– Освобожденную от чего?
– От профессора, разумеется. Сейчас его энергии хватает только на то, чтобы удерживаться в газообразном состоянии.
– Но, убейте меня, я не понимаю, как он дошел до такого состояния!
– При помощи своего нового аппарата. Человек сначала размягчается, потом разжижается, а потом распыляется.
– А как же обратно?
– Очень легко! Запоминающее устройство помнит связь атомов твердого профессора, а конденсатор при необходимости сконденсирует его из газообразного.
– Потрясающе! А что дает это изобретение?
– Полный отдых всех членов организма, ликвидацию избыточного веса за счет увеличения роста, смену пола на противоположный, траспортировку человека в любой форме, как то: баллон, бутылка, ящик, полиэтиленовый пакет, газопровод…
– Гениально придумано! – воскликнул инспектор. – А теперь я скажу, что дает это вам, доктор Сислей. Место заведующего лабораторией! Но сделали вы это топорно. Убив профессора, топором вы растворили его в кислоте и ждали до тех пор, пока он не испарится. А потом имитировали взрыв.
– Но… – возразил было доктор.
– Спокойно! – инспектор перегнулся через стол. – Не надо пускать мне пыль в глаза! То, что вы не физик, я понял сразу: когда заметил отсутствие крови. Вы химик, Сислей! Не отпирайтесь!
– Да, – прошептал доктор. – Но у меня есть алиби.
– Что ж, – сказал инспектор. – Каждый имеет алиби, пока его не начали допрашивать. Только без этих штучек!
Но доктор уже щелкнул выключателем…
Когда снова зажегся свет, посредине комнаты стоял профессор Коро.
– Рад вас видёть, инспектор! – сказал он.
– Я тоже, – кивнул инспектор седеющей прямо на глазах головой. – Но славы таким путем вам не добиться. Думаете, я не слышал, как вы стояли за дверью и подслушивали наш разговор? Ваше изобретение – фикция чистейшей воды!
– Не более, чем ваша должность, – парировал профессор. – Вы не первый агент, которого засылает к нам Строительно-Разведывательное Управление.
– Ложь! – крикнул инспектор, выведенный из равновесия.
– Успокойтесь, – мягко сказал профессор, и его лучистая улыбка осветила инспекторское лицо…
В то же мгновение инспектор вспыхнул и испарился.
– Ну и запах! – поморщился профессор. – Откройте форточку, доктор!
Литературовед Кротов ехал из Ленинграда в город Пушкин, чтобы принять участие в Пушкинских чтениях.
Глядя на унылые картины, пробегавшие за окном, он размышлял о связи литературы и литературоведения и не заметил, как подъехал к Царскосельскому лицею.
Кротов вылез из кареты и сразу опьянел от кислорода.
– Ну, слава государю, успели-с! – сказал ему швейцар с седыми баками.
– Лицеисты все в сборе.
Кротов скинул швейцару меховую шинель и, поскрипывая высокими сапогами, поспешил за каким-то кавалергардом.
"Хорошо придумано, – ещё ничего не понимая, мысленно отметил Кротов.
– Только как же я проморгал, когда автобус на карету меняли?"
Наконец они пришли. Зала была уже полна. Долетали обрывки фраз: «Экзамен… Словесность…» Незнакомая дама обратила на Кротова свой лорнет и учинила ему улыбку.
Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Кротов повернулся и обмер: рядом с ним за длинным экзаменаторским столом сидел Державин. Правда, уже старик. Нет, это был не сон. Маститый поэт екатерининской эпохи насупил брови и спросил литературоведа:
– Ну что, начнем?
– Как вам будет угодно, – пролепетал Кротов и, подумав, робко добавил: – с!
В то же мгновение на середину залы вылетел курчавый мальчуган и с жаром стал читать свою оду «Воспоминания в Царском Селе».
Кротов вспотел. Он впервые видел живого Пушкина.
Но тут же поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом: «Как жить? Где работать?! О ком писать?!!»
И даже после бала, утомленный, наш литературовед долго не мог прийти в себя. «О ком писать, – думал он, засыпая, – если даже Пушкин ничего такого ещё не создал?!»
Проснулся Кротов в середине ночи. «Ничего не создал?!» Он вскочил с постели.
– Так зачем же я буду писать о Пушкине? Хватит! Теперь я сам себе Пушкин!
Кротов положил перед собой пачку чистой бумаги и, умакнув гусиное перо в чернила, начал сочинять:
Мой дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Он уважать себя заставил И лучше выдумать не мог…
Сочинялось легко.
– И без всяких черновиков! – радовался он. – Сегодня же отнесу к издателю.
