– Возраст, – сказал Синичка. – Значит, на заслуженный отдых?
– Пока не гонят, – угрюмо отозвался Корыхалов. – Да не об этом речь. Понимаешь, они устраивают банкет.
И он назвал ресторан.
– Шикарный, – сказал Синичка, – я там никогда не был. Мы больше дома отмечаем. Жена у меня вкусно готовит.
– Вот и приходи, – сказал Корыхалов.
– При чем тут я, – покачал головой Синичка. – У вас своя бражка.
– Приходи, – повторил Корыхалов. – Имей в виду, это приказ.
– Приказы командования не обсуждаются, – серьезно сказал Синичка. – Явлюсь. Форма одежды...
– Летняя, фронтовая, без противогаза, – засмеялся Корыхалов. – Я тебе пришлю билет. Как твое отчество, забыл.
– А ты его никогда и не помнил, комбат, – сказал Синичка. – Оно тебе ни к чему было. Игорь Васильевич меня зовут.
– Адрес? – спросил Корыхалов и прибавил: – С женой, конечно, придешь?
– Нет, – вздохнул Синичка, – она еще не вернется. Жена у меня красивая. Это, можно сказать, моя фирма.
– Будь, – сказал Корыхалов и ушел.
Дома он объяснился с женой коротко, по-военному:
– Вот что, Ольга, пошли билет моему фронтовому другу, бывшему лейтенанту Игорю Васильевичу Синицыну. Проследи, чтобы он был доставлен вовремя и не вздумай сажать его, Синичку, где свежее воздух.
– Конечно, Коленька, – поддакнула жена. – А он один?
– Жена в отъезде.
– Жаль, – сказала Ольга Кондратьевна, а сама обрадовалась, потому что сажать уже было некуда.
На следующее утро Валентин Осипович, проклиная все на свете, поперся куда-то к черту на кулички отвозить пригласительный билет какому-то задрипанному лейтенанту.
В день юбилея Корыхаловы поссорились.
– Коленька, – просительно-ласково сказала Ольга Кондратьевна, – пожалуйста, надень сегодня ордена.
– Что? – спросил Корыхалов, как будто не понял, о чем идет речь.
– Надень ордена, – повторила жена. – Такое торжественное событие...
– Чушь! – возмутился Корыхалов. – Я же не на парад...
– Конечно, – согласилась Ольга Кондратьевна, – но увидишь, все будут при орденах, и Михаил Михайлович, и другие... А ты...
– А я как голый, – засмеялся Корыхалов.
Жена посмотрела на него и с дрожью в голосе произнесла:
– Я прошу тебя, умоляю. Хочешь я стану на колени?..
– Перестань! – взорвался Корыхалов. – Перестань разыгрывать комедию, перестань валять дурака!..
Наверно, это было очень несправедливо, и Ольга Кондратьевна сначала тихо заплакала, потом зарыдала по-бабьи в голос, и Корыхалов, который не выносил женских слез, смягчился:
– Ладно, надену, но не ордена, а планки... Только для тебя.
– Не для меня, – лепетала Ольга Кондратьевна, вытирая слезы, – не для меня, для них.
– Все для них, – пробурчал Корыхалов и, грубовато-ласково похлопав жену по мягким, все еще красивым плечам, закончил: – Ну и все, договорились.
Ольга Кондратьевна уехала на банкет раньше мужа встречать гостей, а Корыхалова привез все тот же незаменимый Валентин Осипович.
Когда Корыхалов проходил с Валентином Осиповичем через большой зал ресторана в банкетный, он заметил за одним из столиков известного актера, которого все знали по кинофильмам и телевидению. Корыхалов ни разу не видел этого актера на сцене, но был знаком с ним. Они встречались в «Красной стреле» по пути в Москву или Ленинград, и порой Корыхалову казалось, что этот актер только и делает, что ездит из Ленинграда в Москву и обратно. Впрочем, то же самое о Корыхалове думал и актер.
– Приветствую, – сказал известный актер, чуть приподняв свою знаменитую правую бровь. – В первый раз...
– В первый, – засмеялся Корыхалов. Он понял значение этой фразы: впервые они встретились не в поезде.
Засмеялся и Валентин Осипович, не понявший ничего. Он умел вовремя засмеяться или придать своему лицу значительное выражение.
Банкетный зал был переполнен. Сидели, тесно прижавшись друг к другу. Безмолвно застыв в ожидании, стояли официанты в красных куртках с золотыми пуговицами.
Когда Корыхалов зашел, все поднялись и зааплодировали.
«Цирк, чистый цирк, – подумал Корыхалов, – не хватает только барабанов».
Слегка наклонив голову, он пробрался на свое место. Справа от него сидела сияющая, взволнованная Ольга Кондратьевна, слева – заместитель министра в хорошо сшитом костюме без единой планки, чуть подальше – Михаил Михайлович, начальник главка, весь в орденах и медалях.
Корыхалов быстрым взглядом (он умел сразу охватить все) увидел сидевших за столами сотрудников институтов и заводов и близко к дверям расположившихся теток Лиду и Анну, в пуховых платках на плечах. В середине стола напротив Валентина Осиповича сидел Синичка с непривычно вытянутым лицом. На левой стороне груди у него были три ордена боевого Красного Знамени, на правой – «Красная Звезда» и Отечественной войны. Валентин Осипович постучал ножом по бокалу. Стало тихо. Юбилей начался.
