К счастью, тут же стало ясно, что этот верзила вовсе не подбирается к шахзаде Мустафе с преступными умыслами: наоборот, чувствуя себя неуместным в доме, удостоенном столь высокого посещения, он хочет оттуда потихоньку убраться. Но не решается, так как, попытавшись спуститься с веранды, неминуемо попадет в поле зрения шахзаде.
Надо думать, это и есть тот самый Ламии. Средних лет мужчина, даже немолодой, под тридцать, наверное; жилисто-широкоплечий, но на воина не похож. Близнецы сказали, что его отец и старший брат верховодили в лодочной артели? Вот и сам он, видать, лодочник, кюрекчи.
Девушка улыбнулась, довольная своей проницательностью. Опаска у нее давно уже почти исчезла, сменившись любопытством.
В этот самый миг Ламии, вероятно, сообразил, что оставаться на веранде для него с каждой минутой становится все менее и менее уместным, а лестница и путь к ней так и пребудут хорошо видимыми из внутренних комнат. Осознав это, положил на высокие перила ладонь и перемахнул через них с упором, легко, невесомо, будто на крыльях взлетел. Приземлился на лужайку перед домом тоже мягко, почти беззвучно, хотя, получается, с высоты двух своих ростов спрыгнул.
Айше даже присвистнула от изумления – и тут же торопливо прижала ладошку к губам, испугавшись, что обнаружит себя.
– Вот такой он у нас! – шепотом сообщила Джанбал, лучась гордостью, словно именно она самолично обучала Ламии, пестовала его умения, придирчиво следила за тем, как растут его сила и ловкость.
Айше покосилась на девочку с удивлением, а брат – совсем иначе, понимающе-насмешливо. Под этими взглядами Бал смущенно потупилась.
Когда Айше вновь посмотрела в сторону дома, верзила-лодочник уже куда-то исчез. Да и пусть себе, до него ли. Главное – понять, зачем пришел в этот дом шахзаде.
На что же это он, ее отец, обратил такое особое внимание, раз за разом возвращаясь взглядом в одну и ту же точку? Судя по расположению, там что-то должно висеть на стене – или, возможно, стоять в стенной нише. Но отсюда, от кустарниковой изгороди, этого не рассмотреть.
– Что у вас там, Джан? – шепотом спросила Айше.
Близнецы разом втянули воздух, готовясь ответить, но ответа уже не потребовалось: ее отец шахзаде задал какой-то вопрос, кажется, словно бы спрашивая разрешение (неужто?), отец близнецов, чуть помедлив, не очень охотно (неужто?!) кивнул, прижав ладонь к сердцу и склонив голову… А потом шахзаде Мустафа протянул руку и взял это, невидимое, со стены.
Оказалось – сабля. А на стене, значит, оружие развешано.
Мустафа, шахзаде и санджак-бей, сам был бойцом настоящим, не ряженым. Со знанием дела осмотрел клинок, махнул им накрест, навзлет и наотмашь, перебросил из руки в руку… И вдруг удивился чему-то, поднес саблю ближе к глазам. Покачал головой, снова задал вопрос Аджарату – тот коротко объяснил что-то, коснувшись левой руки правой.
– А это они о чем? – полюбопытствовала Айше, снова обращаясь к обоим близнецам сразу, и тут же сообразила, что им неоткуда знать ответ, они ведь видят то же, что и она, а разговора в помещении точно так же не слышат.
Но близнецы, оказывается, знали. Или хотя бы догадывались.
– О том, что наш отец… он, знаешь ли, чуточку Хызр, – без всякой охоты ответила девочка.
– Что?
– Потом объясню, – совсем хмуро, даже грубовато произнес мальчик.
Айше, поняв, что ненароком опять коснулась какой-то очередной семейной тайны, не стала настаивать. Да ведь и сабля к тому времени вернулась на место.
Мустафа теперь держал в руке совсем коротенькую аркебузу с чем-то вроде сабельного эфеса вместо приклада и странной уродливой штукой там, где у обычной аркебузы-туфанга размещается крепление фитиля. Рассматривал эту штуковину с большим интересом, слушал объяснения Аджарата, сам в ответ что-то говорил; потом они оба склонились над аркебузкой и принялись обсуждать ее совсем уж увлеченно. Ламии, пожалуй, поспешил: сейчас ему не пришлось бы прыгать с веранды – он мог пройти к лестнице открыто, даже с топотом, и все равно остался бы незамеченным.
Айше, разумеется, сто раз видела туфанги в руках стражи, иногда и с тлеющим фитилем. Но не принцессино дело ими по-настоящему интересоваться. Поэтому она довольно-таки равнодушно восприняла объяснения близнецов, в два уха принявшихся рассказывать ей, что это вообще не туфанг, а пистойя, причем с искровым кресальным замком – какая-то сумасшедшая новинка, доставленная их отцу трижды окольными путями. Лишь усмехнулась чуть заметно: выходит, и вправду брат с сестрой одинаковое обучение получают.
Как бы там ни было, этот новомодный туфанг, который пистойя, тоже вернулся на оружейную стену. А мужчины в доме уже принялись за новые игрушки. Нельзя так думать, особенно о своем отце, тем более что он будущий султан, повелитель правоверных, но сейчас шахзаде Мустафа и Аджарат, его телохранитель, выглядели так, словно были не старше близнецов Джан.
Верно бабушка говорила: мужчины – по гроб жизни малолетки, их даже опасаться нечего, все зло от женщин. Правда, первое ее утверждение мама хотя и не оспаривала (спорить с бабушкой Махидевран-султан не решался никто), но как-то давала понять свое несогласие: улыбкой, отведенным взглядом, переходом на разговор о другом… А вот со вторым, кажется, и вправду была согласна. Еще бы, разве мало горя причинила их семье хасеки-роксоланка!
Хотя, если вдуматься, то будь с бабушкой можно спорить, возможно, дедушка, повелитель правоверных, и не отдалил бы ее от себя…Так что зло, наверное, действительно в женщинах, но тогда уж не стоило бы прекрасной черкешенке Махидевран-султан забывать о своей принадлежности к тому же полу.
Тут Айше почувствовала, что, следуя по этому пути рассуждений, может зайти слишком далеко. И постаралась вернуться к созерцанию происходящего. Но, как выяснилось, уже успела что-то пропустить.
…Вроде бы ничего не изменилось в комнате: шахзаде и его телохранитель все так же стояли у оружейной стены и обсуждали боевые возможности чего-то, с этой стены снятого. Это был небольшой предмет, даже меньше той пистойи, которая не туфанг. Наверное, кинжал какой-нибудь. Но… на самом деле они говорили не так, как прежде.
Дочь шахзаде затруднилась бы определить, в чем именно заключается это «не так». Аджарат по-прежнему был исполнен того сочетания достоинства, гостеприимства и почтительности, которое подобает человеку, принимающему в своем доме высокопоставленного гостя. И гость этот тоже держался одновременно милостиво и учтиво, со всей определенностью давая понять: да, весь дворец – его дом, но если кому-то из верных слуг тут выделен домик для семейного проживания, то под этим кровом и меж этих стен даже сам шахзаде Мустафа признает права хозяина.
