Против обыкновения, они спали там до утра. Когда рассвело, Балтазар сказал, Иду к Монте-Жунто, и Блимунда встала, в полумраке кухни нашла кое-что из съестного, в доме все еще спали, она вышла, прикрыв дверь, захватила с собою котомку Балтазара, сложила туда еду и инструменты, не забыла и про клинок, от недоброй встречи никто не заговорен. Вышли они вместе, Блимунда проводила Балтазара далеко за селение, издали виднелись башни церкви, белые на хмуром небе, кто бы мог подумать, ночь была такая ясная. Они обнялись под деревом с низкой кроной, средь позолоченных осенних листьев, листья лежали у них под ногами, смешиваясь с землей, питая ее, чтобы зазеленела снова. Не Ориана в придворном своем наряде прощается с Амадисом,[129] не Ромео, спускающийся по веревочной лестнице, ловит поцелуй Джульетты, наклонившейся к нему с балкона, это всего лишь Балтазар, отправляющийся на Монте-Жунто, дабы восстановить то, что разрушено временем, это всего лишь Блимунда, пытающаяся содеять невозможное и остановить время. В своих темных одеждах они словно две беспокойные тени, чуть отойдут друг от друга и снова возвращаются, не знаю, что предчувствуют они, что еще готовится, может быть, все это лишь игра воображения, влияние времени и места, а также нашей осведомленности о том, сколь недолговечно все доброе, мы не заметили его, когда пришло оно, не видели, когда оно было с нами, но ощущаем его отсутствие, когда оно исчезло, Не оставайся там слишком долго, Балтазар, Ты спи в сарае, может, я вернусь ночью, но если работы много окажется, приду только завтра, Я знаю, Прощай, Блимунда, Прощай, Балтазар.
Нет смысла пересказывать второе путешествие, если было описано первое. О том, как изменился сам путник, говорилось уже довольно, что же касается изменений, затронувших места и пейзажи, достаточно знать, что преобразуют их люди и времена года, люди помаленечку, дом появляется, сарай, распаханная борозда, стена, дворец, монастырь, мост, изгородь, проезжая дорога, мельница, времена года преобразуют все основательно, коренным образом, весна, лето, осень, она стоит сейчас, зима, она скоро наступит. Балтазар знает эти дороги как свои пять пальцев, имеется в виду правая рука. Отдохнул на берегу реки Педрегульос, где тешился с Блимундой в ту пору, когда цветы цвели, бессмертники на пустошах, маки на засеянных полях, а в зарослях блеклые чашечки. На пути встречаются ему люди, направляющиеся в Мафру, толпы мужчин и женщин, они бьют в барабаны и барабанчики, дуют в волынки, иногда шествие возглавляет монах или священник, нередко и паралитик на носилках, вдруг день освящения ознаменуется чудом, а то и не одним, поди знай, когда Богу заблагорассудится заняться медицинской практикой, вот и приходится слепым, хромым и параличным постоянно странствовать, Может, сегодня Господь пожалует, а что, если надежда меня обманула, вдруг доберусь я до Мафры, а у него день неприсутственный, либо послала его Матерь Божья в Кабо, где церковь Ее, как тут разберешься, а все-таки вера нас спасает, Спасает от чего, спросила бы Блимунда.
К началу второй половины дня дошел Балтазар до первых взгорков цепи Баррегудо. В глубине виднелась гора Монте-Жунто, вся освещенная солнцем, которое только что пробилось из-за туч. По склонам сновали тени, похожие на огромных бурых зверей, пробегали по взгоркам, попутно обдавая их холодом, а затем солнечный свет отогревал деревья, полнил блеском лужи. Ветер дул в недвижные крылья мельниц, посвистывал в «певуньях»,[130] такие вещи замечает только тот, кто идет себе, не помышляя ни о каких тяготах жизни, а думая лишь о том, что попадается на пути да попутно, вон туча на небе, солнце скоро пойдет на закат, ветер нарождается тут, а там умирает, листок шелохнулся либо слетел неспешно, а ведь кто, оказывается, способен на такого рода созерцание, бывший солдат, не знавший жалости в бою, с человекоубийством на совести, хотя, может, это преступление он искупил другими делами своей жизни, тем, что на груди у него крест был начертан кровью, тем, что видел он, какая земля большая и какое все на ней маленькое, тем, что с волами своими разговаривал спокойно и ласково, кажется, немного, но, видно, знает кто-то, что этого довольно.
