Тут Джанбал покосилась на брата и, наверное, вспомнила о чем-то. К Айше вновь повернулась уже с виноватым видом:
– Мама нам и об этом запрещала говорить. Крепче, чем про Пардино-Бея. Отец тоже очень недоволен будет. Но ты ведь никому не расскажешь, правда?
– Да пребудут мои уста могилой для того, что вошло через мои уши! – важно ответила дочь шахзаде.
– Спасибо, я сразу поняла, что ты так скажешь! В общем, у нас всегда были хлеб и досуг. Даже чтобы учиться. Не только плаванию, конечно, но и чтению, и языкам. И даже сабле.
– Шутишь? – Айше с изумлением окинула свою подругу взглядом: ну да, двенадцатилетняя малявка, два локтя в тюрбане и в прыжке. – Тебя тоже?
– Нас с Беком всему и всегда вместе учили. А как же иначе, раз уж Аллах послал нас на свет вдвоем!
Тут дочь шахзаде вспомнила, как, увидев близнецов на охоте, ни на миг не усомнилась, что это мальчишки-ловчие. Ну, может, они и правда в других благородных искусствах столь же сноровисты, причем сноровисты одинаково.
(В этот миг какая-то мысль кольнула Айше – смутная, неразличимая, неприятная… Ну и к джиннам ее, отмахнуться, как от назойливого комара.)
Ха! Раз уж они так всему вместе обучались, не спросить ли, насколько искусен Джанбек в златошвейном мастерстве? Или в другой высокой науке, что сродни ему, например, в низании жемчужного бисера?
Но, пожалуй, такому и сестра его не училась. Слишком уж дворцовое это дело, не для отпрысков чифтчи, даже если он столь загадочно богат. Или это жена его богата, с этими своими украшениями.
Как ее…
Эдже, вот как. Надо, вообще-то, помнить подруг своей собственной матери. Ой… Да, вот так оно и выходит: Эдже и Румейса тоже подруги. А больше у мамы тех, кого можно назвать подругами, и нет, кажется. Точно нет.
Получается, связаны их семьи двойной нитью. Того пуще: даже тройной… если вспомнить, что и отец, шахзаде Мустафа…
А ведь это знак. Столько нитей таким сложным узлом сами по себе не завязываются.
Тут снова назойливым комариком зажужжала недодуманная мысль, но дочь шахзаде опять отмахнулась от нее.
– Айше… – вдруг тихо позвал Джанбек.
Он, в отличие от сестры, молчал давно, с тех самых пор, как Бал едва не заставила их всех нырять наперегонки. Так что дочь шахзаде повернулась к нему немедленно – и с изумлением.
Паренек то ли не смотрел на нее, то ли мгновенно успел отвести взгляд. Сидел, уставившись строго перед собой. И почему-то был красен, как свекла.
– Айше… – снова проговорил он, все так же не поворачиваясь.
– Пятнадцатый год уже Айше. Что сказать-то хочешь?
– Айше… – негромко выдохнул мальчик в третий раз, и вдруг на его щеке неровными пятнами вспыхнул такой румянец, что это стало заметно даже поверх прежней свекольности. – А ты… А твой отец, он не разгневается, если узнает, что ты, никому не сказав, гостишь у нас?
Ну и вопрос! Дочь шахзаде недоуменно пожала плечами. Вообще-то… вообще-то, это действительно был вопрос, на который так с ходу не ответишь. У шахзаде и санджак-бея Мустафы могли по этому поводу самые неожиданные чувства прорваться. Скорее всего, даже почти наверняка он воспримет это как нечто малозначимое. Но нельзя исключить, что и гнев вдруг может вспыхнуть. Ведь его дочь – взрослая девушка, а не ребенок, чтобы шляться невесть где без присмотра служанок и евнухов!
Или просто за ее безопасность испугается. Сейчас, после того покушения…
(Комарик непрошеной мысли торжествующе взвыл, явившись во плоти: вот оно – после покушения! Покушения, жертвой которого стал твой брат.
Нелюбимый брат, скажем прямо. К тому же брат только наполовину, от прошлой, давно забытой кадинэ отца.
Но все равно: лишь позавчера истек сорокадневный траур по нему, а ты, Айше, дочь Мустафы и единокровная сестра Орхана, веселишься сейчас со своими новыми друзьями. Сидишь с ними в селямлыке, срамным для взрослой девицы образом, словно какая-нибудь гяурская принцесса: без чадры и без служанок, не говоря уж о евнухах. Чуть ли не в бассейне купаешься. Рассуждаешь шайтан весть о чем.
От стыда она вспыхнула еще почище Джанбека.)
– Айше… – опять произнес Бек, катая ее имя во рту, словно медовую пахлаву, сладость несказанную. И наконец решился продолжить: – Твой отец, наш повелитель, первый после султана, он ведь… Он ведь вон там, в нашем доме сейчас. Наверное, зашел через заднюю калитку. Почему-то.
– Что?! – От изумления Айше забыла о стыде.
– Посмотри сама. Вон туда. Так что, если ты не хочешь, чтобы он тебя заметил…
* * *
Да уж, сразу ясно, что садовник тут свободнорожденный, приходящий, избалованный прежней службой на задворках амасьинского дворца. К делу он относился с прохладцей, живую изгородь вдоль длинной стороны бассейна подстригал давно и сделал это неаккуратно.
Попробовал бы раб так пренебрегать своими обязанностями…
Хотя говорят и другое: мол, если уж кому взаправдашнюю работу выполнять, так это именно свободному. Раб – он ведь денег стоит! То есть сад обихаживать, землю пахать, камни тесать – найдется кому, вон их сколько. Куда ни плюнь, обязательно в свободнорожденного попадешь. А невольники и невольницы – особый товар, ценный, для богатого дома и достойного владельца. Или владелицы. Халат подать, чалму намотать (это особое искусство: должным образом освоившие его рабы стоят тройную цену!), послужить стражем гарема как евнух или стражем султана как янычар, тоже ведь «воин-невольник» изначально… Впрочем, янычары – такие рабы, что никаких хозяев не пожелаешь.
Все эти мысли, лишние и испуганные, Айше торопливо додумывала, сидя на корточках под сенью живой изгороди меж близнецами Джан (слева – Бал, справа – Бек). О, будь благословен, садовник, за свое небрежение! Сквозь разлапистую зелень можно видеть то, что происходит в доме, а вот из дома тех, кто в зелени притаился, не рассмотреть.
Отец расхаживал по выложенной зелено-голубыми изразцами комнате, что-то говорил Аджарату. Пару раз надолго останавливался, выслушивал ответ. Один раз кивнул.
Тем временем из соседней комнаты на веранду, осторожно ступая, выскользнул кто-то рослый в темном, без вышивки, одеянии простолюдина. Айше сперва посмотрела на него с удивлением, а через миг-другой насторожилась. Внезапно вспомнилось, что ведь покушения на ее отца – не выдумка, они действительно были. А он сейчас без телохранителей явился! Ну, еще бы – ведь во внутридворцовый дом Аджарата пришел, своего собственного телохранителя…
К счастью, тут же стало ясно, что этот верзила вовсе не подбирается к шахзаде Мустафе с преступными умыслами: наоборот, чувствуя себя неуместным в доме, удостоенном столь высокого посещения, он хочет оттуда потихоньку убраться. Но не решается, так как, попытавшись спуститься с веранды, неминуемо попадет в поле зрения шахзаде.
