Суссекс, Англия, 1762 год
Три мальчугана карабкались по крутому травянистому склону к утесу, возвышавшемуся над Бичи-Хэд. Порыв ветра рванул парящего в ослепительно голубом небе змея. Подтянув бечевку, Филипп Уиндхэм намотал ее на руку и упрямо полез вверх.
Старший из троицы, Джервас, остановился, чтобы отдышаться. Он был астматиком, и дыхание с болезненным хрипом вырывалось из его груди. Каллум подхватил брата и потащил к вершине. Джервас был старше на два года, но для крепыша Каллума легкое тельце брата казалось пушинкой. Когда мальчики догнали Филиппа, оба уже весело хохотали.
Минуту все трое постояли, вглядываясь в стены утеса, обрывавшиеся далеко внизу, у бившего о зазубренные скалы прибоя.
Джервас сгорбился, и его худенькие плечи пронзила дрожь. Эта крутизна всегда завораживала мальчика. Казалось, она манила, звала его броситься в неумолимо суживающийся провал и полететь по нему в неистовом, стремительном водовороте ветра туда, на дно, прямо на покрытые пеной каменные зубья.
Мальчик отступил от края обрыва.
— Дай змея, теперь моя очередь. — Он схватил Филиппа за руку.
— А вот и нет. Договаривались на полчаса, — огрызнулся, вырываясь, Филипп.
— Полчаса уже прошло, — с привычной властностью возразил Джервас, потянувшись к бечевке.
Стараясь отобрать друг у друга змея, мальчики топтались на краю обрыва, а над ними тенью на фоне белых пушистых облаков парила чайка.
Поскользнувшись на траве, Каллум упал, а Джервас бросился к бечевке, которую держал насмешливо хихикающий Филипп. Синевато-серые глаза младшего из мальчиков внезапно сузились, и, когда Джервас подпрыгнул, чтобы схватить Филиппа за руку, тот сделал шаг в сторону.
Крик Джерваса продолжался бесконечно долго, и ему вторили пронзительные голоса чаек. Наконец все смолкло.
Двое ребят смотрели с утеса на то, что с высоты казалось неподвижно лежащим на плоской скале тряпичным кулем.
— Ты это сделал, — проговорил Филипп. — Ты подставил ему подножку.
Каллум взглянул на брата. На его лице отразились потрясение и ужас. Они были близнецами, но от Уиндхэмов унаследовали лишь единственную общую черту — необыкновенные серые глаза-. У — Филиппа была внешность ангелочка: его лицо обрамляли золотистые кудри; он был худощав, но не так болезненно хрупок, как Джервас. Каллум же, с копной темно-каштановых волос, был силен и широк в кости.
— Ты о чем? — затравленно прошептал он.
— Я все видел, — едва слышно сказал Филипп, глядя на брата по-прежнему суженными глазами. — Ты его сбил.
— Нет, — снова прошептал Каллум. — Не я. Я сам упал… А вот ты…
— Нет, ты! — перебил его Филлипп. — Я всем расскажу, что я видел, и мне поверят. Ты это прекрасно знаешь. — Он посмотрел на брата, и Каллум ощутил, как его охватывает леденящее чувство безысходности: в ангельских глазах брата горело злое торжество. Поверят ему. Так было всегда. Все верили Филиппу.
Он круто повернулся и побежал вдоль обрыва, пытаясь найти путь вниз, к безжизненному телу Джерваса. Филипп остался наверху и наблюдал за братом, пока тот не скрылся из виду. Последнее, что он увидел, были руки Каллума, хватавшиеся за дерн, когда мальчик начал предательски крутой спуск к скале у моря.
Филипп недобро засмеялся и направился к полого спускающейся вниз тропинке, которая вела к имению Уиндхэмов. С его губ уже готов был сорваться рассказ о гибели старшего сына графа, на глаза послушно навернулись слезы.
Он по-прежнему сжимал в руке бечеву змея, высоко и весело вившегося над ним.
Лондон, февраль 1780 года
С самого рассвета улицы города заполнили толпы людей. Лондонцы устремились к площади Тайберн, стараясь занять там места получше, но лишь счастливчикам удалось протиснуться к самой виселице. Несмотря на редкий снег и сырой ветер, атмосфера царила праздничная. В предвкушении развлечения со всего графства съехались фермеры с женами и теперь делились с соседями содержимым своих корзин; то и дело из толпы выбегали ребятишки и устраивали шумную возню на мостовой. Находчивые владельцы домов, стоящих вдоль дороги, по которой должна была проехать повозка, называли цены за место у окна или на крыше.
Зрелище того стоило. Можно было заплатить за то, чтобы увидеть казнь Джеральда Аберкорна и Дерека Гринторна — двух самых известных джентльменов с большой дороги, чуть ли не десятилетие наводивших страх в пригороде Патни.
— Как думаешь, раз поймали вот этих, может, поймают и других? — спросила розовощекая женщина, жуя пирог со свининой.
Ее муж вытянул из вместительного кармана просторного пальто бутылку рома.
— Лорда Ника им не поймать, попомни мои слова, женщина. — Он сделал изрядный глоток и вытер губы тыльной стороной ладони.
— Что это вы так уверены, сэр? — раздался удивленный голос. — Почему поймать Лорда Ника сложней, чем его невезучих приятелей?
Человек с бутылкой рома потер нос и многозначительно ответил:
— Да потому что он очень умен. Хитрей, чем целая стая обезьян. Каждый раз обводит легавых вокруг пальца. Рассказывают, он может исчезать в облаке дыма. Он и его белая лошадь. Прямо как и его тезка Старина Ник[1] — настоящий дьявол, — пояснил фермер.
Его собеседник улыбнулся слегка насмешливо, но ничего не сказал. Он стоял у самого края толпы, возвышаясь над остальными зрителями почти на голову. Отсюда он мог свободно наблюдать за тем, что происходит у виселицы. Однако улыбка слетела с его лица, как только он расслышал возбужденный гул на дороге: этот гул означал, что приближалась повозка с приговоренными. Не обращая внимания на негодующие возгласы и проклятия, он протолкался сквозь толпу к эшафоту.
Палач Джон Деннис уже расположился на широком помосте под петлей и, смахивая снег с черного рукава, разглядывал сквозь густо повалившие хлопья подъезжавших подопечных.
— На пару слов, сэр.
Деннис посмотрел со своего насеста вниз. Перед ним стоял скромно одетый человек в коричневом камзоле и пронзительными серыми глазами смотрел на него.
— Сколько причитается за тела? — Человек вытащил из кармана богато звякнувший кожаный кошелек и перекинул с ладони на ладонь. Глаза Денниса загорелись, и он изучающе оглядел незнакомца. Простая одежда того была хорошо сшита и из добротной ткани. Сорочка без единого пятнышка, шляпа щедро украшена серебряным галуном. Острый взгляд палача задержался на мягких кожаных сапогах с пряжками, в которых Деннис безошибочно узнал серебро. У людей с большой дороги — или по крайней мере у господ Аберкорна и Гринторна — приличные друзья.
