И вдруг мысли ее приняли совершенно другой оборот. Все происшедшее не есть ли наказание Дмитрия Андреевича за то, как он женился на богатой приданнице после насильственной смерти ее отца… Но ведь не он зачинщик?.. Змглод зачинщик и главный преступник… а за ним — она сама… а ни Змглод, ни она не наказаны Богом! Стало, это не Божья воля. Или же и ей и Змглоду тоже надо ждать возмездия… И более страшного еще… Что Дмитрию Андреевичу?! Один лишь срам… Жену он никогда не любил. От суда, конечно, отбоярится… ее в монастырь отпустит, а сам будет по-старому жить-поживать с вином да картами… А вот, если судьба захочет ее покарать, то казнит много тяжелее… Ведь не промолчи она тогда, то и Денис Иваныч не пошел бы на этакое… То дело было пострашнее да погрешнее, чем убийство Давыда. Тут месть супружеская… А там было простое злодеяние, убийство невинного, да еще старика-благодетеля… Змглод тоже мстил, но не за жену, а за любимую девушку… А я за что? Ждать, стало, мне — сугубой кары Господней?..
Сусанна Юрьевна была как бы разбужена от своей тяжкой думы голосом Дарьи, которая уж третий раз окликала ее тихо, кротко, упавшим и хриплым голосом.
— Сусанна Юрьевна, помогите…
— Да что? Что? — отозвалась она.
— Попросите Дмитрия Андреевича.
— В монастырь отпустить?
— Да.
— Подумай, Дарья… Ты сама не знаешь еще, на что идешь.
— Знаю, знаю…
— Обожди. Пускай он сам заведет речь…
— Тяжко мне здесь… от стыда тяжко.
— А сыновья? Как же без них?..
— Раз в недельку… Ну раз в месяц Матвеевна будет их привозить ко мне.
— Бог с тобой… — удивилась Сусанна. — Это тебе так все зря кажет… Где же этакое вытерпеть?..
— Не вытерплю — помру…
— И помрешь беспременно… измучившись…
— И того лучше…
И после новой паузы Сусанна Юрьевна поднялась и обещала тотчас же иди и объясниться с Басановым.
— Не отпустит… я руки на себя наложу, — заявила Дарья. — Так ему и скажите.
— Ладно. Ладно… Ступай к себе. Успокойся… Я к тебе приду… Не нынче, то в другой раз перетолкую с Дмитрием Андреевичем.
Сусанна Юрьевна спустилась вниз и, дойдя до дверей комнат Басанова, нашла перед ними рунта. Она хотела войти.
— Простите, барышня, — остановил ее рунт. — Приказано как есть никого не пропускать.
— С ума ты спятил! — воскликнула она.
— Барышня, не гневайтесь… Сейчас Онисим Абрамыч опять сказывал: «Никого, говорит, не пускай».
— Онисим Абрамыч?.. Ушел он или тут?
— У барина.
— Вызови его…
Рунт колебался.
— Войди. Скажи, я зову…
Рунт вошел в двери. Сусанна осталась перед ними и невольно улыбнулась при мысли, что Гончий у Басанова, а ее не пускает простой рунт по его приказу.
Через мгновение вышел Гончий и тоже улыбался, глядя ей в лицо.
— Вот как у нас повелося, — сказала она, уже смеясь.
— То и будет, — ответил он тихо и тоже смеясь. — Обождите мало… Будет Дмитрий Андреевич к вам проситься, а вы не допустите. И он меня будет молить, чтобы вас уломать и его допустить к себе.
— Это почему же? Когда же этакое будет? — невольно выговорила Сусанна удивленная.
— А вот… сказать верно когда — не могу. Через полгода, что ли.
— Что ты? Спросонья болтаешь?
