Ночью ему удавалось застигнуть ее врасплох, но днем она была настороже. Чуть что — сразу замечала приближение угрозы и инстинктивно подавалась вперед, как будто могла упасть с кресла, как со скалы, и уплыть подальше.
Откуда у нее такие повадки?
Наверное, из прежней жизни.
Но какой была та жизнь?
Уже несколько недель в голове ее вызревает сон, плещется в волнах памяти, облекаясь в плоть и наливаясь силой.
…Да, это был особый вечер, таких в году несколько. Вечер, когда ее племя выходило на берег и плясало в волнах. Она завидовала старшим сестрам, потому что им позволялось менять обличье, тогда как она с другими малышами томилась на краю рифа под присмотром кого-то из старших. Родители не отпускали их на берег. Боялись, что они заблудятся или что люди причинят им вред. А чтобы удержать молодняк на месте, рассказывали байки о том, что люди до смерти забивают таких, как они, дубинками, а потом сдирают и надевают на себя их кожу. Не посмотрят, разумное ты существо или нет. Люди считают, что кроме них разумных существ нет вообще, и переубедить их невозможно. Особенно за те несколько секунд, которые понадобятся, чтобы проломить череп. Этим россказням малыши не больно-то и верили, но проверять их на собственном опыте тоже не торопились.
Вот она вошла в тот возраст, когда ее отпустили на берег. С каким удивлением она смотрела на свои следы на песке, как хохотали ее сестры, когда набежавшая волна сбила ее с ног, и она упала, отплевываясь от соленой воды, и осталась лежать, собираясь с силами. Сейчас она встанет и докажет всем, что умеет ходить на двух ногах не хуже остальных. А потом раздалась череда то ли криков, то ли хлопков — так не ревет море, и чайки так не кричат, и волны не бьются о скалы с таким противным скрежетом. Чужеродному звуку вторили стоны и пронзительный визг — малыши соскальзывали в воду, подгоняемые наставниками, громко кричали старейшины, и ее сестры бежали по волнам, на ходу меняя обличье, и падали, покачиваясь в воде темными вялыми островками, от которых, как багряные водоросли, тянулись струйки крови.
А она была так напугана, что не успела найти…
Мэри вскакивает с лежанки.
Она вспомнила, наконец-то вспомнила!
Жаль, что так поздно.
Кто-то загораживает вход в пещеру. Становится совсем темно, но Мэри успевает рассмотреть вошедших. Их пятеро, все как на подбор высокие и широкоплечие, у одного грязной тряпицей перевязана ладонь. Вооружены, но не торопятся стрелять. Стоят и смотрят на нее, хотя сквозь тупое недоумение пробивается страх. Они, наверное, не ожидали, что она будет совсем нагая. Ее уязвимость в их глазах обретает волшебную силу, и почувствовав их нерешительность, Мэри глухо рычит.
Она втягивает струю воздуха, так мощно, что у нее слипаются ноздри. Мужчины отступают, напуганные ее хриплым дыханием. Что это с ней? Уж не взялась ли колдовать? От них несет навозом и дешевым джином, железом и конским потом, ужасом и похотью, и лишь один запах Мэри никак не может уловить. Запах крови Ронана. Значит, они его еще не поймали, потому что просто так он бы им не дался. Нужно предупредить его, пусть бежит прочь. Он обязательно должен выжить.
Мэри кричит и сразу понимает, как неверно он истолкует ее крик.
4.
Схватив перчатки, Ронан бросился из кабинета и, надевая их на ходу, помчался в кухню, где сбил с ног кухарку, налетел на стол, опрокидывая блюда с пирожками, прорвался к двери и ринулся в конюшню. Открыл первые же стойла и вспрыгнул на пегую лошадь, вцепившись ей в гриву вместо узды. Обезумев, лошадь понесла его во двор и последнее, что он увидел, прежде чем за спиной промелькнули ворота, было лицо отца.
Отец стоял в дверях кухни, бледный от гнева.
За ним теснились гости, Агнесс и пастор, и ему предстояло многое им объяснить…
Но порадоваться, что отец попал в передрягу, Ронан не успел.
Он скакал, понимая, что чем ближе к пещере, тем дальше он будет от матери.
Ее там нет.
Ее, наверное, и в живых-то уже нет…
5.
Баронесса Мелфорд была так утомлена и глубоко погружена в свои невеселые думы, что не сразу заметила, когда дорогу ее фаэтону преградила группа пьяных деревенщин. Они должны были бы посторониться и пропустить экипаж леди — мясник, а с ним еще какие-то грязные типы, может те, что пришли тогда пугать Милли, а может другие. Все они на одно лицо. Но ее кучеру пришлось угрожать и даже взмахнуть кнутом, а они еще что-то кричали…
Что-то про фейри.
Лавиния стряхнула с себя сонную одурь и прислушалась.
— …Да кабы мы знали, что они такие дохляки, разве б мы их боялись? Она ж даже укусить меня толком не сумела…
— Дык они разные все, у каждой твари свои фанаберии…
— Ничего, мистер Хант на всех найдет управу, как в парламенте окажется. Все будут по половице ходить да в железных ошейниках красоваться. И пастор наш тоже, — рыкнул мясник, потирая замотанную тряпьем ладонь. — Мистер Хант обещался его упрятать подальше…
— Пока он там обещается, у меня в брюхе уже оркестр разыгрался. Пойдемте, ребята, в кабак. Все ж от Уитби путь неблизкий.
— А с какой радости он ее вообще в Уитби велел тащить? А не к себе домой?
— Небось, новый траурный сюртук себе на месте справит. Там траурных лавок, что грязи.
…Они наконец-то убрались с дороги, и кучер хлестнул лошадей, и украдкой посмотрел в лицо леди Мелфорд: она была бледна, как смерть, и глаза у нее были такие страшные, такие безумные, и что-то столь нечеловеческое, жуткое, злобное проступило в чертах обычно нежного, ангельского личика, и кажется, она постарела разом на десять лет, что кучер испугался — и нащупал в кармане железный гвоздь. Что ж это такое-то? Неужели и она — тоже?.. И правда, не может же быть такая красавица обыкновенным человеком… Но прикосновение к железу не помогло. Леди Лавиния осталась такой же страшной. Прямо смерть, только косы в руках не хватает.
Кучер почувствовал себя счастливым, когда наконец избавился от общества своей госпожи возле ступеней Мелфорд-холла.
6.
— Я пришла так скоро, как только смогла!
Ронан молчал.
— У нас не получилось уехать сразу… Начался переполох, мистер Хант сказал, что в его доме произошел грабеж, что ты взломщик… Он не признался, что ты его сын.
Ронан молчал.
— Я бы ночью прибежала, но дядя поставил кресло у моей двери и просидел так до утра. А под окном посадил Диггори, ты можешь себе такое представить? Думала, убегу после завтрака, но дядя усадил меня рядом с собой, и мы так до ленча просидели. Просто сидели и молчали. Но потом к нему пришел староста, и мне удалось улизнуть…