Но через несколько минут наступил творческий кризис. Наизусть «Евгения Онегина» Кротов не помнил.
– А изложу-ка я его прозой! – решил он и написал: «Надев широкий боливар, Онегин едет убивать время, что наглядно рисует нам образ лишнего человека».
– Не то! – выругался про себя Кротов и все зачеркнул. – Так теперь пусть другие литературоведы пишут: «В своём романе „Евгений Онегин“ отец русской литературы Кротов с потрясающей полнотой раскрыл нам всю пустоту светского общества». Белинский. Светского общества… – повторил Кротов.
Ему припомнилась незнакомка с лорнетом. Красивая женщина, а из светского общества! И все присутствовавшие на экзамене – из светского общества! И даже он, Кротов, тоже из светского общества!
– Да меня за это светское общество!..
Кротов сжег неоконченный вариант «Евгения Онегина» и дал себе честное слово – никогда в жизни больше не быть Пушкиным.
– Напишу-ка я о том, что мне ближе, – сказал он и, положив перед собой новую пачку чистой бумаги, написал сверху: «Преступление и наказание. Кротов».
– Этим бессмертным произведением я вынесу суровый приговор всему буржуазному индивидуализму! – воскликнул он и тут же осекся, живо представив себе карающую десницу шефа жандармов Бенкендорфа.
– На какие ж гроши мне теперь жить?! – чуть не зарыдал Кротов. – Комедию, что ли, писать?! – и написал на новом листе: «Ревизор», – но, вспомнив, каким суровым нападкам подвергнется гоголевское творение Кротова, схватился за голову:
– Что делать?
И тут же поспешно добавил:
– Чернышевский. Ему принадлежат эти слова, а не Кротову.
– Кротову! – прогремел над ним железный голос.
Воздух наполнился азотом, водородом и выхлопными газами. Дышать стало легче.
– Слово предоставляется литературоведу Кротову! – повторил голос.
Все зааплодировали.
Кротов будто пробудился ото сна. Он взошел на трибуну, опустил пониже микрофон и с особой проникновенностью начал:
– Мы собрались на этот чудесный праздник, чтобы почтить память Пушкина, патриота-гражданина, борца с самодержавно-крепостническим строем!..
Нет, раньше донжуаном Горохов не был. В любви ему не везло по той простой причине, что он не встречался с женщинами. А не встречался он потому, что был слабосильным.
Но однажды с ним произошел случай, который в корне изменил всю его жизнь.
Горохов возвращался с работы позже обычного. На улице уже было темно, когда к нему приблизились двое и спросили время вместе с часами.
У Горохова екнуло под коленкой, и он, понимая, что делает не то, тихо позвал на помощь.
Редкие прохожие, в глубине души сочувствуя ему, быстро переходили на другую сторону и исчезали во мраке.
Тогда Горохов, уже совсем не понимая, что делает, снял часы и принялся их заводить.
Тогда-то и появилась из темноты эта девушка и прежде, чем Горохов успел опомниться, выбросила вперёд ногу и крикнула: «Йя!».
Один из двоих сразу упал, а другой стал медленно оседать.
Девушка протянула Горохову руку и сказала:
– Вера.
– Горохов, – ответил Горохов, соображая, что лучше: поцеловать ей руку или пожать?
Ему стало не по себе. «Лучше бы они часы у меня отобрали», – подумал он и, чтобы как-то разрядить обстановку, брезгливо сказал:
– Пойдемте отсюда, Вера.
Они пошли рядом. Пахло мокрой сиренью. Горохов ловко сломал одну веточку и вручил Вере:
– Здорово вы их все-таки!
– Ой, это совсем не трудно! – рассмеялась Вера. – Обыкновенное каратэ. Вот бейте меня!
Горохов смутился. Он не знал, как должен вести себя джентльмен с дамой в такой ситуации, и деликатно спросил:
– В какое место желаете?
– В любое, – сказала Вера. – Можно – в челюсть.
Горохов осторожно ударил.
– Сильней, – сказала Вера и стала в стойку.
Горохов ударил ещё раз. Но удар его до цели не дошел.
– Это блок, – просто сказала Вера. – А теперь снизу.
Горохов размахнулся и что есть силы ударил девушку в живот. Но рука его опять наткнулась на преграду.
– Это нижний блок, – объяснила Вера.
– А если сзади? – вошел в азарт Горохов и засучил рукава.
– А это будет уже… – и Вера произнесла непонятное Горохову японское слово.
– Потрясающе! – вытирая пот, сказал Горохов.
– Ничего особенного, – сказала Вера. – Все зависит от тренировки.
– Можно вас проводить? – вдруг спросил Горохов и для большей убедительности добавил: – А то одной в такое время…
