На сердце у графа Палагина было неспокойно.
Сколько раз в мыслях он представлял себе их возвращение в Россию, сколько раз проигрывал мелочи, убеждал себя, что для девочек возвращение домой, будет благом, что, как не вейся дорожка, а всё один конец. Только разве сердцу прикажешь?
Он задумчиво вертел в руках не зажженную черную сигарку. Курить не хотелось, так, скорее, ради привычки достал из коробки сигарку, вот теперь и играет ей, как дитя.
Граф Василий Дмитриевич Палагин был не старым мужчиной, прошедшей весной ему исполнилось сорок пять. Высокого роста, не крупного телосложения, он обладал приятной наружностью. Седина только-только начинала проступать на висках, да кое-где в роскошных темных кудрях можно было распознать серебристые пряди. Правда, лицо его давно прорезали морщины, вокруг рта залегли глубокие складки. Благодаря привычке каждое утро прогуливаться верхом он сохранил молодецкую стройность, в его фигуре не было ни малейшего намека на тучность.
Губы Василия Дмитриевича чуть дрогнули, когда он увидел двух девочек, показавшихся на тропинке, ведущей из сада. Они бежали в припрыжку, держась за руки. Два черноволосых создания, похожих друг на друга, как две капли воды. Он сам порой поражался, до чего же Зоя и Александра были схожи. Если гувернантка укладывала им волосы в одну прическу, то невозможно было понять, где Зоя, а где Саша. Он сам их частенько путал. Когда такое случалось, ему неизменно становилось стыдно, он чувствовал раскаяние и в очередной раз давал себе обещание больше времени проводить с девочками, но каждый раз не сдерживал его. Слишком много работы, слишком мало времени.
А какие они шалуньи! За ними глаз да глаз нужен, чуточку забылся, нате вам, пожалуйста, что-нибудь напроказничали. И ведь не страшились наказания! Опускали, как по команде головы, кротко сжимали губки, послушно выслушивали, как взрослые их ругали за очередные проказы, кивали головой в знак согласия, а наследующий день приключалось тоже самое. Ни угрозы ремня, ни ограничение свободы и запертые двери комнат, ни лишение сладкого, ничего не могло их остановить. Раз надумали пошалить или разыграть кого-то, то обязательно сделают.
И лишь один человек способен был с ними справиться, чьего гнева они побаивались и страшились. И, к сожалению, этот человек не был отцом.
Вот и сейчас, близнецы расступились, пропуская сенную девку с коромыслом на плечах. Девка была тучной, ходила в перевалку, и тотчас Сашка, раздвинув в сторону руки, передразнила походку крепостной. Обе девочки захихикали и побежали к дому.
Для них всё было ново, непривычно. Казалось, их удивляет и приводит в восторг всё, любая мелочь. Когда Василий Дмитриевич сообщил о своем решении возвратиться в Россию, на их лицах сначала отразился испуг, а потом они завалили его вопросами. Правда ли, что медведи разгуливают по городам на поводке, точно собаки? А зимой у людей от мороза носы превращаются в сосульки? И если заглянуть под юбку самым древним старухам в деревне, то вместо настоящей ноги они обнаружат костяную? И…
Граф не знал, сколько бы вопросов ещё обрушили на его бедную голову близняшки, если бы тихий, спокойный голос не остановил их. Голос, которому они беспрекословно подчинялись. Голос старшей сестры.
Ирина была старше Зои и Саши на десять лет, этой зимой ей исполнится двадцать. Но порой графу казалось, что она значительно старше, то ли от её не по годам умудренного взгляда, то ли по рассудительным поступкам. Он не мог понять. Но именно она заменила девочкам мать, занималась их воспитанием, ругала за проказы и читала сказки на ночь.
И именно перед ней графу никогда не загладить свою вину.
Она спокойно, без лишних вопросов приняла известие об их возвращении. Только посмотрела на отца долгим взглядом голубых глаз. Ничего не сказала. Ни одного слова.
Покачав головой и поджав губы, Василий Дмитриевич отвернулся от окна, около которого стоял, и посмотрел на стол, заваленный рабочими бумагами, в поисках спичек. Ему отчаянно захотелось курить.
Он как раз обнаружил спички около высокого подсвечника, когда дверь с легким скрипом отворилась и в библиотеку вошла Ирина.
— Папенька, ты хотел со мной поговорить?
Девушка улыбнулась и поправила шаль на плечах. А граф, в который раз отметил, до чего же его дочь красива.
Даже в домашнем ситцевом платье она производила удивительное впечатление. Для девушки она обладала достаточно высоким ростом, и могла разговаривать со многими мужчинами, смотря им прямо в глаза. Золотистые волосы она предпочитала заплетать в косы и укладывать на голове в венок, лишь в редких случаях она позволяла камеристке сооружать замысловатые прически. Голубые глаза были похожи на два огромных озера, и ни у кого ещё граф не встречал таких удивительных, пронзительных до дрожи глаз. Они точно заглядывали тебе в душу. Прямой точеный носик, чуть коротковатый, чтобы считаться правильным. Пухлые розовые губки. Заостренный подбородок. Лебединая шея. Всё идеально гармонировало, но между тем производило впечатление затаённости, неразгаданной тайны. И когда Ирина не замечала, что за ней кто-то наблюдает, её лицо принимало печальное выражение, а взгляд пронизывал далекие горизонты. Точно там, за туманными далями, она кого-то высматривала. И этот печальный взгляд сводил Василия Дмитриевича с ума, не давал ему спокойно спать по ночам.
Дочь никогда, ни разу не обмолвилась, что в чем-то его обвиняет, упрекает, но от этого он только сильнее чувствовал вину.
— Да, Ирина, проходи, прошу, садись, — оторвавшись от нелегких дум, граф указал дочери на тяжелое кожаное кресло.
Как только они вернулись из Франции, где проживали последние годы, он каждый день собирался выписать из Петербурга новую мебель, но так и не отдал указания. Эта же давно устарела. Словом, домом следовало заняться давно, покрасить, привести в порядок, обои сменить. А то в какую комнату не зайдешь, чувствуешь затхлость, точно дом десятилетие простоял нежилой. В чем-то так, конечно, и было, но Василию Дмитриевичу не хотелось сейчас об этом думать.
Ирина опустилась в глубокое кресло. Отец выглядел неважно, был бледным, исхудавшим. Возвращение домой для него оказалось тяжелым. Свое решение он аргументировал тем, что девочкам необходимо воспитываться в России, среди русского народа, а не мотаться по чужим странам. Ирина, как могла, старалась донести до сестер русскую культуру и обычаи, но с годами становилось всё труднее. Поэтому она могла понять, почему отец принял решение возвратиться домой.
