Стремясь убить одного человека, я в эту ночь обрекла на смерть тысячи людей.
И быть может, уже не успею спасти того принца, которого, по словам Нострадамуса, должна была оберегать.
Я брела ощупью по длинному коридору, подошвы туфель скользили по влажному полу. Я не смотрела под ноги, сосредоточившись лишь на том, чтобы делать шаг за шагом, стараясь не замечать пронзительных криков из ближайшей комнаты, которые немилосердно терзали мой слух.
— Наваррец, — шептала я. — Наваррец не должен умереть.
Сводчатая галерея, начинавшаяся справа, вела в закрытый сад. Я дошла до конца коридора и резко остановилась. Солдаты в мундирах нашей армии волокли нескольких обнаженных гугенотов; одежда, которую с них содрали, валялась грудой неподалеку, мужчины кричали и отбивались, женщины рыдали, закрыв лица руками. Солдаты пустили в ход пики, кося несчастных, словно спелую пшеницу. Те падали один за другим: одни погибали сразу, иные были еще живы. Солдаты принялись без разбора колоть в живых и мертвых, с силой вонзая пики в это месиво плоти.
— Только не Генрих! — взмолилась я. — Боже милостивый, только не он!
Я шла дальше. Если наваррец жив, то единственное место, где он может находиться, — личные покои короля. Что бы ни происходило во дворце, какое безумие ни творилось бы в его стенах, никто не посмеет тронуть его, если рядом с ним будет Карл. Я молилась о том, чтобы Марго каким-то образом узнала о готовящейся резне и именно поэтому не явилась на ужин к Елизавете, а вместо этого подкупила либо вынудила повиноваться стражу, приставленную к комнатам Наварры, и увела его в безопасное место.
В коридорах, по которым я проходила, мне все чаще попадались мертвецы — раздетые догола, с перерезанным горлом, с невидяще раскрытыми глазами и вспоротыми животами. Среди этих трупов мне все время чудилась дочь, чудились ее роскошные волосы, слипшиеся от крови. Я слышала причитания, доносившиеся, казалось, ниоткуда, и не сразу осознала, что эти тихие, жалобные звуки срываются с моих уст.
За спиной раздались взрывы смеха, и я круто обернулась. Позади меня бродили среди трупов придворные шлюхи. Они разоделись в лучшие наряды, груди их сверкали жемчугом и рубинами, лица были припудрены, а на белых повязках болтались распятия и четки. Шлюхи перешептывались, то и дело тыча пальцем в бывшего клиента или любовника, который теперь, зверски убитый, валялся у их ног. Когда одна потыкала чей-то труп туфлей на высоком каблуке, меня чуть не стошнило желчью.
Прежде я тысячу раз проходила этой дорогой, направляясь навестить сына, но теперь заплутала и остановилась. Нужно сосредоточиться, отыскать хоть что-нибудь знакомое — картину, статую, любой предмет обстановки, который выведет меня на верный путь. Вокруг был словно лабиринт. Я резко развернулась и двинулась темным коридором, избегая больших комнат и галерей, тщательно огибая черные лужи крови. Мой подол влажно хлюпал при каждом шаге, деревянные панели стен были густо забрызганы алым. Повсюду валялось брошенное или сломанное оружие, словно кто-то разграбил весь наш арсенал. Затем я разглядела на дальних дубовых дверях инициалы Карла и позволила себе вздохнуть с облегчением. Я почти добралась до личных покоев сына.
Нога запнулась о что-то мягкое. Вскрикнув, я шарахнулась прочь, не в силах оторвать глаз от преграждавшего мне путь тельца — скрюченного, с горбом на спине, который был весь истыкан ножами. К горлу подступил пронзительный страшный крик, и лишь затем я осознала, что это вовсе не моя карлица, не дорогая моему сердцу Анна-Мария. Труп принадлежал мужчине — то был один из любимых шутов Карла, который так часто развлекал моего сына, кувыркаясь через голову и жонглируя шарами.
Я поспешно обогнула убитого и метнулась уже напрямик к дверям. Протиснувшись между створками, я с немалым облегчением увидела пятерых солдат королевской гвардии, которые стояли на посту перед спальней Карла. Лица их были совершенно бесстрастны, однако, подойдя ближе, я заметила, что рука одного из гвардейцев, сжимающая алебарду, дрожит. Эти люди были швейцарскими наемниками, получавшими щедрое жалованье за то, что служили одному только королю. Они явно были поставлены здесь охранять моего сына и, стоя на посту, вслушивались в звуки кошмара, творившегося в Лувре.
Гвардейцы расступились, пропустив меня в приемную. Бираго скорчился в кресле, обхватив голову руками. Он поднял взгляд, и я увидела в глазах его горестное отчаяние.
— Они здесь? — спросила я, прерывающимся голосом.
Бираго жестом указал на спальню, где совсем недавно, но, казалось, целую вечность назад я оставила Карла спящим и под его присмотром.
— Приходил Гиз со своими людьми. — Голос Бираго звучал отрешенно, словно в полусне. — Приказал мне выйти. Его величество был в ярости. Я умолял его успокоиться, но, когда Гиз заявил, что его, дескать, держат взаперти ради собственной безопасности, он… он словно с цепи сорвался. Он начал кричать, что никогда больше не примет приказов ни от одного Гиза, что скорее убьет их.
Бираго беспомощно поглядел на меня.
— Госпожа, он был точно одержимый. Кричал, что прикончит Гиза и всех католиков, которые посмели тронуть его гостей-гугенотов. И тут прибежала Марго. Она сказала, что Генрих Наваррский и Эркюль оказались заточены в своих покоях и вот-вот их убьют. Гиз попытался остановить ее, но Марго ударила его по лицу и стала умолять Карла спасти ее мужа. Она так неистовствовала, что Карл приказал доставить Эркюля и Генриха сюда, к нему.
Слушая Бираго, я почувствовала, как тает напряженная решимость, гнавшая меня сюда через весь дворец.
— Они живы, — услышала я собственный шепот. — Хвала Господу, они живы.
— Свита наваррца, его друзья и челядь… думаю, все они мертвы. — Бираго с трудом поднялся с кресла. — Когда Генриха привели сюда, он был весь в крови и плакал. Он обвинил Карла и вас, что вы спровоцировали резню, дабы вынудить его перейти в католичество. Он сказал, что Колиньи с самого начала был прав, а вы замыслили развязать руки Гизу, дабы он перебил всех гугенотов во Франции.
Слова эти будто тугой петлей стянули мне горло.
— Но он жив? — спросила я.
Бираго кивнул, я толкнула дверь спальни. Оказалось не заперто, и я вошла.
На полу перед входом лежал охотничий пес Карла — он заворчал, когда вместе со мной в спальню проник свет из прихожей. Возле алькова сидел, съежившись, Эркюль; лицо его, изрытое оспой, было залито слезами. Увидев меня, он подтянул колени к груди, и глаза его округлились от страха.
Я глянула на кровать. Карл, опершись на резное изголовье, одной рукой обхватил Генриха, а другой приставил к его горлу кинжал. Наваррец не сводил с меня глаз; рукав его на плече был разорван. Он был в черном камзоле, но даже на черном виден был влажный блеск крови.
