Конечно, однажды она его уже нашла. Да только с того дня в «Розе и короне» больше его не видела, а может быть, никогда уже и не увидит. Конечно, очень романтично изнывать по нему остаток жизни, но только совсем не практично. Она состарится, станет старой девой и бесплатной нянькой всем детишкам, которых Трешем произведет на свет, когда перебесится и выберет себе жену. А потом окончательно съежится, как высохшая слива, и превратится в бремя для всех своих племянников, племянниц, внучатых племянников и внучатых племянниц, и так далее, и так далее и будет лишь снова и снова переживать давно потускневшее воспоминание о той единственной встрече со своим любимым, когда ей было всего девятнадцать…
Все это звучит жалостливо. И смехотворно…
Нет уж, она выкинет его из головы прямо сейчас. Вот, уже выкинула. Сегодня вечером она встретит других джентльменов — целые толпы, если верить Фердинанду. Сегодня же вечером она снова начнет влюбляться.
В этот миг все ее мысли куда-то унеслись — на Гросвенор-сквер, прямо под ее окном, началась какая-то суета. Анджелина уперлась ладонями в подоконник и высунулась в окно.
Марш, грум Трешема, стоял внизу, удерживая за уздечку коня, в буквальном смысле слова грызшего удила, нетерпеливо дожидаясь возможности пуститься в галоп. А Трешем, весь в черном, такой длинноногий, в отлично сидевшем на нем костюме для верховой езды, бегом спускался вниз по ступенькам, натягивая перчатки. Он взлетел в седло, что-то сказал своему беспокойному жеребцу и без долгих разговоров поскакал прочь.
Анджелину окатило волной зависти, граничащей с ревностью.
Должно быть, он отправился на утреннюю прогулку в Гайд-парк. Она отдала бы все на свете за возможность поехать с ним! Да, там холодно, ветрено и даже дождливо, такая погода заставит любую деликатно воспитанную даму содрогнуться от отвращения и запереться в доме, дожидаясь, когда солнышко соизволит показаться на небе. Но она вовсе не деликатная дама. Кузина Розали не сказала точно, когда именно она появится, чтобы наблюдать и руководить Бетти, одевающей Анджелину к появлению при дворе, но это произойдет не раньше десяти часов… наверное. А значит, ей придется почти три часа томиться в ожидании. Или…
Нет, волосы промокнут. Хотя если она наденет свою самую старую (и все еще самую любимую) шляпку… Кроме того, влажные волосы быстро сохнут. Зато щеки порозовеют, и она будет выглядеть живой и здоровой среди увядающих лилий, тоже ждущих дебюта. Никогда не лишне выделиться из толпы. А противный блеск с носа и щек пропадет к тому времени, как нужно будет выходить из дома.
Марш, конечно, откажется седлать ей лошадь без разрешения Трешема. Нет, не откажется, если она поведет себя так, будто обо всем договорилась еще вчера вечером, и… что? Неужели его светлость не сообщил об этом Маршу и не приказал приготовить для нее верховую лошадь? Как странно!
И ничего плохого не случится. А чем, интересно, она должна заниматься тут целых три часа — и это по меньшей мере? Только будет нервничать из-за своего реверанса, потому что нужно как-то исхитриться и попятиться от королевы, не наступив на шлейф платья. До этого момента ей такое в голову не приходило, но теперь пришло, и если она не отвлечется от этой мысли, то будет ужасно нервничать. А раз так, нужно чем-то заняться.
И лучше всего ей подойдет утренняя верховая прогулка. Она возьмет с собой грума. Не настолько уж она потеряла понятие о приличном поведении, чтобы гнаться за Трешемом без подобающего сопровождения. Кроме того, Марш ни за что не позволит ей даже из конюшни выехать, если не пошлет с ней кого-нибудь надежного.
А Трешем не будет против, если она к нему присоединится.
Ну может, и будет, но ведь он ей не отец! Он всего лишь опекун и не особенно утруждается, чтобы стать бдительным опекуном, всего-то и сделал, что окружил ее толпой гувернанток и слуг. Ну и устроил ей небольшое извержение вулкана, когда обнаружил при встрече, что преподобный Кумбс уехал и оставил ее одну в захудалой гостинице. Вдобавок ко всему он был очень недоволен тем, что она сбежала вниз по лестнице ему навстречу одна и рядом не оказалось ни грума, ни лакея из Актона, а Бетти в это время спала в номере.
Но сегодня он ее бранить не будет, это уж точно. Во всяком случае, не на людях. Сегодня особый день, может даже, самый особый за всю ее жизнь, и Трешем не захочет расстроить сестру.
А если она еще немного постоит тут, ведя многословный мысленный спор с самой собой, подумала Анджелина, закрывая окно, будет слишком поздно ехать, а раз уж у нее зародилась мысль поехать на утреннюю верховую прогулку, чтобы успокоить нервы, то без такой прогулки она обойтись не сможет.
Ну, вероятно, сможет. Но не обойдется.
И она решительно направилась в гардеробную.
Вот он, тот самый день, подумал Эдвард, проснувшись, и пожалел, что не может просто снова заснуть.
Сегодня он должен произнести свою первую речь в палате лордов. Он ее написал, переписал и написал заново. Он ее произносил, опять произносил и еще раз произносил. И как раз сегодня ночью (как каждой ночью в течение последних двух недель) его охватил ужас. Он понял, что все написанное — полная чушь, что в палате лордов его поднимут на смех и навсегда выгонят из рядов знати.
Обычно он не был склонен к таким ярким нелепым мыслям.
А потом, вечером, состоится этот бал у Трешема, и ему придется открывать его в танце с леди Анджелиной Дадли. Это всего лишь танец, пытался он себя убедить. Но это самый первый танец ее дебютного бала, и все взгляды в бальном зале — другими словами, все взгляды светского общества — будут устремлены на них. Его единственная надежда, хотя и очень слабая, заключалась в том, что смотреть будут только на нее. В конце концов, она самая желанная юная леди на брачном рынке этого года, и люди, конечно, прежде всего, захотят увидеть именно ее.
Ладно, об этом бале и этом танце он подумает позже.
Рано утром Эдвард отправился на верховую прогулку в парк, несмотря на ненастье; день выдался холодный, небо затянуло тучами, из-за мелкого, но непрекращающегося дождика всё и все промокли. Но если дожидаться в Англии погоды хорошей, то, если очень повезет, будешь ездить верхом раза два в пару недель, и то недолго. Кроме того, он уже договорился встретиться с двумя своими самыми давними и хорошими друзьями и ни за что их не подведет — если, конечно, они сами рискнут появиться, несмотря на холод и дождь.
Оба появились.
Эдварда немного подташнивало, и он чувствовал себя усталым после ночи, которую, как ему казалось, он провел без сна — за исключением отрывочной дремоты, во время которой ему снилась всякая ерунда, касающаяся все того же. В одном таком сне он начал свою цветистую речь в палате лордов и внезапно сообразил, что перед выходом из дома забыл одеться. В другом он встал, открыл рот, отметил уважительное внимание смотрящих на него пэров и понял, что полностью забыл всю речь, а записи с собой не принес.
