Полина Федорова - Вологодская полонянка

От Москвы до Вологды сухопутьем пятьсот с лишком верст. Путь, знамо, весьма неблизкий. Степка Ржевский, государев дьяк из роду подколенных князей смоленских, четырнадцать раз менял лошадей на придорожных ямах, лаялся с ямскими служками матерно, одному, шибко несговорчивому, заладившему «нет лошадок, нетути родимых» даже заехал не крепко по уху, отчего тот отлетел в дальний угол светелки, после чего лошадки сразу и нашлись. И домчал-таки до Вологды за трое суток.

Таира раз сороковой перечитывала «Книгу о Юсуфе» великого Кул-Гали, когда в ее покои вошел-ворвался большой, похожий на медведя румянощекий урус в распахнутом овчинном тулупе. От него пахло морозом, дымом костра и безудержной удалью.

— Собирайся, царица, — без всяких предисловий прямо с порога сказал он. — Время не терпит.

Таира закрыла книгу, глянула снизу вверх на русского, поднялась. Ее глаза были безучастны и спокойны.

— Ну собирайся же, сейчас едем, — повторил Ржевский.

Она молча кивнула, не кликнув прислужниц, собрала узелок, молвила по-русски:

— Я готова.

— Это все, что ты берешь с собой? — удивился Ржевский.

— С чем приехала, с тем и уеду, — отозвалась Таира.

— Гордая, значит?

— Гордая, — опять по-русски ответила Таира. — А ты как думал?

— Так и думал, — усмехнулся дьяк. — А пошто не спрашиваешь, куда тебя повезут?

— А мне один хрен, — глянула она в упор на Ржевского.

Дьяк хохотнул, с явным мужским одобрением оглядел полонянку с головы до ног. Высокая, стройная, она до сих пор была бы схожа с девочкой-отроковицей, ежель б не округлость и плавность форм, явно сказывающих о том, что перед ним женщина. К тому же женщина знающая, чего хочет и чего не хочет, и, несомненно, страстная во всех своих желаниях. Но это таилось у нее так глубоко внутри, что разглядеть сие дано было далеко не всякому. Дьяк Степан Иванович Ржевский разглядел.

— Ладно, не ерепенься, — отвел, наконец, взгляд Ржевский. — Пристав! — позвал он.

— Слушаю, — высунулось из-за его спины бородатое лицо стражника.

— Вели прислужницам, чтоб собрали ее получше. Токмо скорее. А сам немедля добудь шубу и шапку для царицы. Ну, — обернулся дьяк к приставу, — ступай. Да чтоб у меня скоренько!

Когда пристав ушел, Ржевский уважительно произнес:

— А ты молодцом, царица. Ни уговорам, ни угрозам не поддалась. Видать, духом крепка и терпения в тебе воз и маленькая тележка. У нас такие в чести.

Таира подняла на него глаза. Верно, хотела спросить о чем-то, да передумала. Именно так и понял ее взгляд Степан Иванович.

— Что, интересно все же, куда я тебя повезу?

Та молчала.

— Ладно, в неведении тебя держать не стану, — произнес дьяк. — На Москву тебя повезу, царица. Имею такое повеление от государя нашего великого князя Ивана Васильевича.

Таира опустила голову, но Ржевский успел заметить, что брови полонянки удивленно поползли вверх.

— Да, на Москву, — повторил дьяк и с некоторым даже удовольствием добавил: — Так что, царица, считай, кончилось твое заточение.

Ежели выйти легкими судами из Казани по реке Казанке, войти в Итиль-реку, кою русские зовут Вологою, спуститься по ней до устья Камы да после на парусах или веслах плыть по Каме вверх, к вечеру до крепости-балика Кашан дойти вполне можно. Хочешь — плыви дальше, благо от Кашана до самого Джукетау по обеим сторонам Камы-реки корабельные огни на башнях светят, а с такими маяками-ориентирами путь водный и ночью не шибко в тягость. Хочешь — вяжи свои челны к пристани и поднимайся на ночь в балик, — вот он, на самом бережку камском. Городок сей, по меркам булгарским, не зело стар, а вот поселение на месте его корни имеет древние. Сказывали седобородые абызы-старцы, что жили здесь еще во времена Мохаммеда пророка серебряные булгары, племя с корнями наполовину славянскими, наполовину тюркскими, да и те не на пустое место пришли. А как пал под ударами таранов бека кыпчакского Булат-Тимура славный стольный град Булгар в проклятом 1351 году, балик Кашан из крепостицы низовых закамских улусов главным городом княжества Кашанского содеялся. В те годы три таковых княжества на месте державы булгарской объявилось, и города стольные в них: Кашан, Джукетау и Казань. Жили дружно: язык один, вера одна, титулованные да купеческие роды меж собою в родстве, прошлое и настоящее для всех едино, — чего делить? Вместе от врагов оборонялись, помогали друг другу зерном и мукою в года неурожайные — словом, жили так, как и положено добрым соседям. Ханы ордынские не шибко беспокоили — до ставки их далеко, полетов стрелы и не счесть, — а ежели и прибудет к ним какой залетный ильча-посланник со сборщиками податей баскаками, так на время малое: набьют торбы да кули деньгой да пушниной — и назад. К тому же в самой Орде неспокойно было. Сказывали, режут там, метя на престол ханский, а то и просто за так, ханские дети да беки один другого, а где кровушка беспричинно льется, какой уж там порядок? Только поруха одна да хаос в умах и душах. А как вышел из Орды разобиженный смещением с престола хан Улу-Мохаммед да обосновался на землях казанских, новое ханство учредя, улусы Кашанские да Джукетаунские вместе с иными, прежде в державе Булгарской числящиеся, в ханство Казанское и вошли.

В городе Кашане, коли ты ильча, хаким[1] либо человек именитый, проведут тебя во двор улугбеков[2], усадят на персидские или армянские ковры, в ворсе коих нога по щиколотку утопает, накормят-напоят да спать на перины уложат. Человек поплоше также вниманием оставлен не будет: и накормят, и разговором займут, и на ночь определят. А поутру, пробудившись от азана, коим муэдзин созывает правоверных на утреннею молитву Всевышнему с высокого цветастого минарета мечети, можно, сотворив молитву, свой путь и дале продолжить.

Кама-река с норовом, как и все северные реки, так что чем идешь выше по течению, так зри зорче. Ну а коли ладно все да судовой баши [3] зело опытен, только и следи, как пойдут леса липовые — значит, до Джукетау рукой подать.

Город сей историю, равной Кашану имеет. Они будто братья родные от одного отца-матери, державы Булгарской, только что и разница: Кашан на правом берегу Камы реки, а Джукетау на левом. Да еще славен Джукетау медом липовым, лучше коего нет во всем ханстве Казанском. Ведь именно из этого меда самый вкусный набиз — легкое хмельное вино, на потребление коего, в отличие от вин крепких и зелена русского вина, Аллах смотрел сквозь пальцы.