначала. Итак, вы утверждаете, что в лаборатории никого не было, кроме вас и профессора Коро?
– Совершенно верно, – сказал доктор Сислей.
– Как же призошел взрыв?
– Это был не взрыв, – ответил доктор. – Обыкновенная вспышка, сопровождающая освобожденную энергию.
– Освобожденную от чего?
– От профессора, разумеется. Сейчас его энергии хватает только на то, чтобы удерживаться в газообразном состоянии.
