Александр Раскин - Очерки и почерки

Нас было трое:
                         ты
                             и я
И пальцы
               рук и
                        ног.
Их было пятеро.
                         Единственнейшая
                                                     моя!
По ним я сосчитал,
                              что
                                    я
                                       не
                                           одинок
Нас было шестеро:
                              я, ты
                                      и
                                         уши.
                                                Ты — гора!
Архитектура
                   ты!
                        И
                          музыки
                                     подобье…
Я без тебя ни два
                            ни полтора.
С тобой —
               семь!
                       Двадцать три!
                                     Сто восемнадцать с дробью.
На небе
            что-то
                      круглое
                                  горит.
Видать лучи,
                    но
                        не слыхать угара.
Кругом
           шестнадцать нас!
                                       Вот это —
                                                     габарит!
Нас четверо опять:
                              я,
                                 ты
                                      и два загара.
Снег…
           радуга…
Вдруг вышел я…
                           брожу.
Один
         вдоль
                   улиц
                           шумных
                                        и песчаных,
Подальше от толпы,
                                поближе
                                              к гаражу…
Мне хочется писать стихи
                                        о харьковчанах,
О том, как я считал
                               и допустил просчет,
Как называл стихом
                                любое
                                          сочиненье…
Я думал: ты
                  звезда,
                              а ты —
                                       наоборот.
Я думал: я — звезда,
                                 но есть
                                             другое
                                                        мненье.
Ах, Волга-мать —
                           река!
                                    Осталось не одно ль?
Ошибся я, но
                     буду
                            вновь
                                     чудесить!
Любимая!
               Пусть
                        без тебя
                                      я —
                                            ноль.
Ты без меня — одна.
                                Встань
                                          справа.
                                                     Вновь
                                                              нас десять!
Тысяч! строк!

Пахнет мамой и тетей, попахивает и папашей,
Старомодным фотографом 40 на 72.
Пахнет жирным борщом, отглагольною рифмой и кашей,
Пахнет белым стихом, выносимым друзьями едва.
Шестью семь сорок два, а четырежды семь двадцать
                                                                             восемь.
Пахнет детством и мясом и белым соленым грибом,
Пахнет первой любовью, которую мы переносим
Между корью и свинкой и лечим дорожным столбом.
Пахнет жареным, пареным, пресным и кислым, сушеным,
Восемнадцатой тысячей строк, без задержки
                                                      представленной в срок,
Пахнет свежею мыслью о том, что вдвоем хорошо нам
И что хуже гораздо, когда ты, увы, одинок.
Мир лежит на моих волосатых задумчивых лапах.
Он еще не обнюхан, но будет обнюхан вполне.
Растопырены ноздри, впиваю за запахом запах,
Коли что пропущу, умоляю, напомните мне.
Пахнет М. Исаковским, Твардовским и Е. Долматовским,
Тянет Блоком немножко и П. Антокольским сильней,
А бывает и так, что пахнёт и самим Матусовским,
И, по правде сказать, этот запах всего бы верней.

Я пришел в Гослитиздат,
Стал усат и бородат,
Потому что длинный волос,
Потому что сильный голос,
Потому что для ребят!

Раньше был Сережей просто,
Даже маленького роста.
А теперь — до облаков,
Потому что — Ми-хал-ков!

Дети любят красоту,
Дети любят высоту.
Я, на радость всем ребятам,
Заявляю, что расту!

Скоро буду я длинней,
Чем известный всем Корней,
Потому что он Чуковский,
Потому что я смешней.

Похожденья дяди Степы
Знают даже недотепы,
Про мимозу и Фому
Все читали на дому.

Я, ребята, протестую —
Мне кричали раз гуртом:
— Прочитай про цепь златую,
Что висит на дубе том!! —
Тут не надо лишних слов:
Я не Пушкин, а Крылов.

Я пишу ребятам книжки.
Их сосут как леденцы
Все девчонки, все мальчишки,
Все мамаши, все отцы,
Триста старых сторожей,
Сто чижей и сто ежей.
Все, кто ходят в зал Колонный,
Все ребята с Малой Бронной,
Два котенка,
Два утенка,
Три веселых поросенка,
Знает каждый, кто таков
Сверхписатель Михалков.

Отойдите от меня:
Я сейчас напишу что-нибудь совершенно
                                             замечательное!

Мне кажется порой, что я не гений,
Но как-никак меня рожала мать.
И был кругом такой простор весенний…
И полное собранье сочинений
Не так уж трудно в общем срифмовать.
Я тоже помню чудное мгновенье,
Когда передо мной явились вы.
Я тут же испустил стихотворенье
И долго прыгал выше головы.
Сперва я вас не разглядел спросонок,
Не отличил от прочих и иных,
Но сердце, как холодный поросенок,
Вдруг озарилось жаром отбивных.
Любовь? Любовь! И тут пошли со мною
Дремучие твориться чудеса:
То салом зарасту, то ветчиною,
То весь пошел тушенкою свиною,
То на душе сплошная колбаса.
Стою. Пою. Вдыхаю запах ржицы.
— Почем овес? — пытаю на возах.
Но стоит мне немного облениться —
И все тошнит, и голова кружится,
И ростбифы кровавые в глазах…
Гадючья лень! Не попишу недельку,
А там пошел бездельничать взасос…
Чтоб я не стал похожим на сардельку,
Спасай меня, любовь!
Ты слышишь? SOS!
Спасай меня от бреда и описок,
От всех огней потешных и шутих,
От муторных лирических сосисок,
Что зайцем лезут в мой могучий стих.