Первым выступал заместитель министра. Мягко и внятно он прочел Указ о награждении Корыхалова Николая Николаевича орденом Трудового Красного Знамени. Все опять зааплодировали, а младший научный сотрудник Бобович, уже успевший где-то приложиться, крикнул: «Ура!»
Потом говорил начальник главка. Он протянул Корыхалову папку в красном сафьяновом переплете и сказал, что не будет читать адрес, а просто поздравит выдающегося руководителя, замечательного человека Николая Николаевича, находящегося в полном расцвете духовных и физических сил, и пожелает ему успехов в труде и личной жизни.
В эту минуту у Корыхалова стрельнуло в пояснице. Он сдержался, выдавил из себя улыбку.
Последующие ораторы сменяли предыдущих. Все подносили красные или синие папки, говорили о том, что Николай Николаевич – выдающийся руководитель, чуткий человек и что он находится в расцвете сил.
Жена сияла. Тетки Лида и Анна потихоньку плакали, пряча такие же толстоносые, как у Корыхалова, лица в пуховые платки. Посмотрев на теток, Корыхалов вдруг снова вспомнил давний летний день, только теперь ему хотелось крикнуть: «Довольно!.. Не хочу, не могу больше!» В пояснице стреляло сильней и сильней. Корыхалов смотрел на одинаковые папки, слушал одинаковые слова и чего-то ждал.
Поднялся Синичка, бледный, торжественный. – Дорогие товарищи, я предлагаю выпить за комбата, – начал Синичка.
Боль в пояснице отпустила Корыхалова. «Ну, ну, давай!» – мысленно подбодрял он Синичку, но тот, взглянув в пустые глаза Валентина Осиповича, осекся и продолжал каким-то не своим голосом:
– Предлагаю выпить за товарища Корыхалова Николая Николаевича, выдающегося руководителя, замечательного человека, под руководством которого... который...
– Чей, который, сколько! – выкрикнул совсем осоловевший Бобович.
Синичка не окончил тоста, смутился, опрокинул в рот рюмку, не дождавшись, когда это сделают другие, и сел.
«Ах, Синичка, Синичка, – подумал Корыхалов, – ну зачем же ты так?! Разве у тебя живых слов нет?.. Разве не мог ты сказать, что думаешь обо мне... Сколько лет вместе на фронте служили!.. А ты тоже понес канцелярщину».
И, словно угадывая его мысли, Синичка сидел молча, опустив глаза.
Банкет длился долго. Папки. Слова. Папки.
Корыхалову стало жарко. В перерыве между двумя тостами он вышел в вестибюль и увидел известного актера.
– Пойдемте, – предложил Корыхалов, – посидим с нами.
– Увы, – ответил актер, – охотно, но не могу. Завтра спектакль.
– Жаль, – сказал Корыхалов.
– Жаль, – сказал актер. – До встречи в «Красной стреле», – и, попрощавшись, ушел.
В это время в вестибюле появился Синичка, направлявшийся к гардеробу.
– Бежишь? – остановил его Корыхалов.
– Прости, комбат, – поморгал белыми ресницами Синичка, – что я там такую бодягу завел... Сам знаешь, не краснослов я. Вижу, все говорят, и я за ними.
– Чепуха! – усмехнулся Корыхалов. – Это я виноват. Не нужно было мне звать тебя на этот сабантуй.
– Да, конечно, – сказал Синичка, – не гожусь я для этой компании.
– Ерунда! – сказал Корыхалов. – Я и сам сюда влип... Не хотел, а уговорили... Вот и торчу целый вечер, как тумба.
– Ладно, – успокоил его Синичка. – Завтра пойдешь на работу, сразу опомнишься!
– Это верно, – согласился Корыхалов и, помолчав, прибавил: – Эх, посидеть бы сейчас у тебя...
– Двинем? – сказал Синичка.
– Нельзя, – вздохнул Корыхалов. – Обидишь всех... А мне с ними работать...
– Ну, будь здоров, – сказал Синичка. – Пока.
Корыхалов вернулся в банкетный зал. Тосты уже закончились. Было шумно и бестолково. Кто-то подходил к Корыхалову, чокался с ним, обнимался. Корыхалов тоже кого-то обнимал, с кем-то чокался. Стали мигать лампочки в люстрах. «Все, – с облегчением подумал Корыхалов, – скоро все кончится. Завтра мне работать. Завтра вернусь в настоящее».
Дроздов творил.
Пальцы его стремительно летали по кнопкам портативки «Континенталь», валик машинки раскалился, как ствол станкового пулемета, ведущего непрерывную, многочасовую стрельбу, давление повысилось. Впрочем, хорошо, что Дроздов не знал, какое у него давление, еще лучше, что этого не знала его заботливая жена, в противном случае она вызвала бы женственного и строгого доктора Эсфирь Яковлевну, Дроздова уложили бы в постель и движение отечественной литературы приостановилось бы на неопределенное время.
