Энн встала, быстро прошла через комнату и с размаху ударила его по лицу.
— Как ты смеешь, Питер! Как ты смеешь говорить обо мне такие мерзости!
Питер медленно потер щеку.
— Нет ничего невозможного! — пожал он плечами.
— Ради всего святого, ведь я твоя мать! — Энн изумленно покачала головой.
— А как ты вела себя с Адамом! Иногда по целым неделям не видела его, а потом начинала вдруг носиться с ним и распускать слюни. Когда мы были маленькими, ты к нам так не относилась. Это и навело меня на мысль, что отец говорил правду.
— Адам — мой внук, поэтому мое отношение к нему совсем особое. Я и чувствую, и держу себя с ним по-другому. Я понимала, что не смогу видеть его каждый день, не рассчитывала на это. Бабушки привыкают к такому положению вещей. Этим объясняется и то, что я его баловала и «распускала слюни», как ты выразился. Я продолжаю испытывать к нему такие чувства. Ты можешь говорить обо мне какие угодно нелепости, но я его люблю и знаю, что он мой внук!
— Не можешь посмотреть правде в глаза, а, мама? — насмешливо спросил Питер.
— Питер, мы должны быть друзьями сейчас еще больше, чем раньше. Нужно вылечить нашу семью!
— Не думаю, что мы можем быть друзьями! Я чувствую, что не знаю, не понимаю тебя! Первое потрясение я испытал, узнав о позорном поведении отца, вторым была его смерть, а вскоре после этого ты сошлась с этим чертовым греком. В твоем поступке я увидел подтверждение того, что говорил отец. Так называемое вторичное доказательство — нечто вроде этого!
Энн посмотрела на сына, услышала, как презрительно звучит его голос, — и спокойствие покинуло ее.
— Питер, нам нужно подробно поговорить обо всем, выяснить это недоразумение!
— Нечего выяснять, мама. Я люблю Адама, так что никакой проблемы нет. Я знаю, что Эмма — моя дочь, а Салли я давно простил. Но своим родителям я простить не могу!
— А ты, Салли, разве мне не веришь? Ты же знаешь, что я ни о чем понятия не имела. Ты лучше чем кто бы то ни было должна была знать, что Бен меня обманывал. Вспомни, как я старалась быть тебе другом. Теперь я понимаю по крайней мере, почему ты отталкивала мои попытки сблизиться! — У нее вырвался сдавленный смех.
Салли долго не поднимала глаз.
— Я знаю только, что Бен уже давно был глубоко несчастлив с вами. Он говорил, что у вас ни о чем нет собственного мнения. При его чувственности жизнь с вами была для него очень тяжела… По его словам, между вами уже много лет не было близких отношений, — добавила она, как бы защищаясь. — Да, он говорил мне, что все вам рассказывает и что вы довольны, когда у него с кем-нибудь роман, потому что тогда он оставляет вас в покое. Должна признаться, что я презирала вас за это.
— Милостивый Боже, не верю собственным ушам! Я… — Энн пронзительно рассмеялась. — Я нормальная женщина и любила его как могла — может быть, особого опыта у меня не было, но… фригидной я не была. Это ложь! Бен сам ко мне охладел, а не наоборот!
Питер фыркнул и допил виски.
— Ты простил Салли ее вину, а мне, хотя я ничего плохого не сделала, не хочешь простить?
— Салли была невинной овечкой, а отец — распутным негодяем! У нее не было ни малейшего шанса устоять перед ним!
— Значит, ты продолжаешь верить всем гнусностям, которые отец наговорил тебе обо мне?
Питер пожал плечами с видом человека, уставшего от пустой болтовни. Энн посмотрела на сына долгим взглядом. В комнате повисло тягостное молчание.
— В действительности это ты болен, Питер, — медленно, отчетливо произнесла она наконец. — Я уже и раньше обходилась без тебя — если ты этого хочешь, то с легкостью обойдусь и впредь. Но мне стыдно за тебя, по-настоящему стыдно, потому что ты поверил этим подлым россказням! — Она гневно повысила голос: — Я надеялась, что из этой грязи мы выйдем примирившимися, что зло обернется добром, но вижу, ты слишком меня ненавидишь!
— Да, мама, я ненавижу тебя! Ненавижу за то, что ты оказалась не той, за кого я тебя принимал. В довершение всего ты связалась с еще одним омерзительным подонком! Видно, ты предпочитаешь именно таких!
— Алекс не подонок, а хороший человек! Как ты смеешь так отзываться о нем, когда даже не знаешь его?
— О да, поистине хороший человек! А как тебе нравится спать с убийцей, мама? Это придает вашим объятиям дополнительную пикантность?
— Что еще за чушь ты городишь, Питер?! Перестань говорить глупости!
— Ты наверняка станешь уверять, что и об этом ничего не знаешь?
— О чем ты, ради всего святого?
— О том, что он убил свою первую жену!
Как и неделю назад, Энн показалось, что перед ней длинный глубокий туннель, а голос сына, казалось, отражался от его стен, буравя ей голову словами, которых она не могла и не хотела слышать. Она медленно взяла с дивана свою сумку.
— Вижу, — проговорила она, — что мой приход оказался напрасным. Если ты собираешься продолжать мне мстить неизвестно за что… — Она привстала.
И вдруг по ее телу прокатилась волна мучительной боли, и она покачнулась. За первой волной последовала вторая, еще более сильная. Энн показалось, что ее ударили в живот, еще и еще! Она обхватила его руками и всем телом подалась к сыну, умоляюще простирая к нему руки.
— Ребенок! — вскрикнула она и была наконец избавлена от своих мучителей, погрузившись в черную непроглядную бездну.
Когда Энн пришла в себя, она уже знала, что означали эти боли. Ребенка у нее не будет.
Она лежала с закрытыми глазами, будто это могло отдалить момент ее возвращения к действительности.
Энн знала, что в комнате она не одна. Еще не видя, она ощущала присутствие Алекса и боялась его гнева и разочарования. Она понимала, что целиком виновата в случившемся. Из-под ее сомкнутых век выкатилась слеза и медленно поползла по щеке. Она почувствовала его губы на своих губах.
— Не плачь, любимая, не терзай себя. Я люблю тебя!
Она медленно открыла глаза, и ее измученный взгляд остановился на склонившемся над ней муже.
— Алекс, дорогой, прости меня! — прошептала она.
— Мне нечего тебе прощать, любовь моя. Так решили боги. Значит, не суждено было! — мягко сказал он.
Энн почувствовала легкий укол в руку. С облегчением, почти с радостью она позволила снотворному унести себя из действительности, к которой не была готова. Уже погружаясь в сон, она сознавала, что не потеряла любовь Алекса.
Ночью она опять проснулась и долго плакала в темноте о своем погибшем ребенке, о разбившейся мечте. Она попыталась справиться с охватившей ее душу тоской и постепенно успокоилась на мысли, что в жизни для нее нет ничего более важного, чем ее любовь к Алексу и их отношения.
