Анна Князва
Треугольник страсти
Самому становилось смешно — до чего он разволновался! Конечно, он не бывал в Петербурге лет десять, а то и больше, но что могло измениться в столичной жизни? Все те же лица, может, чуть постаревшие и подурневшие, те же пустые разговоры, те же роскошные балы, которые Михаил Антонович Орлов недолюбливал и в молодые годы. А уж теперь, когда ему давно минуло сорок, не к лицу было помышлять о подобных развлечениях. Тем более Михаил Антонович овдовел только две недели назад, и его сердце пока не вернуло ему способности радоваться.
— Господин Орлов, вы подадите мне мою сумочку?
Сухонькая графиня Полянская, с которой он делил купе, откровенно кокетничала с ним. Всем своим поведением она давала понять, что теперь Орлов снова вступил в ряды потенциальных женихов. Михаилу Антоновичу было дико даже думать об этом, но приходилось мириться с мыслью, что в глазах представителей высшего света он теперь человек свободный и еще достаточно молодой. И состояние его достойно уважения.
«Чтоб тебя!» — вздохнул он про себя, но все же поднялся.
Подав графине ее сумочку, Михаил Антонович одарил даму вежливой улыбкой и снова забился в свой угол. Прикрыв глаза, Орлов попытался забыться под монотонный стук колес. Вчера утром поезд увез его из Ниццы, где они с женой безвыездно прожили последние годы. Надежды на выздоровление Елены не было, и к концу жизни она стала легкой, почти бестелесной, как восковая кукла. Однако чудный климат южного побережья облегчал страдания жены.
«Милая моя, — подумал он с болью. — Несчастная моя… За что тебе выпали такие муки, такие испытания? Ведь ты всегда была доброй и приветливой. Ни зависть, ни злоба не коснулись твоей души. Ты была щедра в любви, достаточно умна, чтобы составить счастье мужчины, и светла, как солнечный луч. Отчего же ты погасла так рано? Почему оставила меня в кромешной тьме?»
Он слегка лукавил: тьма уже понемногу рассеивалась. Первая боль утраты действительно была острой, пронзительной. Но месяц спустя Орлов уже мог думать о своей утрате без того, чтобы скрипеть зубами и стискивать кулаки. Временами ему даже казалось, что жизнь еще не кончена.
Михаил пытался вспомнить, какой же она была, когда они впервые встретились, и не мог. Конечно, Елена выглядела тогда юной, цветущей девушкой, в которую он влюбился с первого взгляда… Но сейчас ему представлялась лишь сухая желтизна ее истончившегося лица, и безвольные руки, похожие на истаявшие свечки. В последние дни ей даже не удавалось его обнять…
Невольно мотнув головой, Орлов отогнал тяжелые воспоминания. Не думать об этом, не думать! Он ведь не умер вместе с женой, его жизнь продолжается, и — кто знает! — может, прошла лишь половина отпущенного ему срока. К тому же… как ни стыдно признаться себе… уже несколько лет он испытывал к тяжелобольной жене одно лишь сострадание, а любви давно уже не было. Той человеческой любви, которая включает и физическое влечение, и нежность. Орлов ухаживал за Еленой так, как ухаживал бы за матерью или за сестрой. А мужчина в нем оставался одинок.
Поэтому во время его скорбного путешествия в Петербург, где Орловых, конечно, все давно забыли, Михаила Антоновича то и дело настигали постыдные, как ему казалось, мечты о том, что, возможно… почему бы и нет?.. ему встретится в столице какая-нибудь еще не старая вдовушка… пусть даже и с детьми — так оно и лучше, своих-то у него нет, да уже, пожалуй, никогда и не будет.
Его друг детства, Сергей Васильевич Микульчин, визит к которому первым значился в списке Орлова, наверняка знает весь свет Петербурга. Он может представить его какой-нибудь порядочной женщине…
«Как низко! — Михаил едва не содрогнулся всем телом. — Сорока дней еще не минуло со дня похорон жены, а я уже помышляю о плотских утехах! Как же все-таки мерзок человек…»
С лучшим другом Сережей Микульчиным они проводили в детстве все летние месяцы вместе. Усадьбы их родителей были расположены по соседству, и, когда семьи приезжали туда на лето, мальчики встречались, как братья. Зимой их редко возили друг к другу в гости, и дети скучали на расстоянии, но каникулы принадлежали только им. Миша Орлов тогда был застенчивым, этаким «книжным» мальчиком, и Сережа верховодил им без труда. Тем более он был тремя годами старше, а в детстве эта разница казалась весьма значительной. К тому же Сергей всегда был большим фантазером, и Миша каждый раз с восторгом выслушивал новые выдумки своего друга.
— Сегодня мы будем запускать змея! Сережа влетал к товарищу с кипой каких-то картонок, которые, по его замыслу, должны были превратиться в воздушного змея. Щеки у мальчишки пылали от возбуждения, глаза сияли так, будто он уже видел, как их творение устремляется к облакам. И ведь, как ни странно, у него действительно получалось и змея соорудить, и плот построить…
А позднее и жениться на первой красавице Петербурга, на которую Михаил даже не смел поднять глаз.
А ведь Орлов считался тогда более выгодным женихом: отец — крупный заводчик, матушка — владелица нескольких имений, доставшихся ей по наследству. А семья Микульчиных была не из самых состоятельных или именитых… Однако молодой Сергей Микульчин был так хорош собой, что Анна Виленская влюбилась в него без памяти. А поскольку, кроме красоты и состояния, девушка обладала еще и весьма решительным характером, то она заявила родителям, что и слышать ничего не желает о других женихах. И тем не оставалось ничего другого, как смириться с капризом дочери, который, однако же, оказался вовсе не пустым. Насколько знал Михаил Антонович, его друг до сих пор жил с женой в любви и согласии. Их дочь Сашеньку Орлов видел в последний раз, когда та едва научилась ходить и лепетала что-то невразумительное. Сколько лет прошло с тех пор? Она, должно быть, уже стала невестой… Теперь Анне Владимировне самой предстояло пройти испытание взрослой дочерью.
«Постарели оба, наверное», — подумал Михаил Антонович и попытался представить, насколько могло измениться лицо друга за эти годы, но ему виделись все те же пылающие щеки, горящие глаза.
Орлов опасался, что время окажется более безжалостным к классической красоте Анны, которой он так никогда и не признался в том, что она снилась ему каждую ночь. Ему казалось, что даже такое признание уже будет предательством по отношению к лучшему другу. И Михаил заставил себя отступить в тень, перестрадать молча, а вскоре — наградой за благородство — была подарена ему встреча с его Еленой, которая, может, и не была так ослепительно хороша, как Виленская, зато полюбила его всем сердцем. Ах, если бы не эта ужасная болезнь…