— Нет, дорогая моя! — вдруг сурово вымолвил Гончий. — Мне не до сна… Говорю, речку переплываю, а до того берега еще далече… а назад и совсем уже нельзя: убитый Давыд не пускает…
— Ничего я не разберу…
— Обождите… Разберетесь и начнете смеяться не ныне-завтра… Что вам-то теперь нужно от него? Зачем вы?
— Дарья Аникитична все молит… Опять просила сейчас перетолковать, чтобы скорее он ее отпустил отсюда.
— В монастырь? Успеется… Бросьте. Да ему и не до нее… Мы беседуем о деле важнеющем, чем Дарья Аникитична. Что она ему? Тут важнее.
— Что же важнее-то?
— Как от волокиты отвертеться ему. Надо на первых же порах путать начать, чтоб суд с толку сбить.
— Не выгорит это, Онисим. Чует мое сердце, что не выгорит! — вдруг решительно произнесла Сусанна.
— Тем лучше… — шепнул Гончий, улыбаясь.
Она с удивлением взглянула ему в лицо, но, ничего не сказав, пошла обратно наверх, не зайдя к Дарье.
На другой день, в сумерки, один из дежурных людей пробежав все гостиные и зал, вбежал в комнаты Дмитрия Андреевича и, забыв всякий страх барина, почти крикнул, докладывая испуганно:
— Приехали…
Басанов слегка смутился, встал с места, подвигался по комнате, будто собираясь выйти, и опять сел…
Лакей стоял, глядя на барина…
— Ступай. Чего торчишь…
Лакей опомнился и быстро вышел…
Наверху Анна Фавстовна также вбежала к своей барышне со словами:
— Видели? Куча! С дюжину… Видели?
— Видела, — ответила Сусанна Юрьевна суровым голосом.
В то и мгновение Гончий вошел в комнату, собираясь что-то сказать, но, глянув на нее, только улыбнулся лукаво.
— Чему? — холодно и сердито спросила Сусанна.
— А тому, что и вы испугались, — ответил он. — Все в доме мечутся, как угорелые. И вы тоже не хуже прочих робеете. А вам бы радоваться, а не пугаться.
— Радоваться? — изумилась она и пристально поглядела ему в лицо, чтобы убедиться, что он не шутит. — Радоваться? — повторила она.
— Прыгать да плясать, как ребята малые делают от радости! — выговорил Гончий серьезно. — А вы-то тоже оробели. Будто, подумаешь, вы из своих рук застрелили Давыдку. Ей-Боту! Будто вы, а не он…
— Что ты чудишь, Онисим… — вымолвила она вне себя от какого-то необъяснимого чувства удивления и усталости вместе. — С тобой, ей-Богу, с ума сойдешь…
Гончий не ответил и, стоя среди комнаты, улыбался самодовольно, но не добродушно, будто замышляя что худое… Сусанна заметила и поняла верно его усмешку.
— Ты скоро и меня тоже… подведешь… — вымолвила она.
— Бог с вами!.. Что вы говорите! Грех вам так сказывать! — укоризненно, но и нежно воскликнул он. — Да. Верно. Я вас и теперь подвожу… Но на хорошее, а не на худое… Добра вам желая, из кожи лезу, а вы этакое говорите. Бог с вами!
Он махнул рукой и быстро вышел.
Между тем в доме была сумятица.
— Приехали! Страсть! Орава! Господи! Чтой-то будет! Сам наместник! Ври больше!.. В тележке, сказывают, мешки с клещами… Пытать ими будут… Два воза плетей идет, к вечеру прибудут. Кто? Плети! Ох, народ! Чего не измыслит! Только накаркает!
И этот говор расходился по дому, а из дому шел по Высоксе.
Между тем в гостиных уже были важные степенные, но какие-то диковинные гости. На вид они были дрянь сущая… Какие-то худолицые, поджарые, будто корчащие из себя важных людей, но знающие сами, что они дрянь. Все кругом в доме сознавали, да и они тоже сознавали, что они важны не сами по себе, а важны только тем, что в этом доме совершено смертоубийство.