Взобрался Балтазар на отрог Монте-Жунто, ищет почти невидимую тропу, что сквозь заросли приведет его к летательной машине, у него всегда сжимается сердце, когда приближается он к ней, ему страшно, а вдруг нашли ее, вдруг изломали, вдруг похитили, и каждый раз дивится он, завидя ее такой, словно она только что опустилась на землю и еще содрогается от скорости спуска в своем приюте из кустарников и диковинных вьюнков, диковинных, ибо в этих краях обычно они не растут. Не похитили ее и не изломали, вон она, на том же месте, крыло уперлось в землю, птичью шею не различить среди ветвей, темная голова, словно гнездо висячее. Балтазар подошел поближе, бросил котомку наземь, сел передохнуть, перед тем как приняться за работу. Съел две жареные сардинки на ломте хлеба, орудуя острием и лезвием ножа с искусством резчика миниатюр по слоновой кости, доев, вытер нож о траву, руку о штаны и подошел к машине. Солнце сверкало во всю мочь, воздух прогрелся. По крылу, ступая осторожно, чтобы не повредить ивовую оплетку, Балтазар забрался в пассаролу. Кое-какие доски палубы прогнили. Надо бы заменить их, принести все нужное, пробыть здесь несколько дней, а то еще, эта мысль пришла ему в голову только сейчас, разобрать машину на части, перенести в Мафру, спрятать под ворохом соломы либо в одном из подземелий монастыря, что, если договориться с самыми надежными из друзей, доверить им часть тайны, и Балтазар внутренне дивился, как он раньше об этом не думал, когда вернется, поговорит с Блимундой. Балтазар отвлекся, не замечал, куда ступает, вдруг две доски прогнулись, подломились, ушли из-под ног. Он суматошно замахал руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, удержаться на ногах, крюком зацепил металлическое кольцо, с помощью которого убирались паруса, и вдруг, повиснув на нем всей своей тяжестью, Балтазар увидел, что ткань с громким треском сдвинулась в сторону, солнце залило машину, блеснули янтарные и металлические шары. Машина крутнулась дважды, прорвала, пробила кров из ветвей и взмыла ввысь. На небе не было видно ни облачка.
Всю ночь Блимунда не смыкала глаз. Вначале ждала она, что Балтазар вернется к исходу дня, как уже случалось, а потому вышла из селения, прошла почти полмили вперед по дороге, по которой он должен был вернуться, и очень долго, до самой темноты, просидела на бугорке у дороги, глядя на прохожих людей, что шли паломниками в Мафру на освящение собора, нельзя же упускать такой праздник, и милостыни, и еды наверняка хватит на всех, по крайней мере достанется толика и того и другого самым пронырливым и искусным в умении выжимать слезу, душа ищет утоления своих потребностей, тело тоже этим не пренебрегает. При виде женщины, сидящей на бугре, иные шалопуты, явившиеся из дальних мест, предположили было, что в селении Мафра принято встречать таким манером пришельцев мужеска пола, и они отпускали непристойные шуточки, застревавшие у них в глотке перед каменным лицом женщины и под пристальным ее взглядом. А тот, кто отважился попытать счастья не только с помощью слов, в испуге попятился, когда Блимунда сказала ему бесцветным голосом, Жаба в сердце твоем живет, плюю на нее, на тебя и на весь твой род. Когда совсем стемнело, паломники перестали появляться, в этот час Балтазар уже не придет или явится так поздно, что застанет меня в постели, либо, если оказалось, что работы много, будет он только завтра, сам так говорил. Блимунда вернулась домой, поужинала с золовкой, зятем и племянником, Стало быть, не пришел Балтазар, сказала золовка, Ума не приложу, что это за отлучки, сказал зять, Габриэл помалкивал, не дорос еще разговаривать при старших, но про себя думал, зря отец с матерью суют нос в жизнь дяди с теткой, половина человечества только о том и беспокоится, как бы поразузнать о жизни второй половины, те, впрочем, платят им той же монетой, ну и парнишка, такой молоденький, а вон какие вещи уже знает. После ужина Блимунда дождалась, пока все лягут, и вышла во двор. Ночь была ясная, небо чистое, в воздухе чуть веяло прохладой. Может статься, в этот самый час идет Балтазар берегом реки Педрегульос, к левой руке не крюк привязан, а клинок, от недобрых встреч и нескромных расспросов никто не избавлен, как уже было и сказано, и показано. Взошла луна, ему легче будет разглядеть дорогу, вскоре, конечно же, услышим мы его шаги в настороженном и всезаполняющем безмолвии ночи, он отворит калитку, а Блимунда тут как тут, встречает его, и больше мы ничего не увидим, ибо обязаны проявить скромность, довольно и того, что знаем мы, как велика тревога этой женщины.